- Вы хотите сказать, что Гражданскую войну у белых выиграли... негодяи? - Все тот же голос. Интересно, кто это... Но я не могу оторвать глаз от вдохновенного лица учителя. А вообще-то странно: что это за голос такой? Я не слышал его раньше.
- Фадеев утверждает своих героев реальными людьми, из глубины земли. Все они шахтеры. Все они пошли защищать советскую власть, потому что жизнь им казалась простой и немудрящей, как муромский огурец с Сучанского баштана. Но ведь эти реалии как бы и доказывают непреложную силу советской власти. Более всего доказывают... - Анатолий едва заметно улыбается. Вот фрукт... Как лихо. Сначала - безумная правда, потом - позолоченная пилюля, чепуха. Какой же я идиот! Ничего. Вернусь домой - прочту. От корки до корки. Интересно как... Контрреволюционную литературу днем с огнем не найдешь, а она - под боком! Чудеса...
- Вы не должны были настаивать на сомнительных страницах! - вещает голос. Я вижу Анатолия в сопровождении толстой дамы. Они медленно идут по коридору и беседуют.
- Но в разработке Наркомпроса ни слова не сказано о "сомнительных страницах"! - парирует Анатолий.
Ладно. Разберемся. Я все же крупный идиот...
Домой идти не хочется. Летний закрыт - начало зимы. Куда податься? И я направляюсь (или ноги сами несут?) на Конногвардейский. Знакомый путь... Позади Адмиралтейство, сад, поблекший купол Исаакия; вот и бульвар, две Славы на чугунных немецких столбах готовы взлететь и умчаться; а вот и скамейка...
Здесь увидел Раскольников девочку и решил спасти ее, вырвать из рук сластолюбца. А потом горько жалел о двадцати копейках, отданных городовому. Чтобы тот увез несчастную на извозчике. Ладно. Я пришел.
Вот он, дом. Два окна квартиры поблескивают тщательно вымытыми стеклами. В тот раз я зашел с черного хода. Таня попросила не привлекать внимания Федорчука и Кузовлевой, царствие им небесное. Таня-Таня, во что ты меня втянула, зачем...
Что-то не так. Милая, добрая Серафима Петровна не похожа на убийцу. Вряд ли она могла сделать такое. Но ведь сделала? Таня сказала об этом весьма определенно. В чем же дело?
Знаний специальных нет, методологией ЧК не владею, остается только печенка. Надежнейший инструмент революции. Чую печенкой: что-то здесь не так. Не вытанцовывается. Не склеивается. Осколки зеркала никак не складываются, ничего не видно. И спросить невозможно. Серафиму теперь ищи-свищи. Пока сама не пожелает - вряд ли и встретимся.
- Дерябин!
Оглядываюсь. "Эмка". Из окошка делает ручкой товарищ Дунин. Да как же это он подкатил так бесшумно, так незаметно? Однако я лопух...
- Садись... - Он услужливо открывает заднюю дверцу. Куда денешься? Не бежать же вскачь по бульвару? Да и бесполезно. Влезаю, располагаюсь, Дунин приказывает шоферу ехать к дому четыре. Как они меня выследили?
- Вы следили за мной?
- Есть разговор. Очень серьезный, Дерябин.
Останавливаемся на углу Литейного и Каляева. Этого подъезда, ведущего в недра, я раньше не замечал...
Никуда не поднимаемся. Дунин заводит меня в комнату без окон. Нестерпимо бьет свет настольной лампы. Дунин усаживается, предлагает "устраиваться". Сажусь на стул, он стоит странно: лампа выжигает глаза. Но с места стул не двигается.
- Он привинчен, - дружелюбно объясняет Дунин. - Ты должен нам помочь...
Вот оно. Возмездие. Этого следовало ожидать. Сунул мизинец - всей лапке пропасть. Ишь, как стелет...
- Мы пасем и пытаемся выявить антисоветский монархический центр. Я бы сказал и точнее - контрреволюционный. Но революция позади, советская власть крепка и нерушима, так что такое название как бы лучше. Пока мы знаем... знали только Лену и осужденных ныне к высшей мере не то родственников, не то подельщиков, не то родителей Лены. Мы не смогли этого установить. И эта часть - прошлое. Настоящее: Таня, тебе хорошо известная...
- А... Серафима? (Не валяйте дурака, товарищ... Не станете же вы убеждать меня, что ничего о ней не знаете?)
- Спасибо. Знаем. И вот здесь самое серьезное, Дерябин. Эту даму мы подставили милой девочке. С прекрасной, достоверной легендой. Но... Никуда дальше не продвинулись. И вот теперь мы просто вынуждены обратиться к тебе. Девочка души в тебе не чает. Я убежден: подъедешь на кривой - объедешь на вороных. Она посвятит тебя во все. Она тебе верит безраздельно! Другого выхода, товарищ Дерябин, нет. Решай.
- А это не очень гнусно? - В моем голосе нет и тени насмешки. Так, деловой вопрос. Он всматривается остро, но успокоенно мотает головой.
- Морально то, что полезно рабочему классу. Фадеева читал? Помнишь, как врач отравил партизана во имя победы? Ну, и то-то...
Часа полтора он подробно и доходчиво объясняет, что я должен говорить Тане, о чем следует молчать. Как себя вести, если удастся попасть в компанию монархистов или кто там они... Могут оказаться и террористами, и отравителями, и диверсантами. Главный метод: когда мы нравимся женщине и желаем выведать у нее какие-то тайны - мы должны добиться ее расположения, безумной любви, ласки. В постели (он так и произнес, без усмешки) и "через лобзанье" получить все, что требуется.
- У тебя были... женщины? - смотрит пристально. - Впрочем, мог бы и не спрашивать, у тебя все написано на лице. Тогда еще интереснее, согласись.
- Но она же девочка совсем! - Я почти кричу.
- Нет... - качает головой. - Это она так выглядит. Ей скоро пятнадцать, а в этом возрасте у многих уже дети. Так что не пасуй, Дерябин. Да и чего не сделает большевик ради любимой родины, партии, товарища Сталина?
Цежу сквозь зубы:
- Я ставлю товарища Сталина на первое место.
Качает головой:
- А ты не такой простак... Тебе покажут выход - это далеко, окажешься на другой стороне, в другом доме. В случае крайней необходимости - звони, телефон знаешь. А так мы сами тебя найдем. И помни, на носу заруби: отныне ты проходишь необходимую практику в качестве секретного сотрудника ГУГОБЕЗ. Я не отбираю подписки, не завожу дела, так как ты - член семьи нашего работника. Усвой: никаких разговоров. Ни-че-го! Ни с отчимом, ни с матерью, ни с кем, понял? Иди...
...Переход с неяркими лампочками, гулко отдаются шаги. Лестница наверх, вахтер. Он не смотрит на меня, молча отпирает дверь, и я оказываюсь в незнакомом дворе. Выхожу на улицу. Это Каляева, только метрах в трехстах от того места, где я вошел в Большой дом. Серьезная история. Они доверились мне. Вот, даже ход подземный показали. А что буду делать я?
Дома первым делом открываю словарь Даля. "Лобзать" - это значит холить, лелеять, ласкать. "Лобзай меня, твои лобзанья..." Однако...
Звонок в дверь, улыбающаяся мама: "К тебе гостья". Я не удивлен. События столь связаны-перевязаны, сбиты-сколочены, что Таня не может не появиться. Это она. Здороваемся, я - несколько смущенно, предложение Дунина жжет мозги. Таня спокойна, доброжелательна, даже весела. Входим в мою комнату, молча вглядываюсь в ее лицо. Она хорошенькая и с каждым днем все лучше.
- Кто твои родители?
- Тебя интересует происхождение? Не знаю. Еще два года назад я была в детском доме. Меня взяли добрые люди, я и сейчас живу у них.
- Кто они?
Усмехается.
- Ты уже забыл? Мои названые родители - славные, добрые, замечательные люди! Папа милиционер. Мама... Ну а кто же она? Удочерительница? Звучит ужасно... Она - домашняя хозяйка. Хорошо ко мне относится.
- А как же ты...
- Стала членом организации? - Голос звучит ровно, спокойно, она словно рассказывает о недавней поездке на Кировские острова. История загадочная...
В двадцать шестом году настоящих родителей Тани арестовало ОГПУ. Дворяне, не смирившиеся с победой хама, они перешли к активным действиям и "засветились". Отцу - он сотрудничал с РОВсоюзом - удалось бежать, мать расстреляли.
- А где теперь... твой отец?
- Тогда ему удалось уехать во Францию, в Париж, там - штаб-квартира РОВсоюза.
- А... теперь?
- Его больше нет.
- А... новые родители?
- Я оказалась в детском доме, под другой фамилией, но меня нашли.
- Не верю. Ты сочиняешь. Детский дом, другая фамилия... Тебя бы сам Ежов не нашел!
Пожимает плечами.
- Гордыня - порок, милый Серж. Смотри... - показывает крестик на шее. Он сломан посередине и соединен заново. - Это мой крестильный. Отец сломал его незадолго до ареста. А частицу передал. Верным людям, просил искать. В моем деле, в моих вещах осталась верхняя половинка креста. Как пароль...
- Допустим. А как же уговорили взять тебя обыкновеннейших людей?
- И об этом позже, ладно? - Голос ее становится непререкаемым, жестким. - Я пришла, чтобы узнать: что нужно от тебя... Большому дому?
Славно. Не скроешься. Как чудно ощущать себя между молотом и наковальней... Несколько мгновений прихожу в себя, пытаюсь сообразить - как же быть дальше. О чем разговаривать. И где та мера, которая не позволит рухнуть лицом в грязь.
И я решаюсь.
- Кто на самом деле Серафима Петровна?
- На самом деле у нее другое имя, но это потом. Она член организации.
