Ход сражения переломился в пользу Вильгельма. Англичане испытывали отчаяние, всегда сменяющее обманутую надежду. Они потеряли больше людей, чем могли себе позволить, и, хуже того, убедились в справедливости молвы: Вильгельм был неуязвим, либо потому, что он и впрямь приходился родным сыном дьяволу, либо, как многие шептались, потому, что на шее у него висел ковчежец с теми самыми реликвиями, на которых Гарольд присягнул герцогу, уступив ему права на престол.
Глава пятьдесят пятая
Ровно в полдень, когда желтый, словно лимон, солнечный диск едва просвечивал между туч у нас над головой, нормандцы – ты только представь себе! – устроили обеденный перерыв. Все утро из Гастингса подвозили им на телегах корзины хлеба, большие круглые нормандские сыры и желтые безвкусные яблоки, которые они считают лучшим деликатесом, и теперь, не расстраивая рядов, бдительно следя за нами, вся эта шушера расстелила перед собой платки и скатерти, расселась на разбитом копытами дерне и принялась жевать. А мы почти ничем не запаслись. Ополченцы, да и то не все, прихватили с собой кое-что перекусить и поделились едой с нами, дружинниками, но этого было явно недостаточно. Тайлефер, может, и ухитрился бы накормить тысячное войско пятью хлебами и двумя рыбами, но его с нами не было. Особенно мучила жажда, а напиться можно было только из ручья в той самой ложбине, которая находилась под прицелом нормандцев. Когда кто-нибудь пытался спуститься к ручью и снимал с себя шлем, чтобы зачерпнуть воды, его осыпали градом стрел. Особой беды в этом не было, главное, лицо не подставлять, но после такого обстрела человек смахивал на подушечку для иголок.
Ровно в два часа дня нормандцы снова атаковали. Теперь они были в лучшей форме, чем мы, хотя к нам подоспели на помощь еще две сотни воинов из Лондона.
– Этого мало, – пробормотал Гарольд. Он поставил вновь прибывших на правом фланге, чтобы возместить потери, которые мы понесли внизу, когда дружинники увлеклись, преследуя отступавшего противника.
На этот раз Вильгельм сосредоточил основной удар на левом фланге, где до сей поры почти не было боевых действий. Снова застрельщиками выступали пехотинцы, но далеко на своем правом фланге, то есть напротив нашего левого, в том месте, где почва вновь становилась ровной и даже немного опускалась, Вильгельм поставил конницу (это были в основном франки и наемники с восточных берегов Рейна). Далее произошло примерно то же, что утром, когда нас атаковали бретонцы, однако теперь Вильгельм все предусмотрел. Не думаю, что отступление пехотинцев было притворным, нет, им-то мы всыпали по первое число, но когда они ринулись в разные стороны, а наши дружинники погнались за ними, всадники уже были наготове, они не только прикрыли отступление своих, но и нам нанесли немалый ущерб. Леофвин бросился к своим воинам, приказывая немедленно вернуться на гребень холма, построиться в прежнем порядке, пока пехотинцы не повернули и не обрушились на них, и в этот момент ему в спину угодило пущенное рыцарем копье.
Леофвин упал, его люди пришли в смятение, они кружили вокруг него, словно овцы, лишившиеся пастуха, словно безголовые цыплята, и это дало франкам время построиться и снова атаковать, одновременно и конным, и пешим строем, прежде чем дружинники Леофвина успели подняться на холм.
Гарольд заглушил горе яростью. Он помчался вдоль наших рядов, мы с Даффидом схватили знамена и чуть ли не бегом бросились за ним. Всем командирам Гарольд повторил приказ: стоять на месте, удерживать свои позиции во что бы то ни стало, даже если нормандцы отступят, даже если вся нормандская армия – правда, на это уже никто не надеялся – обратится в бегство.
Снова наступило затишье: хотя основная сила первой послеполуденной атаки пришлась на восточный край холма, в этой битве участвовали все, и обе стороны понесли тяжелые потери. Мы все изнемогали, а нормандцы утомились даже больше, чем мы: хоть они и поели хорошенько, но мыто стояли на месте, а они уже пять или шесть раз поднимались и спускались по склону холма. Примерно к четырем часам пополудни, через два часа после того, как возобновилось сражение, грязное месиво под ногами, трупы лошадей, мертвые и умирающие люди, бьющиеся в агонии животные, кровь и дерьмо повсюду – все говорило о безнадежной усталости обеих сторон, о том, что битва ни для кого не завершится победой.
Гарольда это устраивало, нас всех это устраивало как нельзя лучше: если мы продержимся до темноты, нормандцам конец, они не смогут остаться на ночь в лагере у подножья холма, открытом для нападения сверху. Им придется укрыться в крепости, и может быть, Гарольд разрешит нашим ополченцам потрепать их во время отхода. Завтра к нам с севера и запада подойдут подкрепления, и тогда Вильгельм запросит мира, попытается добиться условий повыгодней, и все будет хорошо. С полчаса мы так стояли, надеясь, что все обойдется, но все это время мы видели, как носится вдоль своих рядов безумный герцог, как орет, приподнимаясь в стременах, выкрикивает вперемежку приказания, насмешки, ругательства. И что же? Представь себе, ему все же удалось вновь построить свое воинство. Теперь он поставил всадников впереди, поскольку всадники, как он убедился, несли наименьшие потери и при этом причиняли большой ущерб даже сомкнувшей щиты дружине.
Мы повторяли друг другу слова Гарольда: «Они в последний раз атакуют, выдержим этот натиск – и мы победили».
Вильгельм повел передовую линию всадников вверх, остановил ее примерно в пятидесяти ярдах от нас – будь у наших лучников хоть одна стрела, с этого расстояния они сумели бы поразить Ублюдка. Выехав вперед, он преспокойно повернулся к нам спиной и обратился с воззванием к нормандцам. Мы слышали его пронзительный, порой срывавшийся голос, короткие, рубленые фразы:
– Земля всем. Замки, рабы, женщины – мужчин не останется. Говядина, баранина, свинина – каждый день. Охотиться повсюду, собственные гончие, собственные лошади. Вдоволь меда и вина, чтобы не просыхать до конца жизни...
Его конь, уже третий за день, на этот раз темно-гнедой, задрожал, затанцевал под ним. Это движение обратило разум Вильгельма к более высоким материям:
– Сегодня вы переворачиваете новую страницу истории. Новый порядок, тысячелетнее царство. Ваши сыновья унаследуют эту землю, и сыновья ваших сыновей. До Судного дня или уж по крайней мере на тысячу лет. Да! Следуйте за мной, и получите землю на тысячу лет. Тысяча лет – пустяки! Соберитесь с силами, напрягите мышцы, кричите: Бог за Вильгельма, Англия будет нашей, и этот, как его, святой Георгий, что ли? Да, святой Георгий!
– Крест Христов, защити нас! – прошептал Гарольд.
Вильгельм развернул своего коня, взмахнул булавой (ему уже добыли новую), вонзил шпоры в бока своему коню, тот взвился на дыбы и едва не сбросил всадника, но Вильгельм цепко держался в седле. Он тут же укротил лошадь и медленной рысью двинулся вперед, придерживая поводья; все его люди последовали за ним. Мы поняли, как поняли и нормандцы: на этот раз Вильгельм не намерен отступать. Несмотря на все его вопли и чудовищный бред, несмотря на жестокость и придирчивость в мелочах, несмотря на то, что этот человек плохо владел своим длинным телом, в нем таилась особая сила – черная, наводившая ужас мощь. Да, мы знали, что его можно ранить и из раны пойдет кровь, только сам он не знал этого и потому был неуязвим.
Еще несколько мгновений, и все началось сызнова. Кони боками и грудью напирали на щиты, булавы и мечи сверкали над нашими головами, слышались крики раненых, грохот сталкивавшихся доспехов и ржание лошадей. Порой фонтан крови – своей ли собственной или чужой, – взметнувшись перед глазами, ослеплял воинов, строй то смыкался так тесно, что дружинники едва могли взмахнуть рукой и дышали с трудом, то вдруг раздвигался, и кто-то оставался в одиночестве, лошадь обрушивалась на него или булава разбивала голову... Потом всадники отступили, их место заняли пешие воины. Сражение вновь превратилось в ряд поединков, только теперь, стоило разомкнуть щиты и вступить в бой, врагов оказывалось трое против двоих, а то и двое против одного. В начале дня мы стояли плечом к плечу в два ряда, а в разомкнутом строю в четыре, и занимали весь гребень холма, теперь же, несмотря на подоспевшие подкрепления, мы едва составляли один ряд. Конечно, нормандцы понесли не меньшие потери, но они могли сосредоточить всю силу удара в том месте, где цепочка наших казалась слабее всего. Так они и поступили: вслед за пехотинцами в образовавшиеся бреши ворвались всадники.
Нам оставалось только одно. Я уже говорил, кажется, что гребень холма соединялся с Даунсом и лесом перешейком, более узким, чем сам холм. Так вот, чтобы сжать ряды, нам нужно было занять этот краешек, отступив к краю холма. Примерно за час до заката мы начали отступать, спокойно, соблюдая должный порядок – это был знакомый маневр, но Ублюдок, заметив это, понял, что, того гляди, утратит с таким трудом добытое преимущество, и попытался с двадцатью всадниками галопом обойти нас с правого фланга. Они мчались так быстро, что и впрямь могли отрезать нам путь к отступлению, не поспеши Гирт нам на помощь. Его дружинники заставили всадников повернуть вспять, только сперва Ублюдок на всем скаку поразил Гирта булавой в лицо.
