Впереди показалась деревня. Справа от дороги-улицы стоял новый сруб избы, на котором два плотника устанавливали стропила. Мы подошли поближе к плотникам, Сергей Алексеевич крикнул:
— Здравствуйте!
— Здоров будь! — вяло ответили плотники.
— Что за деревня, мужики?
— Кярово.
— А где здесь Покровская церковь? В которой Коновницын похоронен?
— За деревней. Прямо идите.
Мы двинулись по деревенский улице, прижимаясь к заборам, так как центр улицы был изуродован колесно-гусеничными колеями еще больше, чем полевая дорога. Нетрудно представить себе эту деревенскую улицу в осеннюю слякотную пору. А впрочем, деревня Кярово ничем почти не отличалась от обычных псковских деревушек, лежащих в стороне от большака. Домишки самые разномастные — от крепких, крытых шифером, с телевизионными антеннами на крышах, до серых замшелых изб, вросших оконцами в землю.: Возле одной такой неказистой избенки сидел на дощечке-лавочке старичок. Он был в валенках и в древней латаной душегрейке.
— Здравствуйте! — дружно поздоровались мы со старцем.
— Здравствуйте! — четко ответил старик чистым и ясным голосом и сморгнул с глаз молочную жидкость, согнал ее к носу в слезинки. — Здравствуйте!
Сергей Алексеевич представился деревенскому, назвал нас с Леонардом Ивановичем, спросил:
— Скажите, пожалуйста, дедушка, где похоронен Коновницын? Герой Отечественной войны двенадцатого года. Вы слышали о таком?
— Петра Петровича знаем, — ответил старик все тем же чистым тихим голосом с хорошей дикцией.
— Так где же он похоронен? Говорили, в деревенской церкви, а церкви не видно.
— Туда идите, — старичок указал рукой в сторону ольховых зарослей, в которых скрывалась дорога, уходящая из деревни. — Только церковь сейчас закрыта, — добавил он. — Священник у нас теперь приходящий. Из Пскова.
— Неужели нельзя попасть в церковь?! — всполошился Сергей Алексеевич. — Может быть, у кого деревенских имеется ключ?
— Не знаю, может быть, — тихо ответил старик, и глаза его вновь заволокло молоком. — Священник у нас теперь молодой, приходящий, ключ при себе держит.
— А вы, дедушка, кем раньше работали? В колхозе? — поинтересовался «Леонард Иванович.
— Нет, я священником Кяровской церкви был. До прошлого года. Теперь стар стал, болею. Припадки у меня и ноги слабы.
— Священником?! Коновницынской церкви!
— Да, тридцать два года священником. А батюшка мой в этой церкви сорок лет с лишним священником был. Молебен служил еще к столетию Отечественной…
Слушая старика, я обратил внимание на его «светскую» речь, даже упоминая батюшку своего, он не добавил привычного в таких случаях «царство ему небесное».
— Скажите, пожалуйста, — поинтересовался я, — вы и до войны были священником?
— Нет, до войны я был учителем. Преподавал в школе физику и химию. В сорок втором году попал в немецкий концлагерь.
— Сохранился ли коновницынский корень? — спросил Сергей Алексеевич. — Или никого из его рода уже не осталось? По крайней мере, тех, кто поддерживает связь со здешними местами? Если не ошибаюсь, у Петра Петровича было два сына и дочь.
— Корни остались, как же, — старик заморгал красными безресничными веками. — Сейчас вот почтальона жду, Мария Ивановна из Москвы таблетки обещала прислать от припадков. Очень хорошо таблетки ее мне помогают. Мария Ивановна — это по линии дочери Петра Петровича Коновницына Елизаветы Петровны, в замужестве Нарышкиной…
Сергей Алексеевич с Леонардом Ивановичем вновь двинулись в путь, я же продолжал разговаривать со стариком. В ту пору я работал над серией очерков о людях Псковского края, и бывший священник Кяровской церкви, поддерживающий связь с потомками коновницынского рода, был для меня, скажем прямо, находкой. Наконец мы условились со стариком, что на обратном пути я обязательно загляну к нему и мы продолжим нашу беседу. Решив так, я поспешил вдогонку за спутниками.
Попасть в церковь, где похоронен Петр Петрович Коновницын с женой Анной Ивановной, нам в тот раз так и не удалось. Как и предупреждал старый священник, двери оказались запертыми. Стояла церковь от деревни в стороне, вокруг никаких построек, ни одной живой души. Мы обошли ее со всех сторон, осмотрели, побродили по кладбищу среди замшелых могил, на крестах и камнях которых можно было еще разобрать надписи: Коновницын, Коновницына… Это были потомки Петра Петровича. Обидно было уходить отсюда так и не увидев могилу его самого. Я отыскал в кустах какие-то старые ящики, подтащил их к оконцу, и мы с Леонардом Ивановичем соорудили из них нечто похожее на лестницу. По очереди взбираясь на это шаткое сооружение, мы заглянули внутрь. Там, в полумраке, слева от алтаря светлели на полу две каменные плиты с надписями. Это и были могилы Петра Петровича Коновницына и супруги его Анны Ивановны.
Несколько часов гуляли мы по коновницынским местам. Никаких построек (кроме церкви) от генеральского имения не сохранилось. Но по заросшему иван-чаем фундаменту бывшего барского дома, но живописным лужайкам возле него, которые умудрялись до сих пор не сдаться наступающим лавинам неистребимой ольхи, по старым живым дубам и высохшим вязам можно было как-то представить себе обстановку того далекого времени…
Назад к большаку возвращались мы через Кярово уже вечером. Солнце висело над лесом, жара спала, но нас донимали теперь лосиные мухи, самая что ни есть гнусная живность в болотистом псковском мелколесье. И с открытых участков тела снять эту плоскую прилипистую муху непросто, когда же она набивается в волосы, за шиворот, да еще тучами… Говоря честно, желание мое вновь встретиться с бывшим священником Кяровской церкви сильно поубавилось. Причиной тому была жара, усталость, проклятые мухи.
Уже на подходе к знакомой избе решил я, что вести беседу с интересным человеком в спешке не имеет смысла. «Извинюсь перед стариком и попрошу перенести наш разговор до следующей встречи, — подумал я. — Приеду в Кярово через недельку-две, один приеду. Вот тогда и поговорим». Это надо же: с потомками Елизаветы Петровны Коновницыной, в замужестве Нарышкиной, держит старик связь! Той самой Елизаветы Петровны, которая добровольно отправилась за своим мужем — полковником Тарутинского полка Михаилом Михайловичем Нарышкиным, приговоренным за участие в декабрьском восстании к восьми годам каторги и вечному поселению в Сибири. Не читая, подписала эта русская женщина документ, по которому отрекалась она навечно от всех земных благ, превращалась из дворянки в жену ссыльного каторжника. Да, дочь Петра Петровича Коновницына оказалась именно той женщиной, при упоминании имени которой нам, мужчинам, следует снимать шляпы.
На знакомой лавочке старика не оказалось. Сергей Алексеевич с Леонардом Ивановичем присели перекурить, я поспешил в избу.
Старик, видимо, жил один. От его жилища у меня по сей день сохранилось такое впечатление: тихо, сухо и пахнет травами. Когда я вошел в горницу, хозяин лежал на кровати под образами. Увидев меня, он с усилием приподнялся на локте и сел, не касаясь валенками пола. Я хотел тотчас извиниться и сказать, что беседа наша откладывается, что мы слишком подзадержались в коновницынских местах и теперь нам необходимо успеть еще на одно важное и неотложное мероприятие, но… Ждал старик меня, это я уже наметанным профессиональным взглядом определил. Он смотрел на меня с каким-то безропотным внутренним ожиданием, с каким могут смотреть только беспомощные, не избалованные жизнью и людским вниманием старики. И я понял, что уходить сразу от него никак нельзя.
— Нагулялись в ваших местах вволю, — бодро проговорил я, присаживаясь к столу, на котором лежал толстый альбом в старом коричневом переплете. Альбом этот принял я поначалу за Библию. — Красивые места, — продолжал я, — только лосиные мухи замучили.
Старик не отвечал, смотрел на меня молочными глазами, моргал.
— Вы один живете?
— Один.
— Кто-нибудь из родных в деревне у вас имеется?
— Уже никого нет.
— Как же вы… питаетесь? Кто в магазин ходит?
— Так… — неопределенно ответил старик и сморгнул с глаз молоко. — Женщина одна приходит, помогает. Да что-то нет ее третий день.
— Третий день? Да, не балуют вас вниманием деревенские, — заметил я.
— Не балуют, — тихо отозвался старик. — Наверное, чем-то я не угодил.
— А преемник ваш? Новый священник? Бывает у вас, помогает чем?
— Бывает. Помогает. Вот луку недавно мне принес, — старик кивнул на связку репчатого лука, висящую на стене среди сухих пучков разнотравья.
— Значит, своим преемником довольны?
— Молодой еще… Табличку с церкви снял.
— Какую табличку?
— У меня повешена была с писанием, что в храме сем прах героя Отечественной войны Петра Петровича Коновницына и супруги его Анны Ивановны покоится.
