— Придумай что-нибудь, — попросил Сергей Алексеевич. — Сам знаешь, тебе на меня обижаться не за что.
— А я и не обижаюсь. Ладно, так сделаем… — Петька на мгновение задумался. — Пригласим-ка мы с Ильей Яковлевичем их к тебе. Распишем, что известный писатель, лауреат, может, и согласятся. А?
— Хорошо бы, Петя.
— Ладно, сделаю. А ты подготовь все, чтобы соответствовало.
4
На следующий день писатель Воронин проснулся рано. Общее самочувствие было неплохим, и что главное, ощущал Сергей Алексеевич хороший настрой на работу. Беззвучно одевшись (рыбацкая привычка), писатель вышел во двор. В доме все спали, лишь хриплые петушиные вопли нарушали тишину, да на помойке галдели чайки. Сергей Алексеевич набросил на плечи куртку и неторопливо направился по песчаным дюнам, поросшим ивняком, к озеру. Для него стало уже привычкой побродить по берегу Чудского перед работой хотя бы полчаса.
Солнце только-только показалось из-за леса, над озером стояла легкая туманная дымка. В двухстах метрах от берега вода сливалась с небом, но горизонт четко прорисовывали черные точки рыбацких лодок, стоящих на якорях. Берег озера был пустынным, но в дюнах возле красной туристической палатки какой-то «дикарь» ходил голый на руках, а за палаткой позванивал колокольчик и слышался голос пастуха, покрикивающий на коров.
— Никак Илья Яковлевич? — вслух подумал Сергей Алексеевич, прислушиваясь к пастушьему голосу.
Писатель сбросил с ног тапочки, закатал брюки до колен и, войдя в теплую еще воду, неторопливо двинулся вдоль берега навстречу стаду. Пастухом и впрямь оказался Илья Яковлевич.
— Здравствуй, Илья Яковлевич! — первым окликнул писатель старика. — В поле сегодня?
— Слава богу, здоровы все, Сереженька! — отозвался Илья Яковлевич, приближаясь. — В поле. Моя очередь пасти.
— Может, голову надо поправить, Илья Яковлевич? — предложил писатель.
— Спасибо, Сереженька, не требуется. Тятька мой, царство ему небесное, так говаривал: «Пока не опохмеляешься, ты мужик, начал опохмеляться — пьяница». Хороший тебе вчера сюжет Петька подбросил…
— Какой сюжет?
— Ну, с «нужными-то людьми». Таська моя и та обсмеялась. Ты не расстраивайся, Сереженька, хорошо ведь посидели вечерок. О жизни нашей прошлой небось вдоволь наслушался. А Петька, я тебе скажу, не только языком трепать может. Он после войны от меня колхоз принимал, так его и сейчас еще кое-кто добрым словом вспоминает.
— Значит, эти вчера… Не с базы? — растерянно спросил Сергей Алексеевич.
— Какая база, Сереженька! То зять мой был Федька, а Николай — приятель его из Пскова…
Илья Яковлевич продолжал говорить, но Сергей Алексеевич уже не слушал его. Ай да Петька! Вновь провел их с Марией Григорьевной. Ну, Петя!..
— Я Петьку заместо себя коров пасти хотел нанять, — продолжал Илья Яковлевич, — мне картошку окучивать приспело. Так отказался, черт! Запрягай, говорит, Илья Яковлевич, своего «Москвича» и дуй за коровами сам. А я лишний часок посплю.
— Ну, мне пора! — проговорил Сергей Алексеевич, перебивая старика. — Пойду работать.
— Давай работай, — согласился Илья Яковлевич. — Петька велел передать вчера: если увидишь утром Серегу, говорит, скажи ему, что забегу вечерком рассказ послушать. Чтобы обязательно «Нужные люди» назывался, говорит. Вперед Европы прослушаю рассказ, говорит!
КУСТ
До войны на спицинском побережье Чудского озера стояла могучая сосновая роща. Во времена оккупации немцы, опасаясь партизан, вырубали лес вдоль дороги Псков — Гдов. Пострадала и спицинская роща. Деревья, что уцелели после войны, срубили сами же деревенские, надо было строиться, а возить лес издалека было не на чем да и некому, мужиков в деревне почти не осталось. Потом на дрова и пни выкорчевали, вконец оголив берег. И сразу под ветром зашевелились прибрежные пески. Вздыбились, поползли песчаными волнами на деревню. Каждый в одиночку отбивался от них, ограждая свой приусадебный участок кустами, глухим дощатым забором. Но песок наступал, выжидал коварно, и стоило какой-нибудь спицинской избе постоять год-два без хозяина, как ухоженный годами участок возле нее становился мертвым. В послевоенные годы спицинское побережье озера напоминало кусок унылой пустыни и вряд ли очаровало своей красотой писателя Воронина.
Сейчас уже и спицинские старожилы плохо помнят человека, решившего украсить побережье черной ольхой. Молва сохранила только его имя: Захаров. Говорят, что был он родственником (племянником) того самого Захарова, имя которого носит спицинский колхоз. Черная ольха, посаженная на побережье Захаровым, прижилась, разрослась вдоль ручьев, стекающих к озеру, украсила деревню живописными зелеными полосами и рощами. Под прикрытием зеленых полос подвижные песчаные дюны схватывала растительность, останавливала, задерживала наступление песка на деревню…
От воронинского дома до уреза Чудской воды метров двести-триста песчаных дюн. Ольха Захарова в стороне, место голое, если не считать одинокого ивового куста. Куст этот прижился на самом гребне вздыбленного песка, разросся, похорошел, украшает пейзаж воронинского задворья. Особенно красив он тихим теплым вечером, когда за разлапистые ветви его хватается последними лучами солнце, тонущее в водах Чудского. Не раз штормовые ветра озера пытались сорвать его со своего берега, отбросить, но куст мертвой хваткой вцепился в песок, держался уже лет десять, хотя корни его от постоянного напряжения оголились и потрескались, вылезли из песка едва ли не на метр.
И вот однажды писатель Воронин увидел, как по берегу озера катится трактор с поджатой экскаваторной лапой. Подкатив к красавцу кусту, трактор остановился, вытянул лапу с ковшом и, сердито заурчав, принялся копать. Взволнованный Сергей Алексеевич поспешил к месту непонятного действа. После первых его бессвязных восклицаний: «Как!», «Почему?!», «Зачем здесь?!» — тракторист буркнул:
— Песок нужен.
Теперь уже писатель вполне вразумительно принялся корить тракториста и объяснять, что копать где придется нехорошо и даже нельзя. На что тракторист, играя рычагами, отвечал:
— Своя земля, колхозная. Че хотим, то и делаем.
На этот аргумент писатель выдвинул целый ряд серьезных возражений, в том числе упомянул и закон об окружающей среде, и даже попытался запугать тракториста уголовной ответственностью. И конечно же, грозил карами, которые падут на его голову от колхозного руководства. Когда же и это не проняло тракториста, Сергей Алексеевич принялся по-дружески, а потом и слезно умолять тракториста переехать деревенскую улицу-дорогу и копать песок в карьере, где его всегда и копают. И даже намекать стал строптивому, что ежели когда у того возникнет желание, но не будет возможности, то он отнесется к его нужде с полным пониманием. Но то ли не понял тракторист слишком уж тонкие намеки писателя, то ли не поверил в них, только продолжал подкапываться под куст, приговаривая:
— Еще чего… Наша земля, своя. Че хотим, то и делаем.
Отчаявшись, Сергей Алексеевич поспешил к соседу своему Петру Бессонову. Взмолился:
— Выручай, Петя! Губят куст! Никак не вразумить тракториста.
— Сейчас мы его вразумим, — успокоил писателя Петя и принялся выбирать из груды жердей подходящую. — Айда!
Разговор Петра Бессонова писатель Воронин наблюдал я слушал со стороны.
— Ты что, паразит, тут делаешь? — спросил Петр, поднимая жердь. — Ты хочешь, чтобы песок мой огород засыпал?.. — И далее в речи Петра уловить можно было только три печатных слова: бог, мать и печенка. Но тракторист его понял. Поджал трактор железную лапу, по которой Петр для острастки хрястнул жердиной, и покатился за деревню, в карьер.
— Спасибо, Петя, — душевно поблагодарил Сергей Алексеевич соседа, — спас куст.
— Чего там, Сережа, — скромно отозвался Петька, и добавил раздумчиво: — Обещал, говоришь, ему, а он не понял? Странно…
РАМЫ
Решили Сергей Алексеевич с Марией Григорьевной и зимой в Спицино жить. Тишина, снежный покой, зимняя рыбалка на льду Чудского озера. Никаких тебе стрессов, никакой городской трясучки. Пиши, рыбаль, топи печку. Для житья в деревне зимой что прежде всего требуется? Конечно же вторые рамы для избы. А где взять рамы?
— Кольке Никифорову закажите, — подсказала соседка, — ежели когда протрезвеет, тогда сделает. Хорошим мастером был.
Вызнал Сергей Алексеевич Кольки Никифорова отчество (в деревне всяк друг дружку коротко кличут, но писатель — будь добр называй по имени-отчеству, иначе могут и обидеться), встретил как-то Никифорова на улице, говорит:
— Слышал я от деревенских, Николай Фомич, что вы знатный столяр. Зимние рамы хочу вам заказать. Возьметесь?
