– А какого черта он запросил четыреста фунтов? – решил кто-то выяснить.
– Ну, какое это теперь имеет значение? Факт тот, что запросил.
Зеленая пустошь за окном, как это часто бывало, напоминала Гиллону море: ветер играл в высокой траве, как он играет с волнами в славном, чистом, холодном, вечно куда-то спешащем море; его родная стихия – там, и он снова вспомнил про человека в лодке, пробивавшегося к островку в заливе.
Сумел он доплыть до островка? Гиллон вдруг решил, что должен немедленно выяснить, ибо от этого зависел успех или провал его миссии; надо, не теряя ни минуты, ехать в Данфермлин, нанять лодку, которая отвезла бы его в Инчгарви, и там получить ответ на свой вопрос. Но, естественно, он продолжал сидеть.
«Что это у него на спине?» – спросила она.
В ту минуту это его смутило, а сейчас он улыбнулся.
«Мускулы, мисс, это называется мускулами».
– Чему ты улыбаешься? – спросил Уолтер Боун. – Я ничего смешного не вижу.
– Что?
– Ты меня даже не слышал, дружище? – оказал мистер Боун. – Что-то слишком ты рассеянный, а ведь мы обсуждаем такое важное дело.
– Что именно?
– Решили, что ты должен согласиться на сто фунтов, если тебе предложат эту сумму.
– Маловато, – сказал Гиллон. – Глупо я буду выглядеть. Я же запросил четыреста. – Эта цифра с самого начала вызывала раздражение в поселке. Частично и заваруха-то, по мнению поселка, началась из-за этого. Именно это кричали те, кто швырял камни в двери и окна его дома. – Придется мне гордость заткнуть за ремень.
– Но это уже будет гарантированная сумма, дружище, ответ на требование, а не прихоть лейрда. Все взвесь, Камерон. Ведь это ему придется заткнуть за ремень гордость. Все взвесь, дружище, не упускай ничего из виду.
«А я и не упускаю, – подумал Гиллон, – ни в коем случае не упускаю». Какого черта иначе он тут делает?
Совещание было окончено. Теперь все сгрудились вокруг Гиллона, высказывая советы, предложения, подбадривая его.
– Запомни, – говорил ему какой-то человек, – когда служанка опросит тебя, что ты хочешь к чаю, скажи: «Ломтик лимона, пожалуйста». – Это был Джон Троттер. – Скажи этак небрежно, легко, чтобы показать, что ты знаешь, как в гостях чай пьют. К примеру: «Я бы не возражал против кусочка лимона, мисс». Что-нибудь в этом роде. Молока – ни-ни, сахару – ни-ни, молоко пусть пьют углекопы.
– Но я и есть углекоп.
– Ты – наш представитель. Так что лимон, ясно?
– Угу.
– Лимон!
Гиллон подумал: интересно, а с чем Карл Маркс пьет чай. Очень скоро все разошлись – остались лишь Гиллон, Эндрью и Уолтер Боун.
– Подумать только: будет лить чай с графом и графиней Файф в Брамби-Холле!.. – оказал Уолтер Боун. – Кому бы это могло в голову прийти в тот день, когда ты подошел к Десятниковым воротам? Я знаю, Гиллон, ты нас не уронишь.
– Да уж постараюсь.
– Тогда все в порядке.
Гиллон почувствовал, как в желудке у него снова зашевелились льдинки.
– Счастья вам, мистер Камерон, – сказала Элисон Боун из затененного проема двери. – Лучше вас никто этого не сделает.
Голос ее показался Эндрью мягким шорохом ветерка в сухом камыше.
9
– Который час?
– Полдень, пап, – сказал Сэм. – Несколько минут первого.
– Не может быть.
– Ты хочешь, чтоб было меньше или больше?
– Сам не знаю. Иной раз мне хочется, чтобы все произошло поскорее, а иной раз – чтобы вообще не было ничего.
– Хоти не хоти, время – оно само себе хозяин. Хозяин… Всюду здесь хозяева. Мастера на шахте, графы и графини, Уолтер Боун, голод, и все – один другого хуже.
– Рехнуться можно, – сказала Мэгги. Она перешивала подкладку на твидовом пиджаке, который одолжили Гиллону, с тем чтобы он выглядел поприличней. – Целое утро потратила на то, чтобы чей-то чужой пиджак лучше выглядел.
– Но ведь твой муж наденет его.
В дом вошел Йэн. Он начищал туфли кусочком сала, которым лечили Джемми, вываренным в уксусе с добавлением ламповой сажи.
– Который час?
Никто не ответил. Слишком уж время действовало сейчас всем на нервы.
– И воняет же от этой миски. Надеюсь, хоть от туфель не будет так вонять, – сказал Сэм.
– Я спросил, который час.
Сара наконец ответила ему:
– Пять часов. Еще осталось целых пять часов.
Значит, из дому ему надо выходить через четыре с половиной часа.
Гиллон снова почувствовал, как у него сжало под ложечкой. Так подействовало на него слово «надо». Он вдруг поднял голову и посмотрел на них, взволнованный, но как-то по-иному. Ему вовсе не надо туда идти, ему вообще никуда идти не надо. Он же получил не вызов в суд, а приглашение. И нет в мире такого закона, который гласил бы, что он, Гиллон Камерон, свободный гражданин, должен идти пить чай с лордом Файфом.
– Вовсе мне не надо… – начал было Гиллон, но мальчики не слушали его. Придется подождать.
– Господи, так ведь эти же туфли как вонять-то будут, дружище.
– Они не будут вонять, – сказал Йэн. – Когда я кончу с ними заниматься, от них будет пахнуть вереском, и блестеть они будут, как нос углекопа.
– Нет такого закона, в котором было бы сказано… – снова начал было Гиллон.
– Интересно, как у них там внутри? – заметил Энди Бегг. Доброжелатели уже начали заглядывать в дам, чтобы поддержать своего представителя.
– Жарко, как в аду, – сказал Йэн, поднимая голову от туфель. – Он топит вовсю, чтоб все знали, сколько у него угля.
– Глупости. Такому человеку нечего хвастать, что у него есть уголь.
– И все же он это делает.
– Кто это говорит?
– Люди, – сказал Йэн, – люди, которые знают.
Йэна никогда не одолеешь, подумал Гиллон. Он всегда увернется от ответа, если не знает его. Гиллон подозревал, что так может оказаться и с графом, и почувствовал, как у него все сжалось внутри. Сколько раз может у него вот так все сжиматься и распускаться, пока что-нибудь не выйдет из строя, подумал Гиллон. В комнату вошла Эмили со спорраном. Кожа была промыта мягким седельным мылом и слегка смазана маслом, а мех на крышке кошеля отчищен сапожником.
– Он взял за это монету, – сказала Эмили. – Можете себе представить?
Никто не мот.
– Еще пять часов до выхода, – сказал Йэн.
– О, господи, – внезапно вырвалось у Гиллон а. – Это же не казнь! Я же иду туда не умирать!
В комнате наступила тишина. Это была тишина напряженная, взвинченная. Всем хотелось говорить, но они с уважением относились к тому, что творилось с их отцом, и сейчас своими разговорами они лишь вторгались бы в тайное тайн его души, нарушали хрупкое равновесие, которое он пытался в себе создать. Он то представлял себе, как он непринужденно входит в комнату и беседует с собравшимися там гостями, если таковые будут, и чувствовал при этом приятное возбуждение, а через минуту уже представлял себе обратное: как язык присохнет у него к гортани и он будет что-то бормотать, а никто не поймет его и над ним начнут смеяться, не в силах разобрать, что он там бормочет.
Дело в том, что и то и другое могло случиться. Все зависело от того, какое будет у него состояние, когда ему откроют дверь. Это и определит дальнейшее. И если сейчас ему удастся найти нужную линию поведения, нужное состояние, надо попытаться это удержать, сохранить в себе, пока он не подойдет к входной двери Брамби-Холла и не позвонит в звонок.
– Не слышали, недели две тому назад никто не утонул в Фёрт-оф-Форте?
Он увидел, как они посмотрели друг на друга с таким выражением, точно их представитель лишился рассудка.
– Со мной все в порядке, – сказал Гиллон. – Уверяю вас, все в порядке.
И снова наступила тишина, угрюмая тишина, которую трудно поддерживать и трудно нарушить.
– Странно, что они меня не пригласили, – наконец сказала Мэгги. – Обычно ведь приглашают на чай мужа с женой.
Гиллону и в голову не приходило, что графиня может быть плохо воспитана, и от этого ему сразу стало легче – хоть такою малостью потешиться, и то хорошо.
– Может, они выяснили, что ты из Драмов, – сказал Сэм.
– Зачем ты так? – оказала Сара.
– Не слишком остроумно, – заметила ее мать.
– Может, у леди Джейн есть свои планы, – сказал мистер Селкёрк.
– Это тоже нехорошо.
– Рослый, аристократ с виду, жеребчик в самом соку. Говорят, будто они с лордом Файфом, ну, словом… лучше об этом не /говорить.
– И это не остроумно.
«А они, видно, все знают про меня и миссис Камерон», – подумал Гиллон.
– Правда никогда. не бывает остроумной, – сказал Селкёрк.
– А вы, должно быть, в самом деле считаете себя остряком, – заметила Мэгги.
– Нет. Но те, кто слышит, как я шучу, так считают.
И снова тишина – лишь гудит, усугубляя тяжесть тишины, низкий голос Сэма, читающего Джему «В Уолдене»,[32] да ветер вздыхает в сосне за окном. День стоял серый, гнетущий, но дождя не было – хоть это хорошо, подумал Гиллон. «Ветер с дождичком зарядит – живо на пиво потянет». Очень важно, чтобы не было дождя, чтобы он явился в Брамби-Холл не со слипшимися волосами и чтобы с юбочки его не стекала вода на натертые или какие у них там есть полы.
