– Что ты ему читаешь? – спросил. Гиллон.
– «Очистку земель в Нагорной Шотландии».
А я думал, ты ему читаешь «В Уолдене».
– Ага, я и читал. Но ему надоело. Он говорит, что ему Америка кажется другой. – Сэм поднялся, захлопнул книгу и подошел к окну. – Я читал ему, пап, о тех временах, когда герцог Сазерлендский отправился в горы, чтобы набрать себе полк для сражения в Крымской войне. Люди тогда, папа, были очень голодные, и вот герцог произнес трогательную речь насчет того, ка/к они нужны Короне, а потом разложил пачки новеньких банкнот, расставил блюда с золотом и ждал, что сейчас очередь установится.
– Я этого не помню.
– Ни один человек не подошел, пап. Ни один, а за несколько лет до этого в течение двух дней набрали полторы тысячи человек. Люди научились говорить «нет», понимаешь.
– Давай дальше, – сказал Гиллон. – Он понимал, что Сэм хочет что-то доказать. Теперь, правда, он не так часто и не так легко что-либо доказывал.
– Тогда герцог наконец поднялся и сказал: «Что это значит, почему вы оскорбляете своего лейрда, главу своего клана, Корону?» Но тут, пап, никто уже не встал: на это храбрости ни у кого не хватило. И все же под конец один старик, старый-престарый, набрался духу, встал и говорит ему: «Вы отобрали у нас землю и надругались над ней, а теперь хотите, чтобы мы 'Присягнули вам на верность и пошли умирать за вас. Так вот что я скажу вам сэр: пошлите-ка вы своих оленей и своих косуль, своих баранов, и своих собак, и своих пастухов на войну сражаться за вас. А уж мы, сэр, лучше посидим дома и поголодаем».
Сэм посмотрел на отца, стоявшего в другом конце комнаты.
– Один-единственный нашелся храбрец.
Отец его понял.
– Ты проводишь меня? Или побудешь с Джемом?
– Этим все равно ведь делу не поможешь. Я считаю, что ты должен идти один.
– А ты? – Гиллон посмотрел на Мэгги. – Ты проводишь меня?
Она отрицательно покачала головой.
– Нечего мне за тобой увязываться. Это твой день, Гиллон.
Уолтер Боун постучал и открыл дверь.
– Пора уж.
Гиллон стремительно повернулся, и юбочка разлетелась вокруг его бедер, вызывающе яркая по сравнению с унылой одеждой всех остальных. Гиллон обменялся рукопожатиями с Роб Роем, и Сэмом, и Йэном, а потом и с остальными мужчинами, которые тут были, – с Уолтером Боуном, с Энди Беггом, с Арчи Джанпом и, наконец, с Генри Селкёрком. Он поцеловал Сару и почувствовал соленые следы слез на ее щеках; потом приподнял Эмили – она шепнула ему что-то на ухо, какое-то свое колдовство или заклинание; потом он пересек комнату, чтобы поцеловать Мзпги. Он не мог припомнить, чтобы когда-либо целовал ее при детях, а при посторонних целовал только раз – в день свадьбы.
– Когда будешь говорить с ним, Гиллон, – сказала Мэгги, – смотри ему в глаза, потому что ты много лучше его. А когда он предложит тебе разумную компенсацию, имей мужество принять ее.
Гиллон вернулся в залу. Джемми все еще спал. Гиллон взял книгу Торо, из которой читал брату Сэм, и взглянул на раскрытую страницу; фраза, которую он прочел – прочел не спеша, с нарочитой медлительностью, как бы подчеркивая свою независимость, – заставила его рассмеяться. Сэм так хорошо изложил свой довод, так приободрил Гиллона, а тут вот извольте:
«Остерегайся всякого предприятия, которое требует новых одежд». Гиллон сам много лет тому назад подчеркнул это, а теперь эту строчку подчеркнул и Сэм. Гиллон захлопнул книгу и нагнулся над Джемом.
– Не целуй его, – сказала Сара.
– Нет уж, я поцелую своего сына. – Так он и сделал, а потом вышел из залы, прошел через кухню, ничего не видя перед собой, и дальше – на улицу, в толпу мужчин и женщин, которые ждали его там. Приветственный их клик – собственно, не клик, а рев, раздавшийся, когда они увидели его, – был такой громкий, что задребезжало новое стекло в фасадном окне.
– Что это, что случилось? – вскрикнул вдруг Джем.
– Тихо. Это папка пошел к лейрду.
– Сэм?! – шепотом позвал Джемми. – А он хорошо выглядел?
– Господи, Джем, ты бы так гордился им, если б увидел. Он выглядит точно командир горных стрелков, который отправился делать смотр своему полку.
– Ох… Сэм, а Сэм?
– Что?
– Мне кажется, я скоро умру.
11
Гиллон лишь смутно помнил, как он шел по Тошманговской террасе и Тропе углекопов. Словно то были обрывки сновидений, где он играл какую-то роль. Он видел лица, но не узнавал людей; он слышал, как ему что-то кричали, но не понимал смысла слов, он лишь чувствовал, как озорно раскачивается слава направо его юбочка да щелкают его почти новые кожаные каблуки по булыжнику мостовой. Потом какое-то время, когда Верхний поселок кончился, он шел один через бывшее Спортивное поле и мимо шахты «Лорд Файф № 1», и его до блеска начищенные туфли покрывались угольным налетом; затем он вступил в Нижний поселок и снова услышал «рев толпы. Детишки в Нижнем поселке бежали рядом с ним, стараясь дотронуться до его юбочки, кривлялись, подражая ее покачиванию. Он шел (все дальше – мимо Шахтерского ряда, и Гнилого ряда, и Сырого ряда, вниз, мимо „Колледжа“, где насколько человек, у которых еще была какая-то мелочь на пиво, подбодрили его новыми кликами, а потом – опять один, если не считать детишек, шагавших сзади, все дальше вниз, мимо читальни и через разработки, мимо шахты „Леди Джейн № 2“, где много лет тому назад он впервые спустился под землю, и затем – на Нижнюю дорогу, ведущую в Кауденбит, а заодно и в Брамби-Холл. (Ноги шагали сами собой и несли его все дальше – так, должно быть, шагают солдаты, подумал Гиллон, когда идут на фронт. Нечто более сильное, чем собственная воля, двигало им. Ему вовсе не хотелось идти, но пути назад не было.
Несколько капель дождя упало на него, заставив взглянуть вверх, но это была лишь изморось. Постепенно он привык к юбочке, бившей его по ногам. Ему нравилось и то, как взлетали и снова падали на шею ленточки гленгарри. И тут – совершенно внезапно – перед ним возник большой дом среди дубов и маленькие домики, сгрудившиеся позади, словно преклонившие колена для молитвы. Гиллон почувствовал спазм – сердце у него сжалось и разжалось.
У ворот, которые никем не охранялись, Гиллон зашел в высокую траву и, надеясь, что его не видно из главного дома, нагнулся, чтобы стереть шахтную грязь и мокрую угольную пыль с туфель и с подметок. «Кто честным кормится трудом, таких зову я знатью», – твердил он про себя, обтирая угольную грязь, подбадривая себя этими словами, от души стремясь в них верить, как стремится верить в устойчивость своей утлой лодчонки вышедший в море рыбак, хотя Гиллон прекрасно знал, что Бернс – безнадежный романтик и что есть люди, которые по разным причинам стоят над другими людьми.
Он вошел в ворота, думая, что его непременно остановят, прежде чем он дойдет до двери, но этого не произошло, и он, хрустя гравием, прошел по подъездной аллее. Дверь оказалась огромная, обитая железом, точно древний щит, и Гиллон остановился перед ней, чтобы собраться с чувствами. Как быть с шапочкой – войти в ней, или держать ее в руке, или отдать служанке? А что, если там нет служанки? Что, если леди Джейн откроет дверь сама? Должен углекоп отдать графине шапку или нет? И тут ему вдруг стало легче. (Ведь он же всего-навсего углекоп, значит, и вести себя должен как углекоп и ничего другого от него не ждут! Но тогда почему же он пришел сюда в таком костюме? Он стоял у двери, ища звонка, или ручки, на которую можно было бы нажать, или молотка, которым можно было (бы постучать, – тут дверь внезапно отворилась, и он чуть не бросился наутек.
– Да?
– Видите ли, я… хм…
Он почувствовал, что краснеет. А он вовсе этого не хотел.
– Что вам угодно.
Судя по произношению – ирландка. Он увидел, как она оглядела его с головы до пят с этакой нагловатой, характерной для ирландцев полуулыбочкой, отчего на носу и в уголках рта собираются мелкие морщинки.
– Угодно? Ничего мне не угодно… Дело в том, что я, видите ли…
– Как прикажете доложить?
– Ну… Камерон. Да, мистер Камерон. Мистер Г. Камерон.
– Какое же из этих трех вы предпочитаете?
За ней появились другие девушки – тоже ирландки, в шуршащих черных юбках до полу и в огромных накрахмаленных белых передниках, как у монахинь-католичек, и все они иронически улыбались.
– Окажите: мистер Г. Камерон пришел к лорду Файфу.
Она оставила его у порога. Он слышал, как другие служанки за дверью, точно мышки, шмыгнули в разные стороны. Видно, они знали, что он должен прийти. «Как это типично для ирландского трудового народа – подсмеиваться над себе подобными, – подумал Гиллон. – Немудрено, что им до сих пор не удалось организовать сколько-нибудь сплоченное рабочее движение: все разваливается при столкновении с хозяевами, англичанами и собственными священниками». Девушка вернулась, теперь уже открыто улыбаясь хитрой ехидной улыбочкой – так улыбаются дети в школе, когда других детишек ведут пороть.
