Можешь смеяться, но боевые действия возобновились уже на следующий день после сражения, ближе к вечеру. Отставший арьергард Бруно (то, что это был именно он, я узнал задним числом от пленных) наконец-то появился; фельдмаршал в это время как раз выяснял, способны ли талигойцы оборонять мост и ближайшие удобные для переправы места. Ариго, который оказался лучше, чем я надеялся, делал вид, что способны, и Бруно, подумав, отправил арьергард переходить Эйвис южнее: там, где накануне, только в обратном направлении, переправлялся его легкий корпус. Арьергард реку спокойно перешел и начал продвигаться к расположению остатков нашей армии.
К несчастью жаждущего искупить свое опоздание „гуся“, наш заплутавший генерал Гаузнер жаждал того же. „Фульгаты“ нашли пропавший корпус днем 16-го, к концу ночи он был уже в расположении Ариго, и тот, рявкнув: „Отдыхать потом будете!“, бросил негаданный резерв навстречу подступающим с юга дриксам, так что 17-го, в первой половине дня, начался встречный бой, весьма решительный.
Гаузнер старался вовсю, дриксы же наличия у нас свежих войск не ожидали, а тут еще и кавалерия Шарли — собственно, все, что оставалось приличного у Ариго, — нагло демонстрировала намерение отрезать наступающих от переправы. Дриксенский генерал, похоже, заподозрил подвох и потому приостановил атаку и послал к фельдмаршалу за указаниями. Бруно, судя по всему, уже знал, что я где-то поблизости, и забеспокоился; во всяком случае он отправил арьергарду подкрепления, и на этом бой 17-го закончился.
Ночью по приказу Ариго армия начала поспешное отступление. Бедняга понимал, что неожиданность с Гаузнером уже сработала, новых козырей нет, и Бруно его дожмет. Перед рассветом саперы по подсказкам нашего неподражаемого Вейзеля взорвали мост и обеспечили отступающим некоторую фору.
Восемь дней Ариго, бросая все, что можно, уводил армию от преследования, оставлял засады, отправлял кавалерию для налетов, изо всех сил путал следы. Он не просил передать тебе благодарность за описание гаунасских догонялок лишь потому, что не знает о моем письме. Мне же генералы Западной армии высказали все, что думают о твоих фортелях. Чтобы ты не задирал нос, передаю тебе лишь мнение Вейзеля: из трофейных пушек стреляют, а не загораживают ими дороги. Сам Вейзель сохранил меньше трети орудий, и будет очень неплохо, если мы вынудим Бруно распорядиться трофеями так же, как распорядился ими ты у какой-то там Гемутлих.
Я о разгроме на Мельниковом лугу узнал 20-го к вечеру, когда добрался до Аконы; новости пришли накануне, и городишко стоял дыбом. Мне пришлось пришпорить своих орлов, и 21-го я собрал в городе уже всю армию, а 22-го форсированным маршем рванул на помощь Ариго, которого к тому времени почти настигли, ну и успел в самый раз. Нам повезло найти приличную позицию, где мы и встали, — все равно отступавшие так вымотались, что дальше идти уже не могли.
Бруно явился на следующий день и живо сообразил, что случилось. Его армия в ходе преследования растянулась; с Ариго он справился бы и так, но с моим подходом силы стали сопоставимы.
Я решил проверить, готовы ли „гуси“ к неожиданностям, оказалось — готовы, внезапное нападение не удалось, а зря класть людей я люблю не больше твоего.
3-го Летних Молний дриксы собрались уже все, у них было около 50 тысяч, у меня — менее 40, много раненых, мало пушек, но хорошая (для обороны) позиция. Фельдмаршал изыскивал возможности для решающей атаки, мы с Ариго готовились отбиваться и как-то огрызались по мелочам, но дальше началось непонятное.
Бруно никак не давал генерального сражения, только его разъезды рыскали и рыскали вокруг. Ариго с Райнштайнером, наученные горьким опытом текущей кампании, ждали от фельдмаршала очередной, очень коварной, пакости, Вейзель же, как ты знаешь, худшего ждет всегда. В бой рвался лишь наш распрекрасный Шарли, доказавший на Мельниковом лугу, что талигойская кавалерия все еще остается лучшей. Он прав, но при обороне нужна пехота и артиллерия. И что бы тебе было не порезвиться где-нибудь в Северной Марагоне, дабы у „гусей“ загорелось под хвостом!
Замысел Бруно мы пытались раскусить неделю, а 9-го старый бык всех сильно удивил — его армия вдруг двинулась в сторону Мариенбурга, оставив недобитых нас в покое. „Фульгаты“ провожают фельдмаршала третий день, но он даже не пытается никого атаковать; наш гусак словно бы разом утратил к продолжению войны всякий интерес и даже не смотрит на Марагону, хотя времени до холодов полно. Вейзель подозревает, что дриксы собираются пускать корни в захваченных городах и крепостях, меня это объяснение не устраивает, но другого пока нет.
Что до нас, то здесь по-всякому. Моя армия, хоть и уставшая, рвется в драку, остатки Западной по-прежнему в печали, но хотя бы приведены в порядок. За уже почти месяц вернулись многие из рассеявшихся и отставших, но все равно потери очень велики. Да, вернулись многие, но не малыш. Про то, что он пропал, ты знаешь из письма Ариго, а я не знаю, что писать матери. Надежда есть, но только на дриксов, в то, что малыш где-то в Марагоне и найдется сам, мне уже не верится.
Ли, я не знаю, что делать, в самом деле не знаю. Мать сейчас в Олларии, я начинал писать ей раз шестнадцать и бросал. Самое мерзкое, что в нашем нынешнем положении я не могу послать парламентеров: дриксы это расценят как слабость, и марагонцы тоже. Обмен пленными предлагает сильнейший или никто, но если мы с тобой остались вдвоем, я назову сына Арно, и к кошкам дуру-судьбу. В нашем доме Арно просто не может не быть!
О том, что я женюсь на Франческе Скварца из Фельпа, ты еще не знаешь. Ты не представляешь, как она походит на мать, и не только лицом. Она была замужем, ее мужа убили так же подло, как отца, но я не боюсь и этой приметы. Желал бы тебе встретить такую же женщину, но второй Франчески нет и быть не может. Придется тебе удовлетвориться кем-нибудь попроще, гаунасской принцессой, например…»
— Ты закончил?
— Почти. — Как вошла мать, Лионель слышал, но она молчала, и маршал продолжал читать. — Ты знаешь, что Эмиль женится?
— Да. Это не противоречит истинному эсператизму, но обойдись хотя бы раз без маневров. Арно не нашелся?
— Нет.
— Я правильно понимаю, что он может быть лишь в плену? — Да.
— Я не буду просить письмо, только скажи, что ничего сделать нельзя. На то, чтобы не спросить еще и об этом, меня не хватает.
— Можно, и я сделаю. Я начну переговоры с Бруно, даже если Рудольф вконец уподобился Сильвестру. Не из-за Арно, но если паршивец у дриксов, мы об этом узнаем.
— Если… — Мать поднесла руку к виску и тут же опустила. — Какие глупости приходят в голову. Теперь мне кажется, что я зря выбрала младшему это имя.
— Нет. В нашем доме всегда будут мужчина по имени Арно и женщина по имени Арлетта.
3
Папенька перевернул песочные часы; песок в них был черным, и в детстве Марселю это очень нравилось. Он очень хотел вырасти, жениться, завести наследника и переворачивать перед ним часы. Потом Валме понял, что, когда он станет как отец, никакого удовольствия от переворачивания уже не будет. Пришлось тайком пробираться в классную комнату, но часы без вопроса, на который нужно успеть ответить, теряли всякую привлекательность.
— Ну, — сказал граф, когда упала последняя песчинка, — так в чем вы ошиблись?
Этот вопрос отец задавал всегда, и самым трудным было понять, что именно он знает. Вовремя поведать о своих ошибках означало если не избежать выволочки, то пожать вместо бури дождик. С другой стороны, иногда Марселю удавалось скрывать свои художества; впрочем, на сей раз сокрытию подлежала разве что история с хвостом.
— Я забыл, что взбесившихся беженцев нужно расстрелять, — признался виконт. — Спохватился, когда родичи принялись хватать Эпинэ за сапоги и тот преисполнился сострадания.
— А вы?
— Пришлось сказать, что все уже расстреляны и похоронены; дабы не быть лжецом, я тут же послал к рэю Эчеверрии гонца. Оказалось, я почти не лгал: бесноватых уже прикончили, правда, саблями.
— Иногда вы бываете невнимательны. — Родитель откликнулся на спинку менторского кресла. — А теперь извольте сказать, где ошибаюсь я. Если ошибаюсь.
Сдвинув брови, папенька подтянул к себе прибор алатского хрусталя, памятный Марселю не меньше пресловутых часов. Граф Валмон не скупился на обучение своих отпрысков естественным наукам, кои разрешалось забыть навсегда, по не прежде, чем они будут освоены. Теперь с атласами, линзами, скальпелями и сообщающимися сосудами маялся Водемон, однако Марсель не забыл подкрашенную синим воду, упрямо стоящую на одном уровне, сколько бы ни было склянок и какую бы форму ни придал им стеклодув. Правда, на сей раз ментор перестарался, и прибор был заполнен чуть ли не до краев.
— Вижу, — родитель извлек что-то вроде обтянутой алым бархатом скалки, — вы кое-что помните. Это не может не радовать. Смотрите.
