— За лён? — не понял Робер.
— Больше не за что. Мы никуда никогда не лезли, да и Вальтер, к слову сказать, тоже. Старый спрут дураком не был и жить хотел… Я давеча сказал это Валме, наш умник ответил, что дураками были другие и их глупости хватило на всех. Ты так и будешь торчать в дверях? Хозяин…
— Спасибо, напомнил. — Темная ночь? А вот кошки с две! Золотая она. — Сегодня в Эпинэ положено запереться и до утра пить, но не мне… шарахаться от закатных тварей. Карой звал к себе на праздник, едешь?
— Почему нет? — Иоганн потянулся за плащом. — Постой… Ты сказал «едешь», куда?
— Они решили встать в старом замке. Это близко.
…Алаты уже зажгли костры, и двор покинутой при маршале Рене крепости не просто ожил — стал похож на сакацкий. Ровесники часто бывают похожи, хотя Марикьярский холм не шел ни в какое сравнение с алатскими горами.
— Скрипки нет, — пожаловался вместо приветствия Балинт. — Золотая ночка без скрипки — что девчонка без волос. И что б было прихватить? Место много не заняло бы, не бочонок.
— Думали не о праздниках, а о мародерах, вот и не взяли. — Эпинэ принял из рук витязя чарку, хлебнул и едва не задохнулся. — От… куда… э… кхе-кхе… то?
— Тут сделали, — хмыкнул алат, — на скорую руку. Хорошо хоть перец отыскали. Лучше бы позлей, только разве у вас найдешь!
Что с ним сталось бы, окажись перец правильным, Эпинэ предпочел не думать. Небо гасло, над черными, все еще могучими башнями вставала огромная луна. Трещали костры, упоительно пахло жарящееся мясо: праздник оставался праздником и без музыки, и без девушек в монистах и рябиновых бусах.
— Хорошее место, — Карой, запрокинув голову, тоже глядел на черные, игриво прихватившие луну зубцы, — зря бросили… Зачем?
А в самом деле, с чего Рене Эпинэ, Белый Мориск, покоритель Паоны, променял родовой замок на башенки из светлого камня и урготские флюгера? Счастья новый дом Иноходцам не принес, какое уж тут счастье, когда из всех потомков Рене уцелел лишь сын младшего сына.
— Я сюда вернусь, — внезапно решил Робер. — Это будет мой дом, мой и Марианны, а мертвецы… Пусть остаются вместе с дедом.
— Живи! — Карой обнажил саблю, будто перед боем. — Ты сказал, тебя услышали!
— И пусть слышат.
Робер хватил еще алатского пойла, и в этот раз оно не показалось таким жгучим, только багровое небо пропороли ветвистые золотые рога да пахнуло горящей полынью. Закат. Молния. Осень…
Конский бег и птичий лёт.
Осень…
Лист кровавый, черный лед.
Осень…
К четверым один идет — Осень…
2
К полудню Ульрих-Бертольд был вынужден отпустить своих «непофоротливых уток», освобождая место собирающимся у подножья холма молочникам и сыроварам. Очень серьезные люди наполняли молоком ведра и устанавливали их на особые черные поддоны, которые закреплялись в разукрашенных лентами и цветами тележках. Еще более серьезные судьи после строгой проверки привязывали к ведру особый бубенчик, удостоверяя готовность участника к гонке. Победителем становился самый быстрый среди аккуратных и самый аккуратный среди быстрых. Награда — пегая телка в серебряном венке — была выставлена на всеобщее обозрение в дальнем конце поля.
— Сырные гонки очень интересно и поучительно есть, — объяснил Иоганн. — Их два раза смотрел маршал Алва, но я совсем мокрый и хочу обливаться водой и чисто одеваться.
Чарльз хотел того же: Ульрих-Бертольд был беспощаден не только к ополченцам, но и к помощникам, с которыми ополченцы «сражались», к тому же, давая «уткам» перевести дух, барон развлекался поединками. Давенпорт продержался на четыре чиха дольше Бертольда, но на добрых три минуты меньше Иоганна. Лучше всех себя показал Придд, но и он оказался бессилен, когда разошедшийся барон решил сменить шпаги на алебарды. Сам Зараза, впрочем, был доволен, как и убедившийся в никчемности нынешней молодежи ветеран.
— Завтра нам не зтанут мешать эти глюпые телеги, — объявил он на прощанье, — и я показывать фам буду, что есть настояшчее занятие. Не вздумайте пить фечером больше фосьми крушек и набивать шелудок утром.
— Восьми? — не поверил своим ушам Бертольд, успевший оценить размеры марагской посуды. — Дедушка шутит?
— Насколько я успел узнать, Ульрих-Бертольд к шуткам не расположен. — Валентин вытер лоб платком и пригладил волосы. — Барон подходит к другим с теми же требованиями, что и к себе. Думаю, он выпьет именно восемь кружек.
— Это так, — подтвердил Йоганн. — Восемь — это много, но не совсем. Я пью шесть, Норберт пил пять…
— Господа, — предложил Валентин, — давайте не будем сегодня вспоминать свои потери. У нас будет для этого время, когда мы пойдем в бой.
— Маршал Эмиль должен отбирать Мариенбург до зимы, иначе он не Савиньяк!
— Господа, — Бертольд изобразил сразу Придда и Иоганна, — давайте сегодня не будем вспоминать о войне. У нас будет для этого время, когда мы будем пить восемь кружек пива. Господин полковник, вы куда? Лагерь и чистые рубашки там…
— Оттуда идут люди со странными лицами.
Чарльз вгляделся и не мог не согласиться: с марагами что-то было не так. Народу на поле пока собралось не слишком много, и большинство в ожидании гонки толкалось на окраине Франциск-Вельде, но небольшая толпа виднелась и у будущего костра. В нем на четвертый день праздников собирались сжечь «прошлые беды», являвшие собой соломенные куколки, довольно страшненькие с виду. Ну так беды же!
Трогге объяснил, что внутрь каждой куколки вкладывают сердце — смазанный кровью обрезок ногтя, вместе с которым напасть получает имя. Готовую куколку «усыпляют» полынной настойкой и подбрасывают в «забытую» ушедшим летом телегу, чтобы дружно вкатить в огонь. Давенпорт помнил, что делают это быстро, пока не проснулась пьяная беда, и сразу же убегают. Но люди стояли у телеги уже сейчас.
— Они слушают, — оповестил высокий Йоганн. — Проповедника. Валентин, мы хотим слушать?
— Да.
Пробиться вперед труда не составило. Внешне проповедник напоминал генерала Хейла, и Чарльз проникся к нему симпатией, которая исчезла, едва капитан вник в суть речи. Оказывается, праздник был грехом. Грехом было все, от черничных пирогов до девичьих венков из зеленых и желтых листьев. Вместо того чтобы молить Создателя о прощении, мараги собирали ополчение и веселились, причем на языческий манер. Мало того, они смели роптать, укоряя не защитившую их власть, однако вторжение дриксов было промыслом Создателя…
— Разрубленный Змей, — фыркнул под ухом Бертольд. — Что этот грач верзит? И где?! Кругом черника, а он белены объелся? Нет, ты только послушай…
Подозреваемый в поедании белены говорить умел, только лучше бы он шепелявил и путался, как старенький клирик из Давенпорта, понять которого не брались даже самые благочестивые прихожане. Но отец Хьюго был добрым, этот же…
— Вы виновны страшнейшей из вин! — клеймил он тех, кто, самое малое, лишился крова. — Виновны пред Создателем и государем! Разве оплакиваете вы постигшую Талиг потерю? Разве носите траур по их величествам, а ведь срок еще не истек! Разве плачете над горьким сиротством своего короля? Разве молитесь о здравии тех, кто печется о вас неустанно?
Нет, вы сбираетесь на скверные игрища, платя дань духам нечистым, и вы же ищете виноватых, но кто виноват, если не вы?!
Опомнитесь! Задумайтесь об общем грехе, что и стал причиной постигших Талиг несчастий. Самую землю бьют корчи, землю Надора, особо повинного пред наместниками Его. Но и в этом чтящие и разумные да увидят милость Его, ведь постигни подобная участь не Надор, но Эпинэ или Придду, жертв было бы больше во сто крат!
Создатель еще ждет от вас покаяния и духовных подвигов, но терпенье Его не безгранично, и успехи врагов наших тому свидетельство. Создатель любит вас, потому и карает.
Дриксенцы противны Ему и отвергнуты Им, но они — орудие Его. Создатель не дарует победы Талигу, доколе жители его не очистятся. Сколь бы ни была сильна армия и умелы полководцы, им не остановить вторжение, пока не возблагодарите вы Создателя за вразумление, не отринете гордыню и не оставите ропот, ибо не пастыри светские и духовные виноваты пред вами, но вы пред ними…
— Бонифация бы сюда… — пробормотал Чарльз, — он бы ответил…
— Зачем Бонифация? — спросил Придд, но объяснить Давенпорт не успел, Валентин неторопливо двинулся к проповеднику.
— Сударь, — негромко сообщил он, — я герцог Придд, и я должен вам сказать, что своими словами вы оскорбляете Создателя, Талиг, Марагону и лично меня.
— И память моего брата! Норберт погибал на Мельниковом нугу не за грехи. Он останавливавшим дриксов был! Которые Котят жечь и резать. И вас… Если мы пускаем «гусей», они режут первыми марагов, вторыми — «грачей»… Ты прячешься за пашей спиной, черный грач!
