— Чарльз, если идет ураган, так и скажи. Я шляпу поправлю.
— Какой, к кошкам, ураган?!
— Не знаю… Но уж больно физиономия у тебя серьезная, сейчас предсказывать начнешь.
— Начну. У одного драгуна есть отличная возможность получить по шее.
— Ужасно, — вздохнул Бертольд, и оба с некоторым облегчением рассмеялись. Они пробирались сквозь толпу и болтали, пока не услышали гулкий, заглушающий гомон толпы рев. Ужас Виндблуме и Мельникова луга отдавал команды сотне ополченцев, развлекавших народ показом своей невысокой, прямо скажем, выучки.
Мараги старались, это было видно. Пыхтели, сбивались с шага, деревянные мушкеты и алебарды сталкивались и цепляли друг друга, но ополченцы с малиновыми шарфами горели решимостью постичь воинскую науку, а их наставник — превратить вчерашних мельников и молочников в «примерных фоителей». Когда-нибудь.
— Зомкнись!
Раскрасневшиеся ученики бросаются к учителю, будто цыплята к наседке. Быстро и беспорядочно.
— Фперед!
Нестройная шеренга послушно катится на зрителей. Белобрысый парень задевает пузатого дядьку. Падают оба, на них налетает третий, худой и длинный.
— Этой! Таких уфальней дриксы пинками за Фибору фыгонять будут. Фы мараги или ленифые утки? Фперед — это значит на фрагов… Кругом!
Стук и скрежет учебных деревяшек, усердное сопение, но никто не свалился, только давешний длинный не удержал оружие.
— Пфе! Ты убитый есть. Фон! Алебарды — к бою! Я есть фарит. Убифайте меня.
Одолеваемая сомнениями щетка из алебард, вихляясь, ползет на одинокого ветерана. Скалится двуглавый кот на шлеме, смеются и подбадривают новобранцев зеваки. Длинный украдкой подхватывает свою алебарду и пристраивается сбоку.
— Фыходцы не фоюют! — рычит вредный старец. — Фон есть фон!
«Воскресший» не слушает, упрямо топает рядом с пузатым.
— Это Эрих из Гёрлиц! — кричат из толпы. — У него невесту убили… Ох и девчонка была!
— Эрих-выходец, уведешь варита?
— Лучше четверых!
— Зтоять! — В руке воителя блестит нечто чудовищное. Шестопер. Дриксам на Мельниковом лугу хватило алебарды, но во Франциск-Вельде барон не убивал, а воодушевлял. — От фас зейтшас остались бы глюпые фоспоминания! Мне шестьдесят дефять лет, но я…
Чарльз не видел, что творил Ульрих-Бертольд в бою, ему только рассказывали, вот Йоганн, тот видел все, когда шел сквозь дриксенский строй, сперва рядом с братом, потом — один… А «Фперед!» и «Зтой!» продолжались. Раз за разом. По кругу. Катершванц блистал шлемом и брызгал ядом, ополченцы потели, народ вокруг наблюдал с интересом, упрямый Эрих окончательно стал «Выходцем», но алебарды цеплялись друг за друга все-таки реже, а при поворотах никто не падал.
— Им бы для начала парней Трогге догнать. — Бертольд завертел головой в поисках разносчиков морса. — Боевого духа и упорства больше, чем умения.
— Догонят, — откликнулся Чарльз. — Пара недель хорошей муштры и с десятком обозников справятся. Леворукий, совсем забыл… Надо бы поискать Придда.
— А чего его искать? Он обещал баронессе к ужину добыть какие-то корешки. Ты что, не помнишь?
— Нет, — соврал нуждавшийся не в Придде, но в поводе Давенпорт. — Ну, баронесса так баронесса… А где она может быть?
— Естественно, рядом с мужем, муж, естественно, рядом с пушками. Ну а Мелхен, естественно, рядом с баронессой… Тебя проводить, или драться будешь?
2
Нареченный Куртом желал девочку, и Мэллит просила Луну услышать и исполнить. Красота девушки сплетена из красоты матери и любви родителей, а душа — из отцовского сердца и радости, что дарована дому. Гоганни слышала, что ее мать затаила обиду на отца, вот рожденная без счастья и не развязала пояс невесты, а ведь ее сестры были и веселы, и прекрасны.
— Иволга ты моя. — Рука роскошной легла Мэллит на голову, стирая воспоминания, будто пыль. — О чем задумалась?
— О том, как красиво дитя, когда к красоте матери прибавляется ее счастье.
— У вас такая примета? — Улыбка была полна солнца. — Курт, мне это нравится!
— Точное наблюдение, и у красоты будет имя. Юлиана… Мелхен, тебе нравится это имя?
— Да! — Мэллит улыбнулась, словно вдыхая аромат роз и ощущая на губах сладость дыни и абрикоса.
— Значит, решено. — Нареченный Куртом провел ладонью по телу жены от плеча до чрева. — Мы с Мелхен будем звать малышку Юлиана, даже если ты заупрямишься. Дорогая, я написал регенту о том, что мы с тобой желаем удочерить Меланию.
— Курт! — Названная Юлианой дважды по два поцеловала мужа в щеки. — Курт! Ты всегда знал, что мне подарить!.. Но ты и себя не обидел, тебе будет не так досадно, когда у тебя появится еще один сын.
— Юлиана!
— Я знаю, что говорю! Мне снился огурец, и потом… Мелхен, тебе о таком слушать рано… Ты хочешь быть нашей дочкой?
— Ни… Я не приношу счастья.
— Что за чушь? Только и делаешь, что приносишь. Курт, скажи ей, что ты куриный суп не ел даже ради меня! Тебе ведь нравится?
— Несомненно.
— Мы вчера нашли нужные травы, но секрет еще и в том, что делать с тушкой. Мелхен — чудо! Она должна быть очень счастлива… Курт, ты ведь согласен?
— Конечно, но нам нужна еще одна дочка.
— Не все сразу, еще год ты потерпишь… Мелхен, а как бы ты назвала братика?
Войти дочерью в добрый дом, пригубить чужого счастья… Разве может быть такое? В Талиге у многих большие сердца, иначе почему в них пускают чужих? Мэллит тронула дареную звездочку и твердо сказала:
— Курт. И пусть он повторит отца.
— Курту нас уже есть. Курт, Михаэль, Франциск, Штефан, Георг, Александер… Я раньше думала, что нам нужен Вольфганг, но… Курт, как ты думаешь? Правда, Вольфганг нам больше не подходит?
— Да, милая. Тебе не кажется, что пора к столу?
— Сейчас… Мне всегда нравилось имя Норберт, но оно теперь принадлежит Катершванцам, так назовут первенца Иоганна. Мелхен, думай!
— Капитан Давенпорт рассказывал про маршала. Он разбил ваших врагов, и его зовут Савиньяк.
— Лионель… Лионель Вейзель. Неплохо… Но, Курт, тебе ведь не нравится, как он поступил с пушками?..
— Дорогая, мне нравится имя Герман, и мне нравится генерал Ариго. Он очень способный человек.
— Надо бы, чтоб его звали иначе. — Нареченная Юлианой встала и взяла передник. — Курт, ты же знаешь, я забыла всех кавалеров, увидев тебя, но это не значит, что их у меня не было. Одного звали Герман.
— Так были и другие? — Опередив Мэллит, нареченный Куртом завязал за спиной жены атласные ленты. — Душа моя, напомни, как еще мы не назовем моего сына.
— Людвиг, — роскошная щурила глаза, как кошка, которую гладят, — Николас, Конрад, Курт… Это был другой Курт… Рудольф…
— Надеюсь, это был другой Рудольф?
— Надейся… Мэллит, почему ты до сих пор не в переднике? Еще был рыжий Манфред, Энрике, Руперт…
— Милая, может быть, сразу остановимся на Ротгере?
— Только не это! — Роскошная легонько шлепнула мужа ложкой для приправ, будто поцеловала. — Не напоминай мне о моем кошмарном племяннике. Лучше бы моя сестра сразу родила дракона!
— Дриксы тоже так думают. — Курт развернул вышитую фиалками салфетку. — Ротгер непоседлив, но сердце у него доброе, и он хороший моряк. Юлиана, любовь моя, а что ты скажешь про Валентина?
— Странное имя, но красивое. Мелхен, ты хочешь, чтобы твоего братика звали Валентин?
— Я не знаю… Полковник Придд говорил, его мать долго любила его отца.
— Он приятный юноша… Курт, кто-то идет… Только не вздумай прерывать обед! Полчаса твои пушки подождут.
— Сорок минут, дорогая, обычно мы кушаем сорок минут.
— Тем лучше. Мелхен, выйди и скажи им, что генерал Вейзель занят. Нет, лучше я.
— Дорогая, сиди, я скажу им сам.
— Все, — сказала роскошная, глядя в спину уходящему супругу, — теперь он не вернется до вечера. Развяжи мне передник, а сама надень чепец, тот, что мы купили вчера. Мы идем смотреть эти несносные пушки!
3
Поиски Вейзеля увенчались обретением Придда. Полковник с видимым интересом разглядывал последнее артиллерийское пополнение, и там было на что смотреть!
До недавнего времени артиллерию ополченцев составлял десяток пусть и небольших, но приличных пушек, полученных во время последней войны из талигойских арсеналов. Теперь к ним прибавились четыре, нет, пять столетней давности орудий с обильно изукрашенными литьем длинными и тонкими стволами и столь же почтенная осадная мортира с жерлом в целое бье! Бронзовое, трогательно опоясанное малиновым «полотенцем» чудовище восседало на не менее впечатляющем лафете из толстых, окованных железом досок, и все это вместе было водружено на… телегой оное сооружение Чарльз назвать не рискнул бы.
— На жабу походит, — шепотом восхитился Бертольд. — И как они ее только взгромоздили на этакий катафалк?!
