Сегодня я впервые получил щедрое вознаграждение за свои в полном смысле выдающиеся (потому что они каждое утро выдают меня с головой на съедение злым силам природы) труды в области метеорологии. Сама по себе погода была уже достаточно весомым подарком. Судите сами, если высокая облачность, хорошая видимость, умеренная температура (минус 26 градусов), умеренный, без «до сильного», ветер (8–10 метров в секунду), то все это можно смело расценивать как дорогой подарок не только метеорологу, но и всей экспедиции. Однако я получил куда более существенное вознаграждение в палатке Джефа и Кейзо, когда, просунув голову во входной рукав пирамиды, начал вещать ребятам о хорошей погоде, инстинктивно вдыхая дразнящие ароматы готовящегося завтрака. Джеф буквально втащил меня за плечи в палатку и усадил рядом с собой. «Подожди минутку, — сказал он интригующе, — у нас есть к тебе дело». Вслед за этим он всучил мне идеально вымытую миску и молниеносным движением опрокинул в нее содержимое небольшой, стоявшей на примусе кастрюльки. Когда пар рассеялся, я увидел, что дно миски закрывает великолепный золотисто-коричневый блин. Джеф бросил в миску аккуратно нарезанные тоненькие лепестки замерзшего масла и щедро полил все это сверху тягучим желтоватым сиропом. Масло быстро таяло, и его подвижные ручейки, смешиваясь с тягучими струйками сиропа, быстро покрыли поверхность блина тонким прозрачным слоем. «Это тебе, — сказал Джеф. — Нажимай поэнергичнее, потому что с мисками у нас плохо». Упрашивать меня, как вы понимаете, не пришлось. Я справился с блином еще до того, как погода стала проявлять первые признаки беспокойства (ветер задул посильнее), но сейчас мне было все равно — приз я уже получил.
Сегодня вышли пораньше без дискуссий о том, куда идти: впереди отчетливо виднелась группа нунатаков, замеченных еще вчера вечером. Один из них своей абсолютно правильной формой издалека напоминал египетскую пирамиду. Поверхность представляла собой главным образом голый лед, переметанный во многих местах шлейфами свежего мягкого снега. Ощутимый боковой уклон поверхности делал скольжение по ней очень трудным. Порой мне стоило больших трудов удерживать равновесие, лыжи разъезжались в стороны, палки скользили, лишая меня последней опоры. Чтобы не упасть, приходилось просто осторожно переставлять ноги, но тем не менее мы двигались достаточно быстро и без перерывов. Египетская пирамида при ближайшем рассмотрении оказалась величественной, совершенно лишенной снега и поэтому казавшейся черной скалой. Накануне вечером мы не обнаружили ее ни на одной из имеющихся у нас карт, конечно, если считать, что наше реальное местонахождение соответствовало тому, которое мы определили по карте. Решили, что если сегодня вечером координаты подтвердятся, то мы назовем эту пирамиду нунатаком «Аргос» в честь нашего верного спутника. «Ив наш век еще возможны пусть небольшие, но все-таки открытия», — думал я, проходя мимо этой пока безымянной скалы. Примерно в километре от ее подножья мы остановились, чтобы уточнить направление дальнейшего движения. В частности, обсуждался вопрос, с какой стороны обходить видневшиеся километрах в восьми впереди нунатаки Лайон. Вершины этих нунатаков были разбросаны довольно широко по обе стороны от нашего курса. Этьенн предложил пройти между ними через широкую седловину, казавшуюся нам, во всяком случае с такого расстояния, достаточно доступной. Несмотря на то что к обеду ветер вновь усилился, было заметно теплее, чем утром. Термометр показал только минус 17 градусов, то есть разность утренней и дневной температуры уже достигала 10 градусов. Мы все уже чувствовали воздействие ультрафиолетового излучения солнца, прорывающегося через обветшавшую озоновую кровлю: особенно доставалось нижней губе, принимающей прямые солнечные лучи. Именно в это время я начал остро сожалеть о том, что легкомысленно сбрил усы и бороду. Усы были великолепной защитой для губ, а сейчас приходилось уповать только на губную помаду и специальную чрезвычайно едкую мазь, изобретенную профессором Кнорром и содержащую главным образом двуокись цинка, которая при попадании на кровоточащие трещины на губах заставляла каждого из нас то и дело вспоминать родной язык. Особенно страдал Дахо, нижняя губа которого сильно распухла и вся была покрыта кровоточащими, гноящимися язвами.
После обеда начались основные приключения этого дня. Для начала я обнаружил, что прямо по курсу нас поджидает крутой спуск с одновременным сильным боковым уклоном. Ясно, что на этом спуске нарты неминуемо опрокинутся.
Я затормозил все упряжки, поднялся к ним, и мы, посоветовавшись, решили обойти опасное место, для чего изменили курс на 90 градусов и пошли строго на юг. Благополучно миновав длинный пологий спуск, мы очутились в глубокой долине, образованной двумя большими снежными надувами. Снизу нам были видны только две макушки ближайших нунатаков. Надо было как-то выбираться отсюда. Если продолжить движение по дну этой долины, то можно было, постепенно поднявшись, выйти все-таки на седловину, замеченную нами ранее, и попытаться пройти через нее, однако там мы могли натолкнуться на трещины. Оставался второй путь — обогнуть нунатаки. Посовещавшись с Джефом, мы предпочли обойти их с юга. Я начал подъем по южному склону долины, стараясь выбирать путь, приемлемый для собак. Достаточно быстро все упряжки достигли гребня южного склона, и тут я обнаружил, что дальнейшее движение в этом направлении невозможно. Снежный гребень, на вершине которого мы находились, обрывался на юго-запад, то есть в направлении нашего движения крутым уступом. Пришлось разворачиваться и некоторое время идти обратно по гребню в северо-восточном направлении. Я скользил впереди, постоянно высматривая подходящее место для спуска. Чем дальше мы отходили от злополучного нунатака, тем, естественно, ниже становился гребень — он как бы расплывался, вершина его уплощалась, а склоны становились более пологими. Наконец я нашел то, что искал. Подождав первую упряжку — а это была упряжка Джефа, — я попросил его постоять здесь на вершине, пока я не спущусь вниз и не разведаю спуска. Джеф остановился, а я, оттолкнувшись палками, заскользил вниз, быстро набирая скорость. Склон был ледяным, с высокими снежными передувами. Разгоняясь на ледяных участках, я легко гасил скорость на снежных. Во время спуска я несколько раз оглядывался, чтобы посмотреть, как дела у остальных. Оценив пологость спуска по моей траектории, Джеф, заняв привычное для себя место на облучке, начал спуск. Профессор, спешившись, бежал рядом с нартами, держась одной рукой за стойку. За ним стартовали Кейзо и Уилл. Вскоре все три упряжки, благополучно миновав этот почти полукилометровый спуск, собрались на относительно ровной поверхности у его подножья. Отсюда, от подножья, нам было очень хорошо видно, какой опасности мы избежали. Продолжи мы движение с гребня в прежнем направлении, то просто-напросто свалились бы с огромного ледяного лба высотой никак не менее 100 метров. Возблагодарив судьбу и Всевышнего за то, что те послали нам такую неплохую погоду в столь ответственный и критический момент, мы продолжили путь. Ветер заметно ослабел, правда, оставалась дымка, которая, однако, не уменьшала видимости и почти беспрепятственно пропускала солнце. Часа в четыре, когда подходили к последнему из группы нунатаков Лайон, я обратил внимание на небольшую черную точку у его подножья. Повернувшись, я помахал ребятам, чтобы привлечь их внимание. В ответ Джеф поднял вверх лыжную палку. Это означало, что он тоже заметил точку и, как затем выяснилось, естественно, раньше меня. Джеф вообще замечает все раньше, но не всегда говорит об этом. Эта черная точка все больше напоминала черный флаг, которым обычно обозначаются вехи. Мне даже порой казалось, что я вижу, как этот флаг развевается по ветру. Решили любопытства ради посмотреть, что же это такое — интересно все-таки находить какие-то следы человеческой деятельности здесь, вдали от обжитых антарктических районов. Несмотря на конец дня, я быстро пошел вперед и скоро приблизился к загадочной точке настолько, что уже мог с уверенностью различить полузанесенную снегом металлическую бочку. Ее «колыхание» на ветру следовало, наверное, отнести к еще одной из поистине бесчисленных загадок Антарктиды. Сделав ребятам знак остановиться, я подъехал к бочке вплотную. Обстукивание бочки лыжной палкой убедило меня в нецелесообразности ее дальнейших исследований. Рядом с ней я обнаружил едва торчащую из-под снега бамбуковую веху — очевидно, это был какой-то старый склад Британской антарктической службы. Я вернулся к ребятам и разочаровал их своим открытием. Миновав этот «обжитой» нунатак, я взял курс на Рекс. Заходящее солнце красиво освещало оставшиеся позади нунатаки Лайон, отчего их заснеженные западные склоны светились нежным бело-розовым светом, почему-то вызвавшим у меня очень отчетливое ощущение таявшего во рту зефира. Эти нунатаки и находящаяся где-то впереди гора Рекс были своеобразным прощальным приветом нам от Антарктического полуострова. После горы Рекс вплоть до гор Элсуорт нас ожидала бесконечная белая антарктическая пустыня. Начался подьем, и мне все хотелось достичь его вершины, так как я был уверен, что увижу оттуда гору Рекс. Но подъем не кончался, и я все шел и шел, позабыв про время, пока оно само не напомнило мне о себе достаточно настойчиво и оригинально я упал и, лежа, взглянул на часы. Было две минуты седьмого — пора останавливаться. Точно так же подумали и все остальные. Джеф, склонившись к своему велосипедному колесу, победно вскинул руки — 27,5 миль! Ура! Даешь Рекс! Ура! До Рекса оставалось около 27 миль. Однако на этой радужной ноте этот день не закончился. Как бы желая подпортить нам настроение, отказались работать обе наши печурки. Когда я залез в палатку, то увидел, как перепачканный сажей Этьенн, произнося какие-то французские заклинания, пытается собрать прочищенную — если судить по его черным рукам — печку в одно целое. Спешить нам сегодня некуда, так как мы приглашены на ужин в палатку Уилла и Дахо. Идея организации таких благотворительных ужинов принадлежит Уиллу и проводится им под лозунгом консолидации всех трансантарктических сил. Вчера вечером мы с Этьенном видели из своей палатки, как Уилл и Дахо направлялись со своими термосами к пирамиде Джефа и Кейзо, где затем долго совещались. «Мы проводили первое официальное заседание палаты погонщиков», — гордо сообщил Уилл на следующее утро. Поскольку заседание было совмещено с товарищеским ужином, то на него был приглашен в качестве наблюдателя от палаты наездников профессор. Сегодня намечалось такое же заседание палаты наездников в палатке Уилла и Дахо. Мы с Этьенном не могли принимать у себя по причине неустойчиво работающей печки. Уилл как руководитель экспедиции председательствовал на обоих заседаниях. Как и подобает настоящим наездникам, мы начали и закончили это заседание товарищеским ужином, состоящим из отварного риса, приготовленного профессором по всем правилам, и консервированной лососины. Было очень вкусно. Лагерь в координатах: 74,8° ю. ш., 74,3° з. д.
