Вместо этого нахмурился:
— Михаил, а почему ты с этим вопросом ко мне пришёл? — спросил я сухо.
Лицо у того вытянулось:
— Ну… ээээ…
— Теперь там проживаешь ты. Вот сам эти проблемы и решай, — равнодушно пожал плечами я.
— Тебе разве не интересно? — удивился он.
— Ты знаешь, совершенно не интересно, — честно ответил я. — У меня столько всего, что я со своими проблемами не успеваю разобраться. У тебя всё?
Миша покраснел:
— Эммм… Да.
— Тогда всего доброго, — ответил я и закрыл перед его лицом дверь.
Представляю, что он сейчас думает. Но другого варианта воспитательного процесса я не видел. С людьми, склонными к выпивке, категорически нельзя быть мягкотелым и добреньким. Иначе они очень быстро садятся на голову.
Я считаю, что пьянство и алкоголизм — это болезнь. Очень страшная и практически неизлечимая болезнь. Примерно, как онкология или сахарный диабет. И нужно, чтобы человек сам взялся за своё лечение. В медицине достаточно случаев, когда люди со страшными диагнозами брали себя в руки, выстраивали режим питания, физических нагрузок, всей жизни, — и вполне себе нормально жили долгие годы. Но сила воли там должна быть колоссальная, по сути там всё существование человека должно быть подчинено работе с болезнью.
У меня, в той, прошлой жизни, был троюродный брат, который, как узнал, что у него диабет второго типа, полностью отказался от всех пищевых излишеств, сел на строгую сбалансированную диету, со строгим физическим сопровождением и чёткими нагрузками, и практически переборол диабет. Да, у него периодически сахар «прыгал», но это брат контролировал свой сахар, а не наоборот.
Также и с пьянством, и с алкоголизмом. Можно человека уговаривать до бесконечности, ругаться с ним, просить его, кодировать. Но как только человек не захочет и не возьмёт сам себя под собственный контроль — толку не будет.
Поэтому я так жёстко и разговаривал с Мишей. Помню его биографию в том, моём мире. Там всё могло бы закончиться более приятно, если бы он вовремя остановился.
И я решил пойти ва-банк. Вижу же, как Михаил ко мне тянется. Поэтому я сейчас жёстко поставил его перед выбором. Или я и всё, связанное с моими проектами и его карьерой, или пьянка.
А с соседями я ещё разберусь. Но только чуть позже.
И я развернулся и отправился к Дусе.
И застал удивительную картину: Дуся, в новой югославской малиново-фиолетовой юбке и голубой кофточке (кажется, это тоже я ей дарил, только давно ещё), вертелась перед зеркалом, постоянно прихорашиваясь.
— Красота! — от души похвалил я.
Дуся вспыхнула и попыталась слиться с интерьером.
— Тебе бы ещё обувь соответствующую и вполне можно хоть сейчас замуж выдавать, — рассмеялся я. — ты обведи мне свою ногу на листочке и я, когда в следующий раз снова в Югославию поеду, тебе красивые сапожки привезу.
— А ты что, ещё туда собираешься? — всплеснула руками Дуся.
— Конечно, — кивнул я.
Дуся принялась споро собирать разбросанные по комнате вещи и прицепилась ко мне с расспросами:
— Муля, а как там Елизавета Петровна поживает? Как она выглядит? Ты встречался с нею, мне Надежда Петровна говорила?
— Встречался, — тепло улыбнулся я, вспоминая, как не хотела тётя Лиза со мной расставаться, как горько, навзрыд, плакала.
— И как она?
— Красивая. Умная. Успешная. Выглядит молодо, — охарактеризовал её я.
— Она всегда такая была, — согласно покивала Дуся. — Вот вроде смотришь — две сестры, а ведь такие разные! Елизавета вон какой учёный, в отца пошла, в Петра Яковлевича, царство ему небесное. А вот что Наденька в жизни хорошего совершила?
— Как что? — изобразил изумление я, — меня родила.
— И воспитала, — согласилась Дуся, — да, ради такого сына можно считать, что жизнь удалась.
— Нет, Дуся, — сказал я, — воспитала меня ты. И мой отчим.
При этих словах Дуся польщённо зарделась.
— Я же, считай, своей настоящей матерью тебя считаю, — сказал я, — хоть и не биологической. Как и Модеста Фёдоровича — отцом.
Дуся аж прослезилась от умиления, и я, чтобы окончательно не смущать её, перевёл разговор на другую тему:
— Как он там, кстати?
— Ох, Муля, — улыбка медленно сползла с Дусиного лица, — когда из конференции своей вернётся, сам всё увидишь.
Такой ответ меня не устроил, и я прицепился с расспросами:
— Что-то с работой не так?
— Да нет же, — даже замахала от возмущения руками Дуся, — ты же знаешь отца, у него с работой всегда всё чётко. А после того, как он в другой институт перешёл и нет этого противного Попова, так Учёные советы хорошо проходят, без нервотрёпки. Он даже на обед ходит. Хоть и не часто.
— А что тогда? Здоровье?
— Да бог с тобой, Муля! Он же нестарый ещё мужик, какие там проблемы со здоровьем! Это у меня, то поясницу ломит, то плечо болит. А ему ещё рано рассыпаться.
— Дуся, раз плечо у тебя болит, а давай я тебе путёвку в санаторий выбью? — предложил я. — Поедешь, подлечишься, а?
— Ой, Муленька! — умилилась Дуся, — балуешь ты меня.
— Так поедешь?
— Ну куда мне ехать! — возмущённо сказала Дуся, — как я вас тут всех брошу?!
— Но ведь плечо болит…
— А ничего страшного! — хохотнула Дуся, — я вон твою юбку, что ты из Югославии привёз, завтра на рынок ка-а-ак надену, и к ней эту кофточку! И ка-а-ак пойду туда! Сонька с Маруськой как увидят, так сразу ядом плеваться от зависти начнут! А ты знаешь, какой яд полезный для этого дела? Не только плечо болеть перестанет, но и всё остальное!
Она заливисто расхохоталась. А я за нею.
— Ладно, Муля, — стала серьёзной Дуся, — пойду-ка я переоденусь. Надо идти готовить. Ты, небось, за моими кулебяками в заграницах этих совсем соскучился. Вон как похудел, бедняга, на буржуйских харчах.
Я усмехнулся: Дуся, как всегда, заботливая. Сразу обратила внимание, что я похудел. Но ведь ей же не объяснить, что я специально собой занимаюсь. Потому что внешний вид — это важно.
— Погоди, Дуся, — задержал я её, — ты так и не сказала, что с отцом.
— А что с отцом? Всё хорошо с отцом. Ой, Муленька, надо бежать опару ставить, а то не успею к ужину. А я же тебя вкусненьким порадовать хочу…
И она ломанулась было к выходу из комнаты, но я разгадал её неуклюжую манипуляцию:
— Дуся! — сурово сказал я, — стой! Не надо кулебяк! Ты про отца говори всё, как есть! Что там происходит?
Застигнутая на попытке выкрутиться и схитрить, Дуся вся как-то враз сдулась, покраснела.
— Ох, Муля, — вздохнула она и тяжело плюхнулась на стоящий рядышком стул, — не нравится мне всё это…
— Что не нравится? — не понял я и возмутился, — да говори ты
