нападала на нее; Владимир Сергеич начал защищать ее. Надежда Алексеевна, казалось, старалась удержать его близ себя.
– О чем вы это спорите? – спросил Веретьев, вставая и приближаясь к ним.
Он лениво переваливался на ходу: во всех его движениях замечалась не то небрежность, не то усталость.
– Все о Петербурге, – ответила Надежда Алексеевна. – Владимир Сергеич не нахвалится им.
– Город хороший, – заметил Веретьев, – а по-моему, везде хорошо. Ей-богу. Были бы две-три женщины да, извините за откровенность, вино, и человеку, право, ничего не остается желать.
– Это меня удивляет, – возразил Владимир Сергеич, – неужели же вы действительно того мнения, что для образованного человека не существует…
– Может быть… точно… я с вами согласен, – перебил его Веретьев, за которым, при всей вежливости, водилась привычка не дослушивать возражения, – но это не по моей части, я не философ.
– Да и я не философ, – ответил Владимир Сергеич, – и нисколько не желаю быть им; но тут речь идет совсем о другом.
Веретьев рассеянно глянул на свою сестру, а она, слегка усмехнувшись, нагнулась к нему и вполголоса прошептала:
– Петруша, душка, представь нам Егора Капитоныча, сделай одолженье.
Лицо Веретьева мгновенно изменилось и, бог ведает, каким чудом, стало необыкновенно похоже на лицо Егора Капитоныча, хотя между чертами того и другого решительно не было ничего общего, и сам Веретьев едва только сморщил нос и опустил углы губ.
– Конечно, – начал он шептать голосом, совершенно напоминавшим голос Егора Капитоныча, – Матрена Марковна дама строгая насчет манер; но супруга зато примерная. Правда, что бы я ни сказал…
– Бирюлевским барышням все известно, – подхватила Надежда Алексеевна, едва удерживая хохот.
– Все на другой же день известно, – ответил Веретьев с такой уморительной ужимкой, с таким смущенным, косвенным взглядом, что даже Владимир Сергеич рассмеялся.
– У вас, я вижу, большой талант к подражанию, – заметил он.
Веретьев провел рукой по лицу, черты его приняли обычное выражение, а Надежда Алексеевна воскликнула:
– О, да! он всех умеет передразнить, кого только захочет… Он на это мастер.
– И меня бы, например, сумели представить? – спросил Владимир Сергеич.
– Еще бы! – возразила Надежда Алексеевна. – Разумеется.
– Ах, сделайте одолжение, представьте меня, – промолвил Астахов, обращаясь к Веретьеву. – Я прошу вас, без церемоний.
– А вы ей и поверили? – ответил Веретьев, чуть-чуть прищурив один глаз и придав своему голосу звук астаховского голоса, но так осторожно и легко, что одна Надежда Алексеевна это заметила и прикусила губы. – Вы, пожалуйста, ей не верьте, она вам еще не то наскажет про меня.
– И какой он актер, если бы вы знали, – продолжала Надежда Алексеевна, – все возможные роли играет. Так чудесно! Он наш режиссер, и суфлер, и все, что хотите. Жаль, что вы скоро едете.
– Сестра, твое пристрастие тебя ослепляет, – произнес важным голосом, но все с тем же оттенком, Веретьев. – Что подумает о тебе господин Астахов? Он сочтет тебя за провинциалку.
– Помилуйте… – начал было Владимир Сергеич.
– Петруша, знаешь что, – подхватила Надежда Алексеевна, – представь, пожалуйста, как пьяный человек никак не может достать платок из кармана, или нет, лучше представь, как мальчик муху на окне ловит и она у него жужжит под пальцами.
– Ты совершенное дитя, – отвечал Веретьев.
Однако он встал и, подойдя к окну, возле которого сидела Марья Павловна, начал водить рукой по стеклу и представлять, как мальчик ловит муху. Верность, с которой он подражал ее жалобному писку, была точно изумительна. Казалось, действительная, живая муха билась у него под пальцами. Надежда Алексеевна засмеялась, и понемногу все засмеялись в комнате. У одной лишь Марьи Павловны лицо не изменилось, губы даже не дрогнули. Она сидела с опущенными глазами, наконец подняла их и, серьезно взглянув на Веретьева, промолвила сквозь зубы:
– Вот охота делать из себя шута.
Веретьев тотчас отвернулся от окна и, постояв немного посреди комнаты, вышел на террасу, а оттуда в сад, уже совершенно потемневший.
– Забавник этот Петр Алексеич! – воскликнул Егор Капитоныч, ударив с размаху козырной семеркой по чужому тузу. – Право, забавник!
Надежда Алексеевна встала и, торопливо подойдя к Марье Павловне, спросила ее вполголоса:
– Что ты сказала брату?
– Ничего, – ответила та.
– Как ничего, не может быть.
И погодя немного Надежда Алексеевна промолвила: «Пойдем!» – взяла Марью Павловну за руку и принудила ее встать и отправиться вместе с нею в сад.
Владимир Сергеич поглядел обеим девицам вслед не без недоумения. Впрочем, отсутствие их продолжалось недолго; через четверть часа они возвратились, и Петр Алексеич вошел вместе с ними.
– Какая прекрасная ночь! – воскликнула, входя, Надежда Алексеевна. – Как хорошо в саду!
– Ах да, кстати, – промолвил Владимир Сергеич, – позвольте узнать, Марья Павловна, вас ли это я видел вчера в саду ночью?
Марья Павловна быстро взглянула ему в глаза.
– Еще вы, сколько я мог расслышать, декламировали «Анчар» Пушкина.
Веретьев слегка нахмурился и также принялся смотреть на Астахова.
– Это точно была я, – сказала Марья Павловна, – но только я ничего не декламировала: я никогда не декламирую.
– Может быть, мне показалось, – начал Владимир Сергеич, – однако…
– Вам показалось, – холодно промолвила Марья Павловна.
– Что это за «Анчар»? – спросила Надежда Алексеевна.
– А вы не знаете? – возразил Астахов. – Пушкина стихи «На почве чахлой и скупой…», будто вы не помните?
– Не помню что-то… Этот анчар – ядовитое дерево?
– Да.
– Как датуры… Помнишь, Маша, как хороши были датуры у нас на балконе, при луне, с своими длинными белыми цветами. Помнишь, какой из них лился запах, сладкий, вкрадчивый и коварный.
– Коварный запах! – воскликнул Владимир Сергеич.
– Да, коварный. Чему вы удивляетесь? Он, говорят, опасен, а привлекает. Отчего злое может привлекать? Злое не должно быть красивым!
– Ого! Какие умозрения! – заметил Петр Алексеич. – Куда мы удалились от стихов!
– Я эти стихи прочел вчера Марье Павловне, – подхватил Владимир Сергеич, – и они ей чрезвычайно понравились.
– Ах, прочтите их, пожалуйста, – сказала Надежда Алексеевна.
– Извольте-с.
И Астахов прочел «Анчар».
– Слишком напыщенно, – произнес как бы нехотя Веретьев, как только Владимир Сергеич кончил.
– Стихотворение слишком напыщенно?
– Нет, не стихотворение… Извините меня, мне кажется, вы не довольно просто читаете. Дело говорит само за себя; впрочем, я могу ошибаться.
– Нет, ты не ошибаешься, – сказала Надежда Алексеевна с расстановкой.
– О, да ведь это известно! Я в твоих глазах гений, даровитейший человек, который все знает, все бы мог сделать, да только лень, к несчастью, его одолевает: не правда ли?
Надежда Алексеевна только головой качнула.
– Я с вами не спорю, вы это лучше должны знать, – заметил Владимир Сергеич и немного надулся. – Это не по моей части.
– Я ошибся, извините, – поспешно произнес Веретьев.
Между тем игра кончилась.
– Ах, кстати, – заговорил
