Сумерки тысячелетий. Горячая магма ползет по склонам, заливая тяжело дышащую землю и пожирая на своем пути все живое».
НИЗВЕРЖЕНИЕ С ОЛИМПА 19 АВГУСТА 1991 ГОДА. КРЫМ
Волны Черного моря методично накатывались на берег, и казалось, что ничто не изменилось. Но Россия уже была иной страной, с неопределенным прошлым и туманным будущим. Страной без настоящего. Солнце почти скрывалось за горизонтом, окутанное пеленой южных облаков, и лишь последние лучи дневного светила отбрасывали на темную сапфировую воду редкие красноватые пятна, которые тут же смывались холодной пучиной.
Крикливые чайки, суетливо расхаживающие по берегу в поисках пищи, куда-то все подевались, словно природа сама решила предоставить ему возможность побыть наедине с собой. И он сидел, устало облокотясь на подлокотники деревянного кресла-качалки, погруженный в свои мысли и не чувствуя ни вечернего холода, ни жестких прутьев кресельной бамбуковой плетенки, не слыша крика чаек и не видя розового золота заката над морем.
Все давно закончилось, а он продолжал сидеть, неподвижно, как изваяние, словно древнегреческий бог, низверженный с Олимпа. Он сидел, и мысли его ходили по кругу, из которого не было выхода, и он, словно зверь, пойманный в капкан, никак не мог вырваться на свободу. Он думал о том, что вот и наступил конец всему.
Закончилась его политическая карьера. И все, что теперь произойдет дальше, не имеет, в сущности, никакого значения. Он все еще номинально глава государства, но де-факто он свое государство только что потерял, и он словно полководец без войска или пророк без паствы. Он — несостоявшийся мессия свободы и демократии. Президент несуществующей страны.
Прохладные волны морского прибоя бились о прибрежные скалы и шуршали морской галькой. Соленый морской бриз шелестел в ветвях акации, шумел в зеленых иглах реликтовых сосен. Тихо шуршала выброшенная на берег галька. Среди крым-чан-старожилов ходили легенды, что когда-то этот форосский пляж был полон самоцветных камней. За пару дней пребывания здесь можно было собрать целую коллекцию сердоликов, халцедонов, опалов, агатов, кварцев, яшм, флюоритов... Эти камни, говорят, приносили удачу. Люди со всей страны приезжали сюда, чтобы найти свой талисман, оберег. А потом это место приглянулось и членам Политбюро. И здесь решили построить госдачу. Для грандиозного «объекта» начали прокладывать асфальтовую дорогу. Но по русскому обычаю, когда привезли горячий асфальт, грунтовки не было. Грузовик с щебенкой и булыжниками где-то застрял в дороге. То ли колесо лопнуло, то ли мотор заглох. А время не терпело. И тогда весь самоцветный пляж погрузили на самосвалы, и вывезли на дорогу, и залили асфальтом. И с тех пор место это стало проклятым, и никаких талисманов удачи люди здесь больше не находили.
Но говорят, что совсем недавно местные дети вновь нашли сердолики и халцедоны, очень похожие на те, что много лет назад лежали на самоцветном пляже Фороса. Возможно, море столь близко подобралось к дороге, что вместе с дождевыми водами размыло старый потрескавшийся асфальт? Или, быть может, море из подводных сундуков решило выбросить на берег новые самоцветные сокровища... Красивая легенда Крыма...
Прохладные волны, еще час назад зеленовато-лазоревые, внезапно стали угрожающе иссиня-черными, как вороненая сталь. Солнечные лучи таяли в бескрайнем чернильном водоеме, как в бездне. И, словно лезвие стального клинка, резко вспыхивали блики на воде, освещенной прощальным солнцем. День неумолимо клонился к исходу. «Вот и мне пришел конец, — подумал президент. — Да, я еще жив, я мыслю и чувствую, но и что с того? У меня нет будущего. Конец есть конец».
Нобелевская премия, лауреатом которой его объявили в конце 1990 года, стала символом его прощания с пьедесталом власти, и его осенняя нобелевская речь — лебединой песнью политической карьеры.
Он провел рукой по влажному от волнения лбу. Почему так путаются мысли? От воды веяло холодом, волны усилились. Начал накрапывать дождь. Первые крупные капли упали на лоб и на руки, и морская гладь мгновенно покрылась лихорадочной рябью. Над линией горизонта, где небо сливалось с морем, разгоралась гроза, и вертикальные вольфрамовые всполохи прорезали свинцовое небо. «И вот так же, как на горизонте, где небо сливается с водой, так что не разберешь, где вода, а где небо, так же и в моей жизни слились воедино политика и личная жизнь... и одно не существует без другого. И вот в эту жизнь пришла гроза... И просветов уже не будет», — с грустью подумал он, оглядываясь на прошлое.
Сумасшедшая чайка вынырнула из-за скалы и с отчаянным криком полетела прямо у него над головой. Он проводил птицу невидящим взглядом. В глазах стояли слезы. Нет сил бороться ни за свое кресло в Кремле, ни за что-либо еще. Реформы превратились в непосильный крест, придавивший к земле, и, сгибаясь под тяжестью этого креста, он уже не в силах идти на Голгофу. Ему уже не вытянуть страну из кризиса. И потому, какая, в
сущности, разница, правы или нет эти участники путча? Важно, что его больше как политика не существует. Проклятые заговорщики поставили точку в его политической карьере. И приехали в Форос, чтобы зачитать ему некролог. Вернувшись в Москву, он станет политическим трупом.
Волны продолжали биться о прибрежную гальку, раз за разом упрямо выбрасывая ее на берег, и утаскивая обратно в моря, и день за днем, год за годом, столетие за столетием стачивая морские камни до идеально круглых голышей...
Перед ним — вечность...
— Солнце уже село, — неожиданно услышал он у себя за спиной. Лицо Раисы Максимовны избороздили тревожные морщины. Ее волосы беспорядочно разметал морской ветер. — А я думала полюбоваться закатом.
— Можно полюбоваться и звездами, — он взял ее за руку, чувствуя, что ее ладонь мертвенно похолодела. — Если, конечно, не помешает гроза. Видишь, какие зарницы? И гром... Думаю, надвигается сильный шторм.
— Шторм — это ерунда. — Раиса Максимовна озябло обхватила себя тонкими пальцами за плечи. — Самое страшное мы уже пережили. Какая непредсказуемая вещь — человеческая жизнь! Кто бы мог подумать...
Она посмотрела на него прищуренными рысьими глазами, слезящимися от ветра. Ее любимый палантин из велюровой вигони, привезенный из Англии, ниспадал тяжелыми палевыми складками.
— Не холодно, Миша? Вон с моря как дует... Может, сходить в дом, принести куртку?
— Не надо, Рая... — Он скрестил руки на груди. — Мне не холодно. Пойдем лучше прогуляемся по пирсу, пока дождь не начался?
Он обнял ее нежно за плечи, и они медленно, словно нащупывая почву под ногами, пошли по шуршащей гальке вдоль моря. Круглые голыши сыпались из-под ног и скатывалась в море.
Бетонный пирс казался фантастической взлетной полосой. Они не спеша пошли по этому пирсу. Раиса Максимовна опиралась на локоть своего мужа, словно не могла уже самостоятельно идти одна, без опоры. Всего один день состарил обоих на десятилетие. Влажный ветер трепал их волосы, хаотично раскидывая во все стороны. И Раиса Горбачева, вопреки своему обычаю
всегда и всюду великолепно выглядеть, сейчас даже не пыталась сохранить прическу. Ей было уже все равно. Впервые за все последние годы она вышла из дома без единого украшения: ни бриллиантовых сережек, ни золотых колечек, ни изящных цепочек и кулончиков — ничего. В одночасье роскошные побрякушки всего мира потеряли для нее всякую ценность.
Дойдя до конца пирса, уходящего обрывом прямо в море, Михаил Горбачев остановился, напряженно вглядываясь в темноту незаметно наступившей ночи. Он пристально смотрел в одну точку, словно где-то там, в ночном сумраке, скрывался ответ на все волнующие его вопросы.
— Прости меня! — Раиса Максимовна неожиданно обняла супруга за плечо. — Это все я, только я одна во всем виновата!
— Что ты такое говоришь, Рая? Опомнись!
— Это все... из-за меня. — Горбачева склонила влажное от внезапно набежавших слез лицо. — Я думала, что смогу ... быть твоей Музой...
— Ты и была ею, — Горбачев нежно прижал жену к себе. — И я тебе очень благодарен, что ты время была со мной рядом...
— Я не знаю, почему так? Господи, ну что у нас за народ такой... русский... идиотский, — Раиса Максимовна продолжала горестно всхлипывать. — Я уверена, Миша... ты сделал великое дело. Мы стали еще на один шаг ближе к цивилизованному миру.
— Спасибо на добром слове.
— Я верю в это! Ты очень смелый человек. И пройдет вся эта накипь... И люди сумеют увидеть истинный смысл твоих реформ. Наших с тобой реформ... — Раиса покачала головой и смахнула ладонью слезу. — Я всегда любила тебя, Миша... И все мои дела, и мои мысли были только...
Она не договорила и разрыдалась.
Крымские скалы, пропитанные морской солью, стояли неприступной громадой, остроконечным ожерельем, окружившим черное зеркало, и их вершины тонули в сизой дымке ночи, и туман, окутавший их склоны, одетые в зеленое кружево можжевельника и туи, казался снежной пеленой заблудившихся облаков, присевших отдохнуть на каменных уступах, еще сохранивших в себе тепло щедрого южного солнца.
