не стеснит мое общество, — ответил Чжонку и поклонился старшему.
— Тогда давайте знакомиться. Ли Мингу. Я третий сын чиновника второго ранга Палаты Церемониала Ли Чжухо.
— А я Ким Чжонку, единственный сын своего отца, капитана магистрата Ким Соджуна.
И молодые люди поклонились друг другу. Если бы они заранее знали, во что выльется это знакомство, то Чжонку лучше бы подхватил холеру, а Мингу — остался бы в провинции еще на пару лет… Но людям не дано знать грядущее, поэтому юноши стояли и улыбались друг другу.
Мингу сразу приметил, что Чжонку сторонятся многие. Даже ел он в одиночестве. Тогда Мингу подсел к новому товарищу со своей чашей риса и затеял разговор ни о чем. Был он человеком открытым и быстро понял, что Чжонку неболтлив и серьезен не по годам. Когда старший предложил разговаривать неформально[2], сын капитана неодобрительно покосился на нового знакомого. Ему проще было сойтись с одногодками, но по какой-то причине Мингу этого не делал. Да и знакомых у него здесь вроде как и не было. Чжонку не пересек черту допустимого и продолжал говорить «вы» старшему товарищу. До одного случая.
Ким Ынкё, Син Дэгу, Сон Ынчхоль тоже были здесь. В академии в окружении учителей и других студентов эта троица не могла достать наглого выскочку Чжонку. Здесь же случаев позлить и раззадорить наглеца было предостаточно. Они понимали, Чжонку не побежит жаловаться отцу — гордость не позволит, поэтому действовали нагло и почти открыто.
Началось все довольно безобидно. Пока Чжонку умывался на реке, Дэгу пробрался в пустую палатку и вылил ведро воды ему на постель. Ынкё стоял на страже и, заметив приближающегося Мингу, дал сигнал товарищу. Парни убежали, а потом долго выглядывали из-за укрытия, чтобы увидеть реакцию Чжонку. Мингу приметил парней, но не придал значения, пока Чжонку не обнаружил залитую постель. Старший товарищ смотрел на лицо юноши, не выражавшее никаких эмоций, и молчал, припомнив убегавших студентов.
— Что это? О, да у тебя постель мокрая. Ложись со мной. У меня слишком заботливая мать, она мне дала просто гигантское одеяло, — усмехнулся Мингу. Он быстро скрутил постель товарища и вынес из палатки.
Кто-то крикнул со смехом:
— Эй, ты что постель обмочил?
Мингу поднес палец к губам.
— Тише! Вдруг господин капитан услышит! Эх, если б обмочился не было бы так жаль! Это пятно, — и тут он покрутил головой, будто опасаясь, что это может услышать кто-то из старших, — из-за пролитой выпивки! Руки затряслись и вот вам результат!
Отпрыски знати, окружившие его, переводили глаза с него на мокрый тюфяк, который Мингу пристроил на ветке дерева. Они могли не верить, но то, как говорил этот студент, убеждал в правдивости его слов.
— А еще есть? — вдруг кто-то тихо спросил.
Мингу улыбнулся и, подставив палец к губам, загадочно сказал:
— Может, есть, а, может, нет.
Он обводил взглядом тех, кто стоял рядом. Тогда юноша не мог рассмотреть злоумышленника, но понимал: этот человек один из стоящих напротив. Вот только кто?
А на следующий день в лагере вдруг начался обыск. Тех, у кого были найдена выпивка, страшно наказали: загнали в реку и поставили на колени с поднятыми вверх руками. Понятно, что в палатке Мингу и Чжонку ничего не нашли, но искали долго, перетряхнув вещи, распотрошив кули. Мингу смотрел на воспитателей, проводивших обыск, и молчал. Молчал и Чжонку. Больше всего он боялся подставить под удар отца. Понимал, что подкинуть бутыль вина могли в тот момент, когда все были в поле на учении, а отцу потом пришлось бы оправдываться перед всеми.
Через пару дней прямо на стрельбище у Чжонку лопнула тетива. Лук мгновенно выпрямился, едва не лишив его всех зубов. Обошлось. Обошлось, потому что юноша услышал треск и мгновенно выкинул руки с оружием вперед. Со всех сторон раздался хохот, дескать, что за воин такой, коль даже оружие не проверил как надо. Послышались советы и назидания. Соджун, заметив заминку у сына, прикрикнул на студентов и поспешил на помощь. Чжонку снял порванную тетиву, достал запасную. Когда капитан подошел к нему, он уже натягивал лук и стрелял. Порванная тетива валялась у ног, и Мингу поднял ее.
— Чжонку, она не стерлась. Она подрезана, смотри, какой край! — возмутился он громко.
Соджун забрал у юноши тетиву.
— Господин! Смотрите, ее подрезали! — повторил Мингу горячо.
Капитан смерил его глазами и проворчал:
— Команда была для всех.
Мингу замер, но выражения лица служителя магистрата было непроницаемым и нетерпящим неповиновения. Юноша еще хотел что-то добавить, но промолчал и поднял лук.
Соджун сразу понял: тетиву подрезали специально, то есть умышленно. Он вздохнул и посмотрел на сына. Тот стрелял в мишень и на отца не глядел.
«Упрямство он унаследовал от меня. Хоть режь — не сознается и не выдаст виноватых, хотя знает, кто это сделал»,— подумал капитан с горечью.
У него тоже были глаза. Сразу заметил, что Чжонку — отщепенец. А попросту изгой. И спасибо за это стоит сказать ему, Ким Соджуну. Кто ж будет водится с отпрыском того, кто бросил родной дом? Правильно, никто! Вернее, правильно, что никто.
«Если исток грязен, чего ждать от реки»,— вздохнул Соджун и намотал злосчастную тетиву на свой жилистый кулак.
— Ты же знаешь того, кто это сделал, — не унимался Мингу после стрельбища.
— Откуда мне знать? Да я сам виноват. Нужно было осмотреть тетиву перед стрельбой, только людей рассмешил, — врал Чжонку, складывая оружие.
Мингу смотрел на его спину и молчал, а кулаки так и сжимались от злости.
«Ну ничего, ничего. Выведу я этих татей на чистую воду! Они у меня еще попляшут!»— решил он для себя.
Через пару дней в самое пекло, когда после обеда объявлялся недолгий отдых, Чжонку и Мингу отправились к водопаду искупаться. Он располагался по другую сторону рапсового поля. Вода ручья, падающего с десятиметровой высоты, была ледяной, но как же здорово стоять под бешено бьющим потоком, ощущая тяжесть и сопротивление натиска воды! Молодые люди соперничали, толкались и с наслаждением плюхались в воде. Когда время отдыха подходило к концу они засобирались в обратный путь. Шли вдоль берега ручья, шлепая босыми ногами по
