— Если бы Вы защищали честь фантастики на каком-либо процессе, то какими пятью книгами разных авторов Вы доказали бы ее необходимость и актуальность? (А. Питиримов, с. Швариха)
— Назвать пять любимых книг нетрудно, однако в вопросе я вижу некую подковырку. Мне предлагают защищать фантастику на каком-то непонятном процессе. Предупреждаю сразу: адвокат из меня — как из валенка мортира. А кроме того, уж больно зловещая предложена ситуация, вы не находите? Во-первых, где слушается дело? У нас?.. Спасибо, уже судили. И фантастику, и фантастов. Судили, сажали, из городов выгоняли — причем, не так давно. Второе: кто обвинитель? Если государство — сразу можно сушить сухари. Ну а если какие-нибудь там литературоведы, то это еще куда ни шло… Хотя чья бы корова мычала! Пусть сначала сами докажут необходимость литературы как таковой. Пока что несомненно одно: литература нужна для оправдания лженауки, именуемой литературоведением. Остальное весьма сомнительно… Однако податься некуда, попробую… Значит, я адвокат (мантия, парик), и задача моя — привести такие пять примеров, чтобы прокурор-литературовед лишился дара речи и ничего бы не смог возразить… Поехали! «Божественная комедия» Данте. Любая книга Гофмана. Практически весь Гоголь. «Двойник» Достоевского. Ну и напоследок — «Война и мир» графа Толстого. Прекрасный историко-фантастический роман! (Прокурора выносят в беспамятстве.)
— В Ваших произведениях остро чувствуется социальная сатира. Это стиль творчества — или жизнь заставляет смеяться, чтобы не плакать?
— К сатире отношусь с большим подозрением. Если верить учебникам, она только и занимается тем, что беспощадно кого-то бичует. Видит Бог, я никогда не находил очарования в подобном занятии, да и слава маркиза де Сада меня не привлекает. И тем не менее еще в восьмидесятых, когда мы с Любовью Лукиной имели дерзость принести написанные в соавторстве рассказики в редакцию местной газеты, творчество наше было квалифицировано именно как сатира на советскую действительность. Потом времена изменились, и то, что раньше считалось сатирой, показалось мягким незлобивым юмором. Мне вот, например, думается, что особой злости (или, скажем, беспощадного бичевания) в наших рассказах и повестях никогда не было. Юмор — да, а вот что касается сатиры — позвольте усомниться. Кстати, когда редактор издательства посоветовал нам в связи с новыми веяниями кое-что «социально заострить», Любовь Лукина ответила так: «А нам, знаете, все равно: что застой, что перестройка. Как писали, так и пишем». Могу лишь повторить эти ее слова, только уже, увы, в единственном числе: «Как писал, так и пишу». Но если в писанине моей снова начинают видеть сатиру, то это, согласитесь, симптом тревожный. Как-то сразу повеяло восьмидесятыми.
— В ответах на вопросы читателя А.Столяров назвал своего героя «Человеком Несчастливым». Как бы Вы охарактеризовали своего героя? (Г. Фатеев, г. Марлинск)
— Я бы охарактеризовал его как «Человека Слабого», не будь это тавтологией. Раз человек, то, стало быть, слаб, и никуда тут не денешься. Что же касается так называемого «Человека Сильного», то это уже не тавтология. Это оксюморон, сочетание взаимоисключающих слов. Не бывает таких людей. Я, во всяком случае, не встречал. И все же легенда о сильном человеке продолжает будоражить и читателей, и зрителей. («Да, суперменов нет, но какие они душки!..»)
Подозреваю, что во всем виноваты классицисты. Это они от великого ума первыми придумали, что положительный герой должен состоять из положительных качеств, а отрицательный, соответственно, из отрицательных. Пришедшие им на смену романтики все опровергли, кроме самого рецепта. Их романтический герой состоял из романтических качеств. Натуралисты отринули было напрочь схему в целом, но тут, увы, грянул соцреализм, и все вернулось на круги своя. Когда Лев Толстой впрямую заявил, что любое человеческое достоинство состоит из крохотных недостатков (и наоборот!), все так и ахнули, хотя впервые это было сказано чуть ли не за две тысячи лет до Толстого. Возьмем апостола Петра, как он описан в Евангелии. Несомненно, положительный герой. И какие же у него достоинства? Неграмотен, бестолков, неуверен в себе, трусоват. И это тот самый камень, на котором будет воздвигнута вера? Представьте себе, да. Петр — человек, Петр — слаб, но другого камня нет и не будет. А чтобы все стало ясно до конца, давайте заодно припомним качества Иуды Искариота, опять-таки по Евангелию. Умен, расчетлив, храбр (бросил сребреники чуть ли не в морду первосвященнику), вдобавок совестлив (раскаялся и от отчаяния покончил с собой). Сплошь из достоинств.
Наверное, я несколько отклонился от темы, но очень уж достали крутые герои нынешних триллеров, наивно слепленные авторами из крутых качеств!
— В наше время, пожалуй, лишь Вы да Кир Булычев остались верны малым формам. Чем объяснить такую привязанность к рассказу? (Л. Харитонов, г. Тверь)
— Ну, рассказ — это первая любовь. С рассказов мы с женой начинали. Прелестный жанр — краткий, емкий, ясный. Однако должен признаться, что и сам обращаюсь к нему все реже и реже. Вот, даст Бог, закончу повесть и опять попробую написать что-нибудь очень короткое. А вообще-то, конечно, жанр вымирает, и причина тому одна — рынок. Во всяком случае, так говорят издатели. Не знаю, можно ли им верить. А пока налицо замкнутый круг. Авторы не берутся за рассказы, потому что их трудно опубликовать. Издатели утверждают, что успехом сборники рассказов пользоваться не будут, и ссылаются при этом на мнение читателя. А читатели присылают в журнал «Если» письма, где задают авторам вопросы, в которых явно сквозит тоска по утраченному жанру.
— Есть мнение, что фантасты — эмиссары Мирового Зла, призванные сеять сомнения в слабых умах. Как Вы относитесь к такой точке зрения?
— Есть такое мнение. И я даже знаю, чье оно. Это мнение благодетелей рода людского и их «шестерок». Мнение вождей и пророков, которые спят и видят, как бы заставить всех ходить строем и хором распевать псалмы и гимны. А также мнение тех, кто, как это ни дико, сам желает ходить в строю. Тех, кто ленится или боится думать самостоятельно. Отсюда призывы к единомыслию (т. е. к отсутствию мысли вообще). Отсюда ненависть к тем, кто имеет дерзость провоцировать других своими произведениями на сомнения и раздумья. Бредовая идея, что литература должна быть полезной, тоже принадлежит им, благодетелям рода людского. Почему бредовая? Да потому что из нее следует неизбежный вывод: коль скоро существуют книги полезные, то, стало быть, есть и вредные. А коли так, то остается всего один вопрос: каким именно образом их обезвредить? Самый надежный и проверенный способ — сжечь. Вместе с авторами. А прототипов выявить — и на зону… Только, боюсь, гореть тогда не одной фантастике. Всей литературе гореть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
