выговор “с подтверждением, дабы впредь от всяких неосновательных и состоянию ея неприличных поступков удалялась”».
Хотя примечание Титова, написанное на основании материалов архивного дела, и выглядело убедительнее, чем рассказ Артынова, все равно оставалось чувство недоумения. Как умный и образованный Николай Первый мог поверить в легенду с разрыв-травой? Как безродному Садикову удалось подать свое донесение императору, тем более – сразу после восстания декабристов, когда у Николая было полно других, более важных забот? Какими доводами Садиков убедил императора начать поиски сказочных сокровищ? Какую роль в этой истории сыграл Коновалов, заявивший на суде, что уже проникал в погреб и своими глазами видел эти сокровища? Почему поиски сокровищ проводились не только в Ростове, где, по заявлению Садикова, они хранились, но и в Ярославле? Какое отношение имела к этим событиям «подпоручица Рачинская» и другие лица, указанные в примечании Титова?
Вопросов было много, но к ним добавились новые, когда я прочитал карандашную пометку под примечанием: «Коновалов слышал звон, да не знал, где он. Императору надо было послать в Ростов комиссию подельнее, одним днем, чтобы проникнуть в подземелье, не обойдешься, нужны большие земляные работы. Потому Садиков, даже имея план, и обратился за помощью к властям. А впрочем, все к лучшему, всему свое время и каждому свое».
Из этой пометки неопровержимо следовало, что ее автор знал историю «Ростовского сокровища». Но откуда у него эти сведения? О каком плане он говорит? Почему так уверенно заявляет, что для открытия тайника нужны земляные работы?
Но больше всего меня насторожила последняя фраза – автор пометок был явно рад тому, что поиски тайника окончились безуспешно. И мне пришла в голову мысль: уж не удалось ли ему позднее, «в свое время», найти этот загадочный тайник? Кто же он – этот неизвестный, оставивший на полях книги такие примечательные пометки? Может, тот самый Федор Алексеевич Неелов, которому Артынов подарил свои «Воспоминания»?
Следующую пометку я обнаружил на сто девятнадцатой странице, где Артынов, рассказывая о событиях 1841 года, сообщил о находке под Никольской церковью в Угодичах рукописи стольника Алексея Богдановича Мусина-Пушкина «От Ноя праотца до великого князя Рюрика», копий с грамот Ивана Грозного и его сына Федора, грамот Петра Первого и указа председателя монастырского приказа графа Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина о погребении митрополита Дмитрия Ростовского, других документов, относящихся к истории Угодич. То, что в этом списке дважды прозвучала фамилия Мусиных-Пушкиных, не могло не обратить на себя мое внимание, – мне опять вспомнились события, связанные с поисками древнего списка «Слова о полку Игореве».
Здесь также имелась пометка на полях: «Самое ценное – не копии, а подлинники – мой батюшка раньше забрал. Жаль, Мусина-Пушкина сборник не захватил – тогда бы уцелел. И с древней рукописью его сверить можно было бы – Артынов старого русского языка не знал, потому и напутал много, когда переписывал сей сборник».
Таким образом, автор пометок прямо заявил, что древняя рукопись «От Ноя праотца до великого князя Рюрика», с которой был сделан обнаруженный под Никольской церковью Мусин-Пушкинский сборник, находится в их семье! Что же это за библиотека, обладающая такими сокровищами?
Последняя пометка была сделана на сто шестьдесят второй странице, где Артынов объяснял, как у него «родилось непреодолимое желание посвятить себя истории Ростова Великого»:
«Материалов для этого было у меня много, как письменных, так преданий старины и рассказов старожилов; к тому же в библиотеке Хлебникова встретились мне две рукописи: первая начала XVII в., по его словам – Подворный список г. Ростова… Вторая рукопись тоже XVII в., более 700 листов, которую Хлебников называл тоже подворным списком теремов князей Ростовской округи и летописцем Ростовским. Скоропись много схожа с рукописью стольника Алексея Богдановича Мусина-Пушкина».
Напротив этого сообщения автор пометок крупными буквами, видимо, в досаде, размашисто написал: «Ростовский летописец Хлебникова – копия древней рукописи из нашего собрания, может, Мусиным-Пушкиным тоже списанная, потому и почерк похож. Артынову все бы наше собрание показать – у него голова пошла бы кругом. Да нельзя».
Эта последняя пометка несколько проясняла смысл дарственной надписи на обложке книги – теперь было понятно, что Артынов писал о книжных сокровищах семьи Нееловых, часть которых ему, вероятно, все-таки показали. Но почему нельзя было показать Артынову все это собрание? Действительно ли древний список «Слова о полку Игореве» имеет какое-то отношение к этой уникальной, судя по всему, книжной коллекции? Если так, то расследование судьбы этого списка, проведенное нами год назад, может получить самое неожиданное продолжение.
В тот день я не мог даже предположить, что приглашение в гости обернется для меня приглашением к тайне, а книга, которую я случайно решил подарить краеведу Пташникову, станет самым непосредственным образом причастна к событиям вокруг этой тайны.
Глава вторая. Участники событий
В субботу я подошел к домику Пташникова – одноэтажному кирпичному строению, затерявшемуся в центре Ярославля, – одновременно с Окладиным. В его руке был сверток, в котором легко угадывалась книга. Заметив точно такой же сверток у меня, Окладин улыбнулся:
– Выходит, мы оба злостно проигнорировали указание Ивана Алексеевича, чтобы никаких подарков не было?
– Значит, вас он тоже предупредил?
– Это больше напоминало ультиматум…
Мы посмеялись над очередным чудачеством краеведа, но в этом смехе не было для него ничего обидного – и я, и Окладин испытывали к нему одинаковую симпатию, а без чудачеств Пташников перестал бы просто быть самим собой.
Оказалось, что и остальные гости краеведа подарили ему по книге – единственной вещи, от которой он не мог отказаться, хотя сначала протестующе размахивал руками и говорил, что он не для того приглашал нас в гости, чтобы собирать «книжный оброк».
Здесь самое удобное время представить гостей краеведа, и начну с Окладина. Тот, кто читал мои предыдущие повести «Секрет опричника», «Преступление в Слободе» и «Исчезнувшее свидетельство», уже знаком с Михаилом Николаевичем – доктором исторических наук, преподавателем одного из ярославских вузов. Для новых читателей сообщу, что после случайного знакомства в электричке Москва-Александров, запутанных поисков новгородских сокровищ и не менее увлекательных попыток расследовать убийство царевича Ивана и обстоятельства находки и гибели древнего списка «Слова о полку Игореве», я по-настоящему подружился с этим сдержанным, интеллигентным человеком, найдя в нем и тонкий ум, и отзывчивое сердце, и глубокое, по-настоящему профессиональное знание истории, к которой, как к науке, он относился с благоговением.
В этот день Окладин показался мне чем-то озабоченным и даже расстроенным. Когда я спросил его, в чем дело, он не сразу признался, что чувствует себя выбитым из колеи: еще
