Мятежники не голодают. Сегодня они охотились на альбатросов. Спустя несколько минут после того как поймали первого альбатроса, его труп они выбросили за борт. Мистер Пайк долго разглядывал его в бинокль и, наконец, заскрипел зубами, убедившись, что выброшены были не только перья и кожа, но и вся тушка. Они оставили только крылья, из костей которых вырезали себе трубки. Вывод напрашивался сам собой: голодающие ни за что не выбросили бы мяса!
Но где они достают пищу? Это особая морская тайна, хотя, возможно, я иначе судил бы об этом, если бы не мистер Пайк.
– Я думаю, все думаю об этом, думаю до того, что мой мозг переворачивается, – говорит он, – и все же ничего не могу понять. Я знаю каждый дюйм на «Эльсиноре», знаю также, что на баке нет и не может быть ни единой унции пищи, а они все же едят!
– Насколько я могу уяснить себе, у нас все на месте – так где же они раздобывают припасы? Вот что я хотел бы узнать! Где они достают пищу?
Я знаю, что сегодня утром мистер Пайк провел несколько часов в кладовой вместе с буфетчиком и поваром, проверяя и просматривая список продуктов, поставленных балтиморскими агентами. Я знаю, что все трое поднялись из кладовой мокрые от пота и обманутые в своих ожиданиях. Буфетчик высказывает предположение, что прежде всего у них должны быть продукты, оставшиеся от прежнего плавания. Кроме того, продукты могли похитить во время ночных вахт, когда мистер Пайк отдыхал внизу.
Так или иначе, но старший помощник принимает эту таинственную историю с добыванием пищи так же близко к сердцу, как и столь невероятную близость Сиднея Вальтгэма.
Я начинаю понимать значение бесконечных вахт. Начать с того, что я провожу на палубе двенадцать часов в сутки. Значительная часть остающихся двенадцати часов уходит на еду, одевание, раздевание и встречи с Маргарет. В результате я испытываю потребность в большем количестве времени для сна, чем это возможно для меня в создавшихся условиях. Я теперь почти не читаю, и в тот момент, как моя голова едва коснется подушки, я уже сплю. О, я сплю, как дитя, ем, как землекоп, и уж в течение многих лет не испытывал такого физического благополучия. Прошлой ночью я попробовал было почитать Джорджа Мура, но мне сразу же стало страшно скучно. Возможно, он реалист, но я торжественно утверждаю, что он не знает той действительности в своем узком, маленьком архипелаге, укрытом от всего остального мира. Вот если бы он хоть раз пробился против ветра вокруг мыса Горн, то, возможно, только одно такое путешествие сделало бы его настоящим писателем.
А шестидесятидевятилетний мистер Пайк легко выстаивает вахту за вахтой. Нет, он – железный человек! Я нисколько не сомневаюсь, что, борясь со мной, он мигом сломал бы меня, как соломинку. Он, действительно, чудо-человек и для настоящего времени является просто анахронизмом.
Несмотря на мою злосчастную пулю, фавн не умер. Генри утверждает, что вчера мельком видел его. Сегодня же я видел его сам. Он стоял возле средней рубки и долго смотрел на корму, силясь и горя желанием что-то уяснить себе. Я часто видел Поссума, так же точно глазеющего на меня.
Только что до меня дошло, что из всех, кто последовал за нами, – пятеро азиатов, и только трое принадлежат к нашей расе.
А прекрасная погода продолжается, и мы хотели бы знать, сколько еще пройдет времени, пока мятежники съедят свои таинственные запасы и будут вынуждены вернуться к работе.
Мы находимся, вероятно, к западу от Вальпараисо, и нас отделяет немногим меньше тысячи миль от западного берега Южной Америки. Легкие северные бризы, дующие то с северо-востока, то с северо-запада, по словам мистера Пайка, прекраснейшим образом привели бы нас в Вальпараисо, конечно, если бы на нашей «Эльсиноре» были паруса. А такая, как сейчас, совсем беспарусная, она кружится почти на одном месте и никуда не продвигается, если не считать того, что легкое течение ежедневно сносит ее незначительно к северу.
Мистер Пайк совершенно вне себя. В течение двух последних дней в нем с новой силой ожила его навязчивая, мучившая его идея мести второму помощнику. Это не мятеж делает его беспомощным и внушает тревогу. Нет, это действует на него присутствие убийцы старого шкипера, капитана Соммерса, перед которым он преклонялся.
Первый помощник смеется над мятежом, называет его «хрустом», весело говорит о том, что жалованье его все повышается, и сожалеет, что находится не на берегу, где мог бы выиграть на перестраховке. Но вид Сиднея Вальтгэма, который спокойно глазеет на море и небо с передней части бака или же сидит верхом на краю бушприта, охотясь на акул, причиняет ему большие страдания. Вчера, сменив меня, он взял из моих рук винтовку и выпустил во второго помощника целый поток маленьких пуль, но тот преспокойно, прежде чем возвратиться на бак, продолжал укреплять лесу. Несомненно, был, возможно, один шанс из ста, что мистер Пайк попадет в Сиднея Вальтгэма, но тот, очевидно, не желал доставить ему этот единственный шанс.
И все же это не похоже на мятеж, на тот традиционный мятеж, который некогда поражал мое мальчишеское воображение и который в морской литературе стал классическим. Здесь нет рукопашных битв, нет грохота пушек, нет матросов, пьющих грог, нет зажженных фитилей над открытыми пороховыми складами. О небо! Здесь нет ни единого кортика и никакого порохового склада! А что касается грога, то ни один из нас не пил его после того, как ушел из Балтиморы…
Так-то оно так, а все же это мятеж! Никогда больше не буду в этом сомневаться. Это, правда, совершенно особый мятеж на грузовом судне с экипажем из хилых, слабоумных калек и преступников. И уж, во всяком случае, по числу убитых напоминает былые годы. Потому что с тех пор, как я последний раз имел возможность писать, произошли новые события – с флагом! И по сему случаю я в настоящее время являюсь официальным охранителем «Эльсиноры», в чем мне помогает Маргарет.
Я раньше мог бы предвидеть, что это случится. Вчера в четыре часа утра я сменил мистера Пайка. Когда я в темноте подошел к нему на корму, мне пришлось дважды окликнуть его, прежде чем он понял, что я здесь. И только после этого он пробурчал будто благодарность, причем сделал это очень рассеянно.
Но уже через мгновение он оживился и снова стал самим собой, если не считать того, что это случилось внезапно и он был слишком оживлен. Сознавая это, он делал над собой усилие. Я чувствовал это, но все же не был подготовлен к тому, что последовало.
– Я через минуту вернусь! – сказал он, занеся ногу через перила и легко и стремительно нырнул во мрак.
Я абсолютно ничего не мог сделать. Закричать и попытаться образумить его – значило лишь привлечь внимание мятежников. Я слышал, как его ноги ударились о палубу внизу. Он тотчас же устремился вперед, на бак. Он позабыл об осторожности. Я клянусь, что до самой средней рубки я слышал его по-старчески шаркающие шаги. Затем это прекратилось – и все!
