Звук собственного голоса пробудил его от задумчивости.
— Что ж, есть еще одна награда, о которой я мечтаю.
Господи, да он, никак, сошел с ума! Безумный страх вдруг захлестнул его — страх, что кто-нибудь заметит, как он растерялся, когда слова эти против воли сорвались с языка. Что за идиот — едва не проболтался о своей любви!
И все же не разумнее было бы признаться перед всеми прямо сейчас, что они с Кэтлин любят друг друга, чем терпеливо ждать, пока этот осел — старший сынок Конна — прикажет глашатаям объявить о своей помолвке с дочерью Финтана? Надменному Магнусу придется публично стерпеть пощечину, да к тому же от того, кого он люто ненавидит много лет. Тогда можно будет не сомневаться — Магнус продаст душу дьяволу, лишь бы отомстить.
Конн с размаху хлопнул его по плечу.
— Славное имя, ради которого ты сражался и проливал кровь столько долгих лет, теперь твое по праву, — громогласно объявил он. — Имя, которого достоин воин, что в один прекрасный день займет подобающее ему место в чертогах Тир Нан Ога!
Нилл рассеянно потер ладонью лоб, стараясь привести в порядок разбегавшиеся мысли, но усталость и перенапряжение последних дней взяли свое. В голове у него затуманилось, но одно он помнил: лгать и скрывать свои мысли он больше не намерен.
— Мне не нужно новое имя, — признался он.
Конн в изумлении уставился на него:
— Как это? Ведь ты проливал кровь, чтобы смыть ею позорное пятно, оставленное на нем предателем!
Щеки Нилла полыхнули огнем. Опустив глаза, он мельком глянул на рукоятку меча, поблескивающую у него на поясе, и в горле у него встал комок. Где-то в самой глубине его души таился страх, что этот миг наконец настанет. И вот он пришел. Сейчас он смертельно оскорбит человека, когда-то бывшего единственным его защитником.
Нилл невольно опустил глаза, ничуть не сомневаясь, что тан никогда не поймет, что им движет сейчас, как бы он ни старался объяснить.
— Никакое имя не в силах изменить то, что я был и остаюсь сыном Ронана из Дэйра, — медленно произнес он. — Его кровь текла и течет в моих жилах. Я унаследовал его черты, так же как и твои сыновья похожи на тебя.
— Но это не одно и то же! — Губы Конна презрительно скривились. — Ты носишь имя предателя и убийцы! И я избавлю тебя от этой позорной ноши!
— С тех пор миновало немало лет. И теперь это мое имя. Только мое, и ничье больше! — То имя, под которым узнала его Кэтлин, а потом и полюбила, несмотря ни на что! Разве можно объяснить словами, что это имя, произнесенное ее нежным голосом, до сих пор сладчайшей музыкой звучит в его ушах?
— Преемник верховного тана — с именем, на котором лежит позорное пятно?! — опешил Конн, явно не веря собственным ушам. — Кто пойдет за этим человеком? Об этом ты подумал?
Храбрая дочь Финтана с нежным благородным сердцем, хотелось крикнуть ему в ответ. Фиона с ее пылким, бесстрашным нравом и непоколебимой верностью. Аниера, которая всегда любила его, как может любить только мать. Только те, кого он любит и кто любит его.
У Нилла вдруг зазвенело в ушах. Он по привычке расправил широкие плечи, собираясь сказать Конну правду, поскольку знал, что этот человек всегда требовал честности, и в первую очередь от приемного сына.
— Я и не прошу никого следовать за мной! У меня и мысли никогда не было сделаться верховным таном!
Конн откинулся назад, будто Нилл с размаху ударил его по лицу.
— Кто же не хочет стать верховным таном?! — вознегодовал Конн. — Кто не мечтает о власти, о возможности править другими?
Но Нилл мечтал властвовать лишь над бычками, которых в будущем принесет плодовитая Боанн, кое-как справляться с неприятностями — о том, чтобы их было достаточно, позаботится неугомонная Фиона — и надеяться на то, что мать в один прекрасный день очнется от волшебного сна. А владеть он хотел только одним — сердцем Кэтлин! Но что-то удерживало его от того, чтобы крикнуть об этом во всеуслышание, — будто тайный голос нашептывал ему, что тем самым он навлечет еще большую опасность на голову Кэтлин.
Но разве она сейчас не в опасности? Разве Конн не пообещал отдать ее в жены Магнусу? Страшно было подумать, на что решится старший сын тана, обнаружив, что его ограбили, похитив не только наследство отца, которое он привык считать своим, но и обещанную ему дочь легендарного Финтана.
Нилл невидящим взором смотрел, как Конн сжал ему руку.
— А ты не подумал о том, как я буду выглядеть в балладах бардов, если нарушу данное тебе слово? — сурово спросил тан. — Мое имя будет опозорено в веках! Нет, раз я объявил тебя своим преемником, им ты и останешься!
Глаза его встретились с глазами Нилла, и тот внезапно заметил вспыхнувший во взгляде Конна гнев. Он чувствовал, каких невероятных усилий стоило Конну подавить его.
— Я понимаю — тебе пришлось немало пережить с того дня, как ты покинул Гленфлуирс. Ты выглядишь усталым, сын мой. Иди к себе. Мы поговорим обо всем завтра, когда ты отдохнешь.
— Бард… — заплетающимся языком запротестовал Нилл, — я не могу так поступить с ним. И не хочу, чтобы тебе было стыдно за меня!
— К тому же кто захочет упустить возможность стать свидетелем того, как его имя станет бессмертным?
Ему почудилось, или и в самом деле в голосе тана слышалась зависть?
— Тот, чье имя будет прославлено в веках, должен быть в состоянии насладиться посвященной ему балладой, разве я не прав? Поэтому теперь иди к себе и отдыхай. Приказываю тебе это как тан — нет, как отец!
С головой, раскалывающейся от боли, весь в испарине, Нилл, с трудом поклонившись, направился к двери. На него вдруг навалилась такая усталость, что пару раз он оступился и едва не упал. Все плыло у него перед глазами, лица сливались в одно мутное пятно. Нилл не заметил мрачного взгляда, которым Конн обменялся со старшим сыном. Не увидел он и того, что, как только толпа сомкнулась за его спиной, Магнус осторожно выскользнул из-за стола и двинулся за ним с кинжалом в руках.
Глава 22
Тяжелые шаги Нилла эхом отдавались под сводами коридора. Он с трудом отыскал дорогу в свою комнату.
Несмотря на устроенный ему торжественный прием, Нилл не мог спать, гадая, как там его возлюбленная. Его терзал безумный страх, что теперь, когда ожидавшее его будущее было прекраснее, чем баллады бардов, одно неосторожное слово, одна его ошибка могли все погубить.
Нахлынувшая смертельная усталость, казалось, становилась все сильнее, но инстинкт закаленного в битвах воина, привыкшего быть начеку даже в минуты отдыха, — он подсказывал Ниллу, что сон сделает его беззащитным. Нилл снова вспомнил день, когда увез Кэтлин из аббатства; как она спокойно уснула, укутавшись в его плащ, — такая невинная, беспомощная и такая красивая; как ее нежная шея сверкала в лунном свете, точно перламутр, когда он занес меч над ее головой.
