— Я просила его не трогать Рину, — пищит Кшинская, несмело протягивая ключи, и начинает что-то щебетать в свою защиту. Только я не слышу. От её слов к горлу подкатывает тугой комок: мои худшие опасения обретают реальные очертания. Выхватываю ключи и, под окрики Горского и Миронова обождать, несусь к лифту.
Я смутно помню, как поднимаюсь на нужный этаж, отыскиваю дверь в квартиру Макеева, проворачиваю ключом замок… В памяти стёрлось всё, кроме её пронзительного крика и шквала матерных грубых слов, адресованных остервенелым голосом Макеева Рине.
Белый ковёр.
Чёрная лестница.
А следом страшная, останавливающая сердце картина, со всех сторон множимая зеркалами: Рина, скрючившись, лежит в углу небольшого коридора и, обхватив руками голову, пытается увернуться от безжалостных ударов Паши. В запале своей ярости тот не слышит моих шагов и продолжает заносить огромный кулак, чтобы обрушить его на маленькую, глупую, беззащитную девочку. Мою девочку…
В своей жизни я видел многое. Да и сам зачастую творил вещи порой неоправданно жестокие. Но с такой безрассудной агрессией по отношению к женщине я встречаюсь впервые. Внутри что-то щёлкает, обрывается, ломается.
А потом я ломаю его. Сначала, не раздумывая, оттаскиваю от девчонки, затем с силой спускаю ублюдка с лестницы, пересчитав его башкой каждую ступеньку. И наконец просто бью, как минуту назад он позволял себе бить Ринку, только более агрессивно, жестоко и безжалостно. Именно так, как заслуживает эта свинья.
На Макееве нет живого мест, его стоны и мольбы перестать проносятся мимо ушей. Я глух и абсолютно слеп в животном желании убить гада.
Но, увы, этому не дано свершиться. Подоспевшие Миронов и Горский под дикие визги Петиной жёнушки оттаскивают меня от ублюдка, даруя тому жизнь, а меня уберегая от неминуемого срока…
— Дальше мы сами, — орёт в ухо Горский, пока Гена, обхватив меня руками, продолжает оттаскивать от еле дышащего Макеева. — Девчонкой займись, Лер! Ей тут не место! Посмотри на неё!
А я не могу! Глаз поднять на неё не могу, проклинаю себя за всё: в том, что она связалась с этим ушлепком только моя вина! Моя! Больше ничья!
— Уведи её отсюда, — продолжает Коля. — Отвези к врачу. Домой. Не знаю. Этот урод больше её не тронет. Всё позади, Лер! Всё позади!
— Горыч, давай сам отвезу. Знаю, где она живёт, — подливает масла в огонь Миронов. — Куда Лерой в таком состоянии? Девчонку передам Кшинскому и вернусь. Они уж потом сами пусть решают ехать им в больницу или нет.
— Только не домой, – трясу головой, отгоняя морок слепой ярости. — Там гадюшник не менее опасный, чем здесь.
А затем сбрасываю с себя руки Миронова и перевожу взгляд в сторону второго этажа, встречаясь с огромными, утратившими свой озорной блеск изумрудами Рины.
— Я сам, — бормочу глухо и отталкиваю от себя мужиков, а затем иду к ней.
Впервые в жизни мне не удаётся сдержать слёз. Они обжигают, щиплют, кислотой разъедают глаза. Рина неуверенно стоит, навалившись на зеркальную стену, и смотрит в упор. Хрупкая, почти прозрачная. А я никак не могу понять: за что? Как можно было руку поднять на неё. Мелкую. Беззащитную.
Подхожу ближе, но боюсь притронуться. Напуганная. Забитая. Её всю колотит от пережитого ужаса и боли. Потухшие глаза зарёванны, распухшие губы неумолимо дрожат, как и разбитый подбородок. Тонкими ладошками она пытается себя обнять, чтобы закрыться от всего мира, спрятаться от меня.
Стоит мне сделать ещё шаг, как она с ужасом отступает. Видит во мне врага. Понимает, что всё произошедшее — результат моей недоработки. Только оставить её здесь не могу, как и доверить заботу о ней другим.
— Прости, — говорю, не отводя взгляда от её перепуганных глаз.
Рина мотает головой, но больше не отходит.
— Я хочу уйти, — бормочет сквозь слёзы, а затем неуверенно тыкает пальцем в сторону ванной комнаты. — Там… Там телефон… Он его разбил… Там запись… Её теперь тоже нет.
Не понимаю, о чём она, но покорно поднимаю с пола расколотый на части гаджет.
— Всё можно исправить, — говорю ей, совершенно не думая в эту минуту о телефоне.
Рина кивает и медленно начинает спускаться. Мне неистово хочется ей помочь. Взять на руки. Прижать к себе. Забрать её боль.
Догоняю в три счёта, но натыкаюсь на безжизненный взгляд любимых глаз.
— Не трогай меня. Я сама. Я в порядке.
Молча иду следом, как покорный слуга, готовый в любую минуту подхватить, подставить своё плечо.
Рина спускается с лестницы, но при виде окровавленного тела Макеева замирает, наблюдая, как тот корчится на полу от боли.
— Довольна, дрянь? Ненавижу тебя! Отца твоего поганого! Нелюди! — срывается на девчонку Снежана, готовая разорвать падчерицу на мелкие кусочки.
Не выдерживаю и вопреки просьбе прижимаю Арину к себе, укрывая ту от нападок стервы.
— Сама ты дрянь! — орёт Миронов, оттаскивая Снежану с дороги. — Блядь, никаких поблажек! Пойдёшь вместе с любовником своим под следствие. Сука!
Чувствую, как дрожит тело Рины, ощущаю её дикую слабость и полнейшую дезориентацию. А потому подхватываю на руки и быстрым шагом выношу из квартиры. С неё хватит!
— Егор в вашем распоряжении, — доносится в спину голос Горского.
Киваю, мол, услышал, и захожу с мелкой в лифт, прижимая её к себе всё крепче.
— Отпусти, — бормочет одними губами, неловко пытаясь вырваться.
— Прости, — бросаю в ответ, утыкаясь носом в её взлохмаченные волосы. — Не могу. Не проси!
Но Рина не оставляет попыток освободиться: крутится, выгибается, продолжая повторять одно и то же. Не знаю, где она находит силы, вот только мириться с моим пленом не соглашается.
— Потерпи меня ещё немного. Позволь тебе помочь! — нашёптываю в пустоту. Рина меня не слышит.
Спустя пару минут выношу её на улицу и, пытаясь укрыть собой от промозглого проливного дождя, спешу к внедорожнику Горского. Ей нужен врач, отдых и покой, а потому продолжаю
