Мой отказ воссоединиться с Уэбстером здесь, боюсь, ставит в тупик мою любезную хозяйку, которой известно, как мне его не хватает, но я должен быть тверд.
Посему храни его, мой дорогой Ланселот, пока я самолично не приеду за ним, дабы увезти его в тихий сельский приют, где я намерен провести закат моих дней.
С наилучшими пожеланиями вам обоим
Твой любящий дядя
Теодор.Глэдис Бингли была само внимание и, когда Ланселот дочитал письмо, испустила вздох облегчения.
— Ну, это дает нам отсрочку, — сказала она.
— Да, — сказал Ланселот, — отсрочку, чтобы проверить, не сумеем ли мы пробудить в этом животном хотя бы отзвуки былого достоинства. С этой минуты Уэбстер — под домашним арестом. Я отвезу его к ветеринару с требованием, чтобы его вынудили вести простую здоровую жизнь. В окружении чистых помыслов, вдали от искушений, рано ложась, вкушая незатейливую пищу, сидя на строго молочной диете, он, возможно, вновь станет самим собой.
И примерно недели на две в студии сына моего кузена Эдварда на Ботт-стрит, Челси, вновь воцарилось подобие безмятежности. От ветеринара поступали ободряющие известия. Он утверждал, что в характере и наружности Уэбстера заметны значительные перемены к лучшему, хотя, прибавил он, ему бы не хотелось повстречаться с ним ночью в пустынном переулке. А затем в одно прекрасное утро пришла телеграмма от дяди Теодора, которая заставила Ланселота в недоумении сдвинуть брови.
Она гласила следующее:
По получении немедленно приезжай Уиддрингтон-Мэнор визитом неопределенный срок точка Сожалению обстоятельства требуют невинного обмана двоеточие по прибытии помни запятая ты мой поверенный и приехал обсудить со мной важные семейные дела точка Объясню подробно запятая когда увидимся запятая но будь уверен запятая мой милый мальчик запятая я не просил бы запятая не будь это абсолютно необходимо точка Не подведи меня точка Привет Уэбстеру точка.
Кончив читать это таинственное послание, Ланселот поглядел на Глэдис, подняв брови. К несчастью, большинству художников присущ некоторый материализм, толкающий их делать нехорошие выводы из подобных телеграмм, и Ланселот не был исключением из правил.
— Старикан пропустил лишнего, — был его вердикт.
Глэдис — женщина, а потому более возвышенная духовно — не согласилась.
— По-моему, — сказала она, — больше похоже на то, что он спятил. Зачем ему понадобилось, чтобы ты изображал адвоката?
— Он обещает объяснить подробно.
— А как вообще притворяются адвокатами?
Ланселот задумался.
— Адвокаты сухо покашливают, это я знаю твердо, — сказал он. — И еще, думается, они часто прижимают кончики пальцев друг к другу и говорят о процессе Корона против «Биггс лимитед», о вчинении исков, о совершении неправомерных актов и тому подобном. По-моему, у меня получится неплохо.
— Ну, если ты решил поехать, так начинай практиковаться.
— Разумеется, решил, тут нет никаких сомнений, — сказал Ланселот. — У дяди Теодора большие неприятности, это ясно, и мое место рядом с ним. Если все пройдет хорошо, возможно, я успею нагреть его до того, как он увидит Уэбстера. Примерно сколько нам потребуется, чтобы пожениться с удобствами?
— По меньшей мере пять сотен.
— Учту, — сказал Ланселот, сухо покашливая и прижимая кончики пальцев друг к другу.
Ланселот уповал, что по прибытии в Уиддрингтон-Мэнор первым, кого он там встретит, будет его дядя Теодор, который объяснит все подробно. Однако когда дворецкий проводил его в гостиную, там находились только леди Уиддрингтон, ее матушка, миссис Пултни-Бенкс, и ее кот Перси. Леди Уиддрингтон протянула ему руку для пожатия, миссис Пултни-Бенкс кивнула из глубины кресла, в котором сидела, укутанная шалями, но когда Ланселот направился к коту Перси с целью дружески почесать его за правым ухом, тот холодно и злобно покосился на него уголком глаза и, чуть попятившись, точно рассчитанным взмахом лапы со стальными когтями содрал дюйм кожи с его ладони.
Леди Уиддрингтон чопорно выпрямилась.
— Боюсь, вы не понравились Перси, — сказала она сухо.
— Они все понимают, они все понимают! — таинственно объявила миссис Пултни-Бенкс. Несколько секунд она в задумчивости продолжала вязать и считать петли, а потом добавила: — Кошки умнее, чем мы думаем.
Вне себя от боли, Ланселот не сумел даже сухо кашлянуть. Он рухнул в кресло и обозрел маленькое общество слезящимися глазами.
Впечатление у него сложилось самое неблагоприятное. Миссис Пултни-Бенкс выглядела коконом из шалей, но леди Уиддрингтон ничем не маскировалась, и Ланселоту очень не понравилась ее внешность. Владелица Уиддрингтон-Мэнора была одной из тех каменноглазых, целеустремленных, облаченных в твид женщин, монополия на которых словно бы принадлежит сельской Англии. Она приводила на ум королеву Елизавету Тюдор, какой та, вероятно, была в пору своего расцвета. Исполненная решимости, опасная особь. Он не мог понять, как даже общая симпатия к кошкам могла привлечь его дядю к подобной бабище.
Ну, а Перси был чистейшей язвой. Оранжевый телесно и чернильно-черный душевно, он растянулся на ковре, дыша высокомерием и ненавистью. Ланселот, как я уже упоминал, относился снисходительно к крутым котам, но свойственная Уэбстеру буйность была веселая, беззаветная, по-свойски хвастливая. Уэбстер принадлежал к тем котам, которые готовы ринуться с басистыми воплями и проклятиями, чтобы оспорить у соперника право на владение тухлой сардинкой, но подлой злобности в нем не было ни на грош. Перси же, наоборот, несмотря на свою ухоженную внешность, был подлым и ожесточенным. В душе у него не звучала музыка, и способен он был только на коварство, гнусные хитрости и грабежи. Было легко вообразить, как он вылакивает молоко больного котеночка.
Постепенно боль от раны утихла, но сменилась душевной тревогой. Ланселот ясно видел, что эпизод этот отнюдь не расположил к нему обеих дам. Обе смотрели на него с подозрением и неприязнью. Атмосфера стала ледяной, и разговор продолжался судорожными толчками. Ланселот испытал невыразимое облегчение, когда удар гонга напомнил, что пора переодеться к обеду, и позволил гостю ускользнуть в отведенную ему комнату.
Он завершал завязывание галстука, когда дверь отворилась и вошел епископ Бонго-Бонго.
— Ланселот, мальчик мой! — сказал епископ.
— Дядя! — вскричал Ланселот.
Они обменялись крепким рукопожатием. С их последней встречи миновало четыре года, и Ланселот был поражен переменой в епископе. Тогда, в милой старой резиденции при соборе, дядя Теодор был благодушным здоровяком, носившим свое облачение со щеголеватым достоинством. А теперь он словно как-то съежился. Вид у него был измученный и затравленный. Ланселоту он напомнил кролика, удрученного тяжкими заботами.
Епископ подошел к двери. Открыл ее и выглянул в коридор. Потом закрыл дверь, вернулся на цыпочках и опасливо сказал вполголоса:
— Ты приехал, мой дорогой мальчик, благодарю тебя.
— Ну конечно, я приехал, — весело ответил Ланселот. — У вас неприятности, дядя Теодор?
— Величайшие, — ответил епископ, переходя на еле слышный шепот. На секунду он умолк. — Ты ведь познакомился с леди Уиддрингтон?
— Да.
— Значит, ты поймешь мою тревогу, если я скажу тебе, что только неусыпная бдительность может помешать мне попросить ее руки.
Ланселот охнул:
— Но почему вас тянет на такой опрометчивый поступок?
Епископ содрогнулся.
— Нисколько не тянет, мой мальчик, — сказал он. — Я меньше всего хотел бы этого. Суть, однако, в том, что леди Уиддрингтон и ее матушка желают, чтобы я это сделал, а ты, несомненно, заметил, что они сильные, решительные женщины. Я боюсь худшего.
Он, шатаясь, добрел до кресла и рухнул в него, весь дрожа. Ланселот смотрел на него с сочувственной жалостью.
— Когда это началось? — спросил он.
— На пароходе, — ответил епископ. — Ты когда-нибудь плавал по океану, Ланселот?
— Пару раз в Америку.
— Ну, это совсем другое, — задумчиво сказал епископ. — Трансатлантическое плавание длится недолго и обходится без тропических лунных ночей. Но и ты, наверное, заметил, что соленый воздух вызывает особое отношение к противоположному полу.
— В море они все кажутся сногсшибательными, — согласился Ланселот.
— Вот именно, — сказал епископ. — А в долгом плавании, особенно по вечерам, ловишь себя на том, что начинаешь изъясняться с некоторым жаром, от которого даже в те минуты пытаешься себя предостеречь. Боюсь, мой мальчик, что на борту парохода я в обществе леди Уиддрингтон несколько увлекся.
До Ланселота начало доходить.
