— …Да я даже смотреть на тебя устал, не то что бороться!
Помню, как однажды в дикий шторм подвсплыли на лодке: мотало чей-то катер, потерял управление. Двое, старик и молодой, в каюте по колено в воде, деликатно сделали вид, что не удивились нашему появлению, и вежливо попросили у нас медную проволочку — от всего остального отказались, что мы ни предлагали. С того раза интеллигентность я представляю именно так.
Помню, как наконец уплывали оттуда — ночью, на нашей яхте, молчаливо представляя себе, на скольких сразу экранах мы светимся: на ракетных планшетках ПВО, на инфракрасном ночном прицеле танков, в перископах, на экранах охраны дач…
Зачем уехал оттуда? Отлично бы жил, вторую корову уже менял!
Но для Вали, жены Кошкина, там, точно, была лучшая пора — местной суперинтеллигенткой была!
…Желтый теплый свет, отраженный от неподвижной воды, греет кожу. Голоса, долетающие по воде с невидимого берега. Вот оттуда пришли две волны, уютно хлюпнули под мостками: кто-то там, садясь в лодку, качнул ее.
— Ты, наверное, пришел звать его на очередную гулянку? Должна разочаровать тебя: по крайней мере один из вас свое уже отгулял!
Как?! Даже качнуло! И это она спокойно называет — разочаровать? Потом мелькнула дикая надежда: может, она меня имеет в виду, может, это я отгулял?.. Но почему?
Неужели смерть мужа вызывает в ней такое торжество? Вообще есть такие люди! Принципы — важней. Она — такая!
— Считаю, что он достойно ушел из жизни!
Не понимаю — как он раньше-то с нею жил?
— Достойно — это как?
— Действительно… Откуда тебе знать, что такое «достойно»?
Сделала свое дело — могла бы отдохнуть немножко, не оскорблять! За десять минут устал! Представляю — каково ему десять лет! Неужели действительно сломался?
— Сказал, что устал обманывать и уходит из жизни!
— Как?
— Это уже меня не интересует!
Странно! Могла бы помочь…
— Он что — звонил?
— …Да.
Врешь, косая, не возьмешь!
Никогда он ничего заранее не решал: «Откуда я могу знать, какое настроение там появится?» Умно.
— Впрочем, я его похоронила уже давно!
— Как?!
— С тех пор, как он начал лгать!
Ну, тогда можно считать, что он вообще не рождался!
Потом я ехал на трамвае и вспоминал, как мы однажды тут с Кошкиным ехали, смотрели в окно на запорошенные пустыри и говорили друг с другом: «Это Невский, что ли? Ну да — вон же Казанский собор. А вот Исаакиевский…» Пока кто-нибудь из соседей, потеряв терпение, не начинал орать: «Какой Невский! Что вы городите?..» Но то посторонние люди, а то — жена!
Потом на цоколе сидел у метро, возле чугунных пионеров… Чугунная пионерка! «…похоронила… давно!»
Совершенно обессиленный тут сидел… Что такое, ё-мое? Не принять ли мумие?
…Помню, оказались мы с ним в разлуке: я на солнечной Кубе лодки сдавал, он, как более ловкий, в солнечной Монголии. Переписывались. И тут придумал он мыльную марку! Наклеиваешь марку, осторожно намыливаешь, на нее ставят штамп — на том конце связи стираешь штамп вместе с мылом, снова намыливаешь марку, отправляешь.
Может, и жизнь можно намылить — чтоб много раз?
Ну что? На дачу? Сутуло попить чайку, после — глубокий освежающий сон?
Нет!
— Здравствуйте.
— О! Давно у нас не были!
Даже и этих заведений перемены коснулись. Раньше сами красавицы были строго одеты, а теперь даже кассирша-диспетчерша сидит нагишом.
— Друга моего нет?
— Давно уже не было. Раздевайтесь.
— …Попозже зайду.
Потом еще в баню заглянул, где мафия смывает грехи. Однажды было с ними дело: начальник их наше учреждение в карты выиграл. Договорились делать «ванек-встанек» на валюту. Наполнитель: по документам — свинец, а на самом деле — титан. Поставили сто тысяч штук, валюту огребли. Оказалось по документам — свинец, а на самом деле — чугун! Русская игрушка «ванька-встанька»! Какая разница — как, главное, чтобы стоял! Обиделись почему-то, честность взыграла! С автоматами на нас пошли. Пришлось дыхнуть на них пламенем, чтобы поняли, что к чему!
— Ванька не заходил?
— Не было.
Где же этот сатрап режима, теперь неизвестно уже какого?
…Не хотел сюда заходить, напоследок оттягивал. Но что делать? В студенческие годы халтурили тут, обмывали привезенных после несчастных случаев — со всего города свозили сюда. Работы хватало! С тех пор шутили, мол, в морге блат. Иногда заходили.
— Типа этого… не было тут?
Наш друг, теперь кандидат наук, как-то косо смотрел.
— Да давно вас жду!
— В каком смысле?
— В прямом! Хана вам пришла, как и всем нам! Давайте, пока еще на пол не кладу! Давно нас могила ждет! Пользуйтесь, пока я тут, недолго осталось!
Да — мрачно. Но несколько общо.
— Значит, пока не было его?
Молчит. Гляжу — и глазам своим не верю: два знаменитых артиста — Юсупов и Харламов,— знаменитые и к тому же живые!
— Нам куда?
Хозяин мрачно:
— Пройдите в тот зал!
Ушли — и оттуда сразу же выстрелы, вопли донеслись.
— Что это?! — говорю.
— Дожили! — он говорит.— Зал один сдаем под дубляж фильмов!
Ну, это неплохо, наверное. Искусство и смерть. И когда я уходил, оттуда дикий хохот раздавался. Это посильнее, чем «Фауст» Гете.
У орлов спрашиваю — «Не было». У девиц-красавиц — «Нет!». Значит, одному мне тянуть лямку вампира? Прихожу на вокзал. Появление Кошкина с зеленоватым лицом эффектней бы было, но этого гада и на том свете работать не заставишь! По вокзалу метался, успокаивал себя: «Умо-ляю, ты же в хол-ле! Я апеллирую к твоему интеллекту!» Уговорил.
Наконец подали поезд. А вот и Высочанский движется, размышляя о судьбах страны. Встал у него на пути.
— О! И вы здесь? — вздрогнул.— Откуда?
— Из морга,— глухо проговорил.
Он деликатно не стал выспрашивать, как там. Явно, что хорошего — ничего. Скорбно помолчали — пока время не стало поджимать.
— Ну так вот,— торопливо Высочанский говорит.— Вашу лодку, конечно, мы никому не отдадим! Сами доделаем! Так что можете унитаз обратно приваривать! — Улыбнуться попытался, но я не поддержал.
Хотел он хотя бы шаг ускорить, но я не поддержал. Медленно шли.
— И на регату мы с вами пойдем.— Он меня взбадривает.— Только, конечно, без этого солдафона вашего!
Я метнул на него взгляд. Он осекся.
— Впрочем, сами решайте! — торопливо заговорил. Все что угодно уже мог обещать, лишь бы из этого цепенящего Царства Смерти ноги унести! Не сдержавшись, глянул на башенные часы.
— Год уже стоят! — мрачно выговорил я. Он вздрогнул.
Но поезд все же ушел.
Кого это он солдафоном назвал? Гурьича нашего? Чушь! Вот первый командир наш, Пигасов,— вот это был солдафон! Входишь — лежит, грязными носками к тебе.
— Разрешите доложить?
— Докладывайте!
— Извольте встать!
— Что-о-о-о?! Пять суток ареста.
Ну, арест на подводной лодке — значит, не обедаешь со всеми в кают-компании, а на вахту исправно ходишь и на занятия.
Через пять суток являемся оба.
— Разрешите доложить.
— Докладывайте.
— Извольте встать.
— Десять суток!
Являемся через десять суток.
— Разрешите доложить.
— Докладывайте.
— Извольте встать.
— …Пятнадцать суток!
Весь флот уже следил за нашей титанической борьбой — только о нас в кают-компаниях и говорили. Вдруг является на лодку комбриг, капитан первого ранга Гурьев.
— Почему отсутствуют в кают-компании офицеры Кошкин и Петров?
— Находятся под арестом!
— Ясно.
В очередной раз являемся к Пигасову.
— Разрешите обратиться?
— Обращайтесь.
— Извольте встать.
— Двадцать суток.
И это продолжается почти год. Но служим четко.
И вот однажды — сидим с Кошкиным верхом на торпеде, и вдруг взмыленный командир нашей БЧ-4 с очень подходящей для подводника фамилией Непийвода.
— Там от Гурьича вестовой. Вас спрашивает.
Сверкая шевронами, вестовой, слегка брезгуя, сажает нас на белый комбриговский катер, мчит.
Предстаем перед Гурьичем. Тот встает, здоровается за руку, предлагает нам садиться. Каюта красного дерева, бюро, кресла — Гурьич сидит с чуть приспущенным галстуком, курит тонкую папиросу, сверкают золотые запонки. Дружески расспрашивает нас — как служится, входит ли в наши намерения стать в ближайшее время вахтенными офицерами. Рубим: так точно!
Потом вдруг Гурьич говорит нам:
— Сегодня в нашем театре открываются гастроли казанской оперетты «Фиалкой Монмартра». Хочу вас пригласить!
Мы цепенеем. Тупо бормочем — мол, как же так, в промасленных комбинезонах? Гурьич чуть поворачивается к вестовому.
— Съездите, голубчик, за их парадной формой!
И вот весь рейд видит, как мимо всех кораблей летит наша парадная форма! К пирсу подается автомобиль. Едем.
