- Ничего не страшитесь, спасите мой труд - свод русских законов; я не поддамся разоблачению!
Тогда же были арестованы Сергей и Матвей Муравьевы, но их освободила многочисленная группа офицеров из Общества объединенных славян. Едва получив свободу, Сергей Муравьев замыслил поднять Черниговский полк. Это ему удалось. И он решил выступить на Киев, Белую Церковь или Житомир, чтобы соединиться с другими офицерами Общества объединенных славян. Наконец, остановили выбор на Брунилове [Брусилове], откуда за день марша могли достичь Киева или Житомира, исходя из обстановки. Перед выступлением полковой священник отслужил мессу и прочел солдатам Катехизис, составленный Бестужевым-Рюминым. Но солдаты абсолютно ничего не поняли из этого Катехизиса, гласящего, что демократическое правление было бы наиболее угодно богу; стало быть, как и в Санкт-Петербурге, пришлось воспользоваться именем великого князя Константина.
На марше Муравьев получил сообщение, что в Белой Церкви не было войск, которые он рассчитывал поднять, и он повернул назад. Но не успел он одолеть и нескольких верст, как оказался лицом к лицу с генералом Гейсмаром и его гусарами. Так он встретился со своей погоней. Муравьев и не думал колебаться, приказал своим людям немедленно броситься на артиллерию, что генерал Гейсмар вез за собой. Генерал Гейсмар, в свою очередь, приказал артиллеристам открыть огонь. Обе стороны выполнили приказ, но с разным успехом. После первого пушечного залпа, Сергей Муравьев упал, сраженный картечным разрывом. Он лишь потерял сознание; когда же, минут через десять, пришел в себя, его люди уже в беспорядке бежали. Он хотел бы вновь оказаться возле них, но было слишком поздно.
Матвей Муравьев, видя, что все потеряно, повернул на себя пистолет, который держал в руке, и выстрелил себе в голову. Двух других Муравьевых арестовали.
Оба процесса, естественно, надлежало слить в один. Император назначил следственную комиссию под председательством того самого Лопухина, которого Павел I сделал князем, по просьбе его дочери. Следствие длилось 4,5 месяца. Главная тяжесть обвинений легла на пятерых. Ими были Павел Пестель, Кондратий Рылеев, Сергей Муравьев-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин и Петр Каховский. Все пятеро были замечательными людьми. Скажем несколько слов о каждом из них.
Павлу Пестелю едва исполнилось 30-ть. Он носил немецкую фамилию, но был русским по рождению. Его отец, которому выпало служить губернатором после Сперанского, этой жертвы доноса, кого Александр и Николай реабилитировали потом, как бы соревнуясь между собой, в 1825 году, то есть, когда осудили сына, оказался на грани нищеты. Отец Пестеля, как и его предшественник, стал жертвой такого же доноса. Выводы по доносу, порицающие отца, далекого от мысли, что может дослужиться до такого, болью отозвались в сердце сына, который учился в Дрездене, вернувшись в Санкт-Петербург, поступил в пажеский корпус, был произведен в прапорщики и далее, во время французской кампании, получил звание капитана. К слову, в Бар-сюр-Обе, увидав, что баварские солдаты грубо обращаются с одним из наших крестьян, он расправился с ними своей тростью. Он вернулся в Россию адъютантом Витгенштейна и, наконец, в звании полковника принял командование Вятским пехотным полком.
Пестель был небольшого роста, но ладно скроенным, сильным и очень ловким. Его считали тонким, хитрым и честолюбивым. Без риска обмануться, скажем, что это был высокий властный ум, и это чувствовали даже те из его компаньонов, которые не питали к нему никаких симпатий. Например, Рылеев, сам большой умница, и Александр Бестужев. Таков был Пестель, задумавший ассоциацию; он же написал проект свода русских законов, и это его голос звучал всегда, когда дело касалось смелых проектов и крайних решений. Сложилось мнение, что он был республиканцем типа Бонапарта, а не Вашингтона. Но кто мог верно об этом судить? Смерть пришла за ним раньше, чем он завершил начатое дело. Умер он страшной смертью, и было предпринято все, чтобы она выглядела позорной. Ложь, нам кажется, могла бы пощадить его бездыханное тело.
Кондратий Рылеев был поэт, он только что опубликовал свою поэму В о й н а р о в с к и й с посвящением Бестужеву, другу; он предсказал и его и собственную судьбу, как человек, который шесть дней подряд ходил вокруг Иерусалима, повторяя: «Горе Иерусалиму!», и на седьмой день сказал: «Горе мне!» и разбил свою голову о камень. Послушайте-ка:
Ce qui semblait l’arr;t du destin ; mon r;ve,
Dans l’esprit du Seigneur n’;tait pas r;solu…
_
То, что казалось приговором судьбы моей мечте,
Не было решено Всевышним.
Терпение! Подождем, когда колосс закончит
Громоздить на себя желанную анафему,
Когда он ослабеет еще, сгибаясь
Так, что ослепнет и разобьется о камень преткновения.
Маммону беззакония, оставим его без сожаления
Средь бела дня выставлять свою спесь.
Тщетно ожидать, что в своей безнаказанности он мыслит;
Карающий гром таится в лазури,
Терпение! Ждем. Боже, за это воздастся!
Бог не будет содействовать жатве греха...
Напрасно народ мыкает горе в оковах,
Его стон бесполезен - не долетает до неба.
Но мое сердце, которое его слышит, волнуется и томится,
Медленно наполняется желчью и жаждой мщения.
Мой взгляд становится рассеянным, хмурым и диким;
Он устремлен на призрак, что растет;
Отче мой, имя призрака - Рабство.
Его голос грозен, и это я, кого он проклинает;
Яростно преследует меня его раскаленное слово -
В пылу битвы, у подножья святых алтарей,
В пустынной степи, куда бегу я своей мыслью,
И даже в мире отчих очагов:
«Пора, - мне повторяет этот высочайший глас, -
Пора ударить по хозяевам, что унижают,
Пора расправиться с тиранами Украины,
Слушай: час пробил, время, пора!»
Я знаю, что тот на краю бездны,
Кто первым пытается ударить по своим тиранам.
Я знаю, что судьба избрала меня жертвой,
И кровь, полученную от тебя, мать, я тебе отдаю.
Я знаю, что не увижу зарева
Великого дня, обещанного божественным оракулом.
Я знаю это. Но чувствую - и душа моя спокойна –
Что кровь мучеников прольется не зря.
Эти стихи говорят лучше, чем мы сумели бы рассказать, кем был Рылеев.
Сергей Муравьев-Апостол служил подполковником в Черниговском пехотном полку; он был блестящий, решительный, отзывчивый сердцем офицер, либерал по воспитанию и участник заговора с момента его возникновения. Двойная фамилия указывает на то, что он принадлежал к дому Муравьевых, давших России столько замечательных людей, и к семейству Апостола, казацкого гетмана. Иван Муравьев-Апостол, его отец, которого я хорошо знал по Флоренции, куда он удалился, не желая больше жить в России, и где, как он говорил, оплакивал прах трех своих сыновей, одного - покончившего с собой, второго - повешенного, третьего - сосланного, Иван Муравьев-Апостол был сенатором, а во времена Империи [наполеоновской] - министром России, сначала в ганзейских городах, потом - в Испании. Три его сына, которых так фатально он потерял, были его славой и гордостью. Никогда, говорил он мне, вытирая слезы, у него не было повода быть недовольным ни одним из них. Он был, скорее, аристократ, нежели либерал; будучи в родстве со старым наставником Александра, он получил воспитание близ императора, недавно почившего в бозе. Это был блестящий филолог, главным образом, эллинист; перевел на русский язык «Облака» - произведение Аристофана и в 1825 году опубликовал «Путешествие в Тавриду». Недавно написал греческую оду на смерть Александра, как его старый друг, и изложил ее, наконец, латинскими стихами; его любимым чтением был «Прометей» Эсхила.
Сам по себе Сергей был если не литератор, то, во всяком случае, человек просвещенный; на армейскую службу попал в 1816 году и оказался в числе офицеров полка, что взбунтовался против своего полковника Шавца [Шварца]. В ходе преобразования части он был перевеен в другой - в Черниговский полк, и этот перевод приблизил его к Пестелю. И тогда его вторая фамилия - Апостол - стала повелевать его сознанием больше, чем первая.
Она напоминала ему о конфедерации свободолюбивых воинов, которая в соответствии с избранной целью распространила в Малороссии идеи независимости, не угасшие там и сегодня. Его дед, Даниил Апостол, в 1727 году был избран казацким гетманом и энергично защищал свою страну от вторжений Петра I [Петр I умер в 1725 году]; его патриотизм был вознагражден долгим пленом. Предания о независимости - гордость молодости, они стали мукой зрелости Сергея. До заговора брат Матвей и он были неразлучны. Смерть разверзла между ними могильную бездну, а ссылка – бездну насильственной разлуки между могилой и оставшимся в живых.
