Пока норманны в гостевом доме варили и коптили мясо, обсушивались после целого дня в мокром лесу и отдыхали, Тихоня собрал в своей избе прочих Хотьшинских старейшин, отцов и дедов.
— Все так и есть, — сказал он им. — Сами видели, варяжский князь золото направо и налево раздает. Надо решать. А то уплывет рыбка, когда еще такая попадется.
— А искать его не будут? — усомнился дед Угор. — Знатный ведь, князь, не из простых каких!
— Да кому он нужен? Свои варяги его десять лет не видели, думают, поди, что давно помер где-нибудь у греков. И киевскому князю от него одно беспокойство. Те же новгородцы рассказывали, что Ладогу он вроде захватил. Сгинет — князь новгородский только рад будет.
— Складно ты говоришь, Тихоня, да неладно выйдет! — Его двоюродный брат Радай в досаде махнул рукой. — Их вон две сотни! А нас, если всех парней считать, и шести десятков не наберется! Куда на такую силу лезть? Только головы сложим зря, баб и детей сиротами оставим.
— А мы одни и не полезем. Соседей на подмогу позовем.
— Каких соседей?
— Прокшу с его мужиками позовем. Верхоломских позовем. К Сушиничам пошлем. Ну и жабачевских кликнем. У них своих шесть десятков, да и веси окрест не пустые стоят.
— Жабачевских! Скажешь тоже, Тихонька! — Дед Угор даже обозлился. — Моему Малюте два зуба выбили, мне ребро сломали, до сих пор хожу перекосившись. Вон какие мы с ними хороводы водили на Купалу! А ты их звать хочешь, да еще золотом варяжским с ними делиться!
— Ради золота можно и зубы, и ребра простить. Там столько, что на всех хватит, и еще подати платить за сто лет останется. Вот-вот новгородский князь опять до нас доберется, пять лет уже не был — сразу тридцать гривен поди выложи! А так и рассчитаемся, и в прибыли еще будем.
— Прибыль… баба твоя вон опять с прибылью ходит… — проворчал Обрадец.
— А тебе завидно никак? — встрял Ломач. — От твоей-то уже прибыли, как от дырявого отопка!
— Хватит! — осадил их Тихоня. — Ты, Ломака, к верхоломским съездишь. Ты, Угор, к Сушиничам. А к жабачевским я сам поеду. Да смотрите, бабам не проболтайтесь. А то с языка на язык — и до варягов дойдет. И Шумила чтоб не знал, а то проговорится часом.
Норманны отдыхали еще три дня, но времени зря не теряли: чинили протекающие ладьи, латали порванную одежду, отсыпались перед новой долгой дорогой. До Варяжского моря оставалось больше, чем они прошли от Всесвяча, а там еще ждал долгий путь в Норвегию. Многие опасались, что они не успеют проделать его до зимы, и предлагали зазимовать в Ладоге. Несмотря на то что Харальд основательно испортил отношения с Ярославом Киевским и его сыновьями и за зиму новгородский князь мог уничтожить его дружину, норманны надеялись, что брак конунга с Елисавой поправит дело. Хирдманы считали, что этот брак — дело решенное. В отношениях с женщинами их предводитель отличался такой же настойчивостью, как и в поисках добычи, и был почти так же удачлив. И если дочь Ярослава все-таки поехала с ним, хотя могла остаться с родичами, это означало, что рано или поздно она примет от него свадебные дары. А их бурные ссоры и горячие объяснения скорее служили тому подтверждением, чем опровержением.
На четвертый день Харальд собрался ехать. Хотьшинцы уговаривали его побыть еще, каждый день зазывали к себе, но он не хотел засиживаться. Впереди его дружину ждало Ильмень-озеро, сердце земли словен. Когда он ехал во Всесвяч за Елисавой, молодой князь Святослав с дружиной как раз ушел по Волхову в Ладогу, откуда Харальд уехал через Сясь и Мету, и благодаря этому они разминулись. Но с тех пор Святослав мог успеть вернуться. А если вернулся из земли еми и его старший брат Владимир, князь новгородский, то встреча эта для Харальда и его людей могла кончиться совсем плохо. Елисава спросила как-то, что он собирается делать в этом случае.
— Ты скажешь ему, что мы с твоим отцом помирились. — Харальд пожал плечами. — Ради этого я и просил тебя поехать со мной.
— Ах, ради этого!
— Ну, разумеется, еще потому, что я очень тебя люблю.
— Не смей так говорить! Я уже почти чувствую горлом сталь твоего скрама!
— Эллисив, а мне казалось, что недомогания у тебя уже прошли. Чего ты на меня кидаешься?
— Не трогай меня! — Елисава покраснела и окончательно обозлилась.
— Я и не трогаю. Видишь, сижу и даже руки к тебе не протягиваю. — Харальд, сидевший на скамье, показал ей свои «невинные» руки.
— Какое тебе дело до моих… И вообще… Я не об этом говорю!
— Ну, не буду, не буду больше приставлять к твоему горлу нож! Придумаю что-нибудь другое…
— Уж ты придумаешь!
Елисава так и не поняла за время долгого пути, как же ей относиться к Харальду. Княжне хотелось, чтобы их отношения стали… попроще. Чтобы она могла на него положиться, чтобы поверила, что он любит ее и ценит не только как щит и основу своей безопасности. Ей очень хотелось, чтобы он ее любил. Проводя много времени рядом с ним, Елисава чувствовала, что ее все сильнее тянет к нему. Она могла бы быть очень счастлива с этим мужчиной, если бы только знала, что его слова о любви, которые он часто ей повторял, содержат в себе хоть искру истинного чувства. Но кто его поймет? Притворяться Харальд умеет, и, возможно, все это — его очередная хитрость с целью удержать ее рядом, пока она ему нужна. Причем ему нужно не только ее согласие, но и ее искреннее расположение. Как добровольная союзница, она при столкновении с новгородским князем Владимиром, ее братом, принесет гораздо больше пользы, чем как бессловесная заложница. Но что может стать «проще» с таким непростым человеком? Сначала должен измениться он сам. Елисава, неглупая от природы, была еще достаточно молода и в глубине души надеялась, что Харальд изменится. Ну, хотя бы ради нее, если и правда так любит, как говорит!
Медлить в дороге сверх необходимости было бы глупо, и Харальд не поддавался на уговоры хозяев. Правда, за гостеприимство он богато их одарил: раздал множество монет, которые женщины вешали в ожерелья, а Тихоне подарил серебряную чарку греческой работы с изображением всадников.
Снова погрузив все имущество в ладьи, дружина двинулась по озеру на север. Путь продолжался три дня, с остановками на ночь. Из озера Пено вышли в озеро Вселуг, начинавшееся за северным краем первого и его небольшими протоками, а дальше лежали верховья реки Волги. После Дождей вода и здесь поднялась, и можно было идти почти до самых истоков, но всего через один «роздых» река закончилась. Теперь предстоял еще один волок, из Волги в Стабенку, приток Полы, текущей в Ильмень. Волок, к счастью, был короткий — еще один «роздых». Отдохнув за ночь, хирдманы вырубили утром в лесу нужное количество бревен, очистили их от сучьев и приступили к делу.
