Таким образом, тишина и покой, поразившие Изабеллу сразу по приезде, длились недолго. Один за другим прибывали сеньоры со знаменами и людьми, заполняя город и дворец. Все приветствовали ее почтительно и благоговейно, уже видя в ней свою государыню, и она толком не понимала, рада она этому или нет. Конечно, она с гордостью надела бы корону, прежде венчавшую ее отца и ее брата, но она помнила, какие трудности пришлось преодолевать Бодуэну, и не была уверена, что способна на это. Если бы еще рядом с ней был сильный мужчина, такой, который сам способен справиться с любой проблемой и решительно противостоять нападениям султана! Но ее прекрасный Онфруа явно был не в силах это сделать. Он терпеть не мог походной жизни, не любил носить тяжелые доспехи и не скрывал своего пристрастия к тихим и утонченным наслаждениям эпикурейца.
— Разве не милую, не приятную жизнь мы с вами ведем, душа моя? Мы счастливы вместе, потому что я могу каждую свою минуту посвящать вам. Разве не достаточно у нас крепостей и храбрых воинов, которые их защищают? Зачем царствовать среди шума и ярости народа, который никогда толком не знает, чего хочет? Скажите этим людям, что вы не желаете быть королевой, и давайте вернемся в Крак!
— И вы думаете, что нас встретят там с радостью? Ваша мать и господин Рено страстно желают, чтобы корона досталась нам с вами. Они могут нас прогнать, и куда мы отправимся в таком случае?
— В Торон, крепкий замок в Ливанских горах, который мне достался в наследство от моего деда, коннетабля. Помню, я бывал там ребенком, это прекрасное место недалеко от моря...
Подобные речи могли бы прельстить молодую женщину, которой жизнь до тех пор улыбалась, пусть даже в глубине души тихий голосок нашептывал ей, что Онфруа — личность далеко не героическая и вряд ли сумеет ее защитить, если потребуется; но рядом с таким безупречным рыцарем, каким был Балиан д'Ибелин, произносить подобные слова было немыслимым, и последний не стал скрывать своего мнения:
— Ваш славный предок всегда высоко и решительно держал меч коннетабля, — сказал он напрямик. — Ему было бы очень стыдно за вас, мессир Онфруа. Он бы от вас отрекся, как поступил бы и любой честный человек, потому что вы — просто-напросто трус!
На это оскорбление молодой человек все же ответил:
— Я человек не менее храбрый, чем вы, мессир, но я имею полное право отказаться от трона, на котором чувствовал бы себя не на месте и который меня совсем не интересует! Моя прекрасная супруга также к нему не стремится.
— Потому что вы этому препятствуете, — вмешался Раймунд Триполитанский. — Но помните, что мы не вас изберем нашим королем, а ее — королевой. Если вы откажетесь достойно играть ту роль, которая вам предназначается, мы попросту вас разведем, чтобы отдать ее королевскую руку тому, кто будет достойным Изабеллы! В отличие от вас!
— Вы даже детей ей дать неспособны, а ведь вы женаты уже более двух лет! — презрительно подхватил Балиан.
— Дети у меня будут, когда я этого захочу! — в бешенстве заорал Онфруа. — А что касается короны, — если вы рассчитываете, что патриарх возложит ее на голову моей жены, то напрасно теряете время! Он никогда на это не согласится.
— Епископ Вифлеемский может заменить этого недостойного патриарха. Как только он прибудет, мы приступим к избранию госпожи Изабеллы, потому что здесь многие хотят, чтобы она стала нашей королевой. А он будет здесь сегодня вечером!
И в самом деле, несколькими часами позже старый прелат со своей свитой под восторженные крики толпы вошел в Наблус. На следующий день, после того как он немного отдохнул, в большом зале дворца собрались все высшие бароны — те, кто честью служил Амальрику и Бодуэну и кто составлял большинство франкской знати. Каждый занял свое место под родовым гербом, как некогда в Иерусалимском дворце. Пустой трон в глубине зала ожидал молодую женщину, которой предстояло его занять. А перед этим троном, рядом с которым сидел епископ, стоял Раймунд Триполитанский.
Когда все собрались, он приказал ввести принцессу и ее супруга.
Она пришла в сопровождении матери, бывшей королевы Марии, которая вела ее за руку и, казалось, поддерживала. И в самом деле, Изабелла была очень бледна, и эту бледность подчеркивало негнущееся темно-лиловое византийское платье, усыпанное сверкающими камнями, которое она теперь снова предпочла надеть.
Гром приветствий, встретивший молодую особу, не заставил ее улыбнуться. Обе женщины подошли к епископу и склонились, чтобы получить благословение, затем мать выпустила руку дочери, перед тем на мгновение сжав ее в своей ладони.
— Смелее! Надо сказать им об этом!
Но Изабелла разрыдалась и закрыла лицо руками, не в силах вымолвить ни слова.
— О чем сказать? — грозно нахмурившись и сверкая глазами, спросил граф Триполитанский.
Заключив Изабеллу в объятия, чтобы она могла выплакаться, Мария громко и отчетливо проговорила звенящим от негодования голосом:
— О том, что сегодня ночью господин Онфруа тайно покинул этот дворец и отправился в Иерусалим. Он намерен сказать принцессе Сибилле, что его силой намереваются сделать королем, что он никогда на это не согласится... что просит у нее защиты и покровительства... и хочет быть ее лучшим другом!
Рокот гнева прокатился по толпе и рассыпался проклятиями. Казалось, через просторный зал пронеслась буря, взметнув разноцветные шелковые полотнища на древках. Раймунд Триполитанский, стоявший посреди этого вихря, на мгновение прикрыл глаза, придавленный тяжестью известия. А когда снова их открыл, увидел, что королева Мария тихонько ведет дочь к выходу. Сердце у Изабеллы колотилось под лифом, расшитым жемчугом, так, что едва не выскакивало из груди. Ей было нестерпимо стыдно и больно. А ведь она этой ночью так отчаянно сражалась, стараясь помешать Онфруа совершить преступление, которое приведет к полному разрыву с людьми его круга, но все оказалось напрасно! Все, что она могла сделать, — это отказаться последовать за ним. Да и то ей пришлось поклясться на распятии, что никому не расскажет о его бегстве до завтрашнего собрания — до тех пор, пока он не окажется вне досягаемости и его уже невозможно будет догнать.
Тем временем Раймунд Триполитанский, дождавшись, пока воцарится относительная тишина, заговорил снова:
— Сибилла будет коронована, господа, если это уже не произошло, и отныне мы все в опасности. Особенно — я, к которому Куртене и магистр Ордена тамплиеров всегда испытывали стойкую ненависть. Я отправляюсь в свой укрепленный замок в Тивериаде, к моей жене и четверым сыновьям, и никуда оттуда не двинусь. И храни Господь королевство, над которым также нациста смертельная опасность!
