— У вас нашлось время обдумать то, что мы обсуждали несколько дней назад? — спросил его хозяин.
«Значит, Абдул Самут Хан все еще надеется извлечь какую-нибудь выгоду».
— Я все обдумал, и ответ мой остается прежним, — произнес Росс, возвращая курительную трубку. — У меня нет необходимого вам золота, нет у меня и желания нарушать волю эмира. Будь что будет.
Лицо наиба сделалось жестким. Он резко вставил в трубку свой мундштук.
— Явир Шахид Махмуд останется здесь и будет надзирать за вами. Естественно, он разочарован, что не идет с нами на войну, однако ваше положение обязывает, чтобы вас охранял офицер такого ранга. — Абдул Самут Хан заговорил тише. — Несмотря на то что он находится в моем жилище, он предан эмиру. Я не могу предсказать, что он сделает, если донесения с войны окажутся не самыми лучшими.
«Другими словами, Шахид может принять решение казнить своего узника, если дела на войне пойдут плохо. — Росс принял наргиле и вдохнул полный рот мягкого дыма, потом медленно выдохнул его. — Все это звучит как мягкая попытка запугать меня до смерти. Что ж, угроза неплохая: если у меня есть выбор только между Шахидом и Абдул Самут Ханом, то мне следует выбрать наиба, который, возможно, сделает то, за что получит взятку. К счастью, мне не надо выбирать».
— Я ценю вашу заботу о моем благополучии, но с вашим мастерством артиллериста армия бухарцев, несомненно, одержит победу.
— У вас гладкий язык, лорд Кхилбурн. — Наиб нехотя улыбнулся. — Никак не могу понять: то ли вы совершенно невинны, то ли вы — великий обманщик. Но на сегодня хватит этих мрачных тем. Подумаем о приятном: я хочу устроить небольшой праздник для своих друзей в ночь накануне выступления нашей армии. Праздник будет проходить в моих садах, будет музыка и танцоры — персидские танцоры, которые куда искуснее в этом деле, чем туркестанцы. Вам это в высшей степени понравится. Идти на войну — значит сильно рисковать, поэтому человек должен наслаждаться жизнью. Как говорил великий персидский поэт Омар Хайям: «Получите как можно больше удовольствия от того, что нам предстоит прожить, прежде чем мы рассыплемся в прах». Кажется, так?
Росс с улыбкой услышал те же стихи, которые он процитировал Джулиет: «Вот в этом я с хозяином полностью согласен».
Когда Росс вернулся, отобедав с Абдул Самут Ханом, его уже поджидала Джулиет. Он закрыл дверь на доску, и она, стянув с себя покрывало, подошла и обняла его.
— Сегодня был удачный день, — прошептала женщина, прижимаясь к его широкой груди. (Ей никогда не надоедало прикасаться к нему.) — Я без всяких проблем вышла за ворота города, и теперь наши ружья и снаряжение находятся там, где мы их оставили. Все спрятано в поместье Казимов и ждет нас… Через два дня Салех с Резой отправятся в Персию, а еще через три дня поедем домой и мы.
Росс ничего не ответил, просто крепко обнял Джулиет и зарылся лицом в ее волосах. Джулиет нахмурилась:
— Что-то случилось?
— Наверное, так. — Он отпустил ее и снял сюртук. — И, честно говоря, я не знаю, хорошие это новости или плохие.
Заинтригованная, но не встревоженная, Джулиет пошла вслед за Россом в спальню. Взяв расческу, она опустилась на шелковую подушку.
— Неужели может быть еще хуже, чем сейчас? Расскажи.
Росс стянул шейный платок, потом устало потер себе шею.
— Ко мне приходили Эфраим бен Абрахам и двое его друзей. Они сказали, что в Черном колодце сидели два европейца. Одним из них был Иан, а другой — русский офицер. Кто-то из этих двоих казнен, а другого пока оставили в живых. — Он глубоко вздохнул. — Черт побери, они не знают, кто из них кто!
Джулиет перестала расчесывать волосы. От лица ее отхлынула кровь.
— Значит, Иан, возможно, жив, но мы не знаем наверняка?
Она уже несколько недель оплакивала своего брата и, услышав такую новость, была потрясена ничуть не меньше, нежели узнав о его смерти. И хуже всего то, что наверняка ничего не известно. Пытаясь убедить себя, что Иан жив, она сказала:
— Я всегда думала, что рассказ о ференги, который осенил себя крестом, вряд ли относится к Иану. Скорее всего казненный принадлежал к ортодоксальной церкви.
Росс сочувственно посмотрел на нее, но не стал вдохновляться ложной надеждой.
— Весьма вероятно, но в последнее время у эмира с Россией отношения лучше, чем с Британией. Скорее он казнил бы британца.
Джулиет поспешно спросила:
— Тогда почему эмир объявил, что казнил Иана, если на самом деле не сделал этого?
— Понятия не имею, — покачал головой Росс. — Может, политика, а может, обычное вредительство. Насрулла, наверное, решил таким образом запугать других возможных шпионов. Но для него было бы расточительно убивать британца, который когда-нибудь окажется полезным как заложник. Возможно, были и другие причины. Наверное, мы никогда о них не узнаем.
Джулиет сжала кулак и крепко укусила себя за костяшки пальцев. Потом надолго закрыла глаза, открыв же, жестко поглядела на Росса:
— А теперь, узнав, что Иан, возможно, жив, что мы будем делать?
Росс скривился и зашагал по комнате. Его золотистые волосы и мягкие шаги вызывали в памяти образ льва, мечущегося в клетке.
— Сомневаюсь, что мы можем что-либо сделать.
— Надо попытаться спасти его, — сказала Джулиет, понимая, что нельзя бросать брата, если он жив, но в то же время она не могла оставить и мужа.
Росс криво усмехнулся.
— Другими словами, сбежав из дома наиба, мы должны ворваться в надежно охраняемую тюрьму и вытащить оттуда человека, который наверняка находится в ужасном физическом состоянии. Извлечь его из дыры глубиной в двадцать футов, тайно вывезти за город, потом благополучно переправить через Каракумы в самое рискованное время года. А вдруг это не Иан?
— Мы приехали сюда для того, чтобы попытаться спасти его, — упрямо произнесла Джулиет. — И раз уж он, быть может, жив, мы не можем просто так взять и уйти.
Росс вздохнул.
— Кажется, мы уже в сотый раз возвращаемся к вопросу о том, какова ценность человека, который совершает самоубийство, пусть даже ради благого дела? Ты же знаешь, что я думаю по этому поводу.
Джулиет овладела ярость.
— Другими словами, ты слишком трус для того, чтобы спасти его!
— Конечно, я трус, — быстро ответил Росс. — Я был в настоящей панике с того самого момента, как оставил Константинополь, и последние несколько недель трясся от страха, как заливное в блюде. Но здесь дело отнюдь не в трусости, а в том, возможно ли вообще предпринять что-нибудь.
Слова Росса обезоружили Джулиет. Она улыбнулась бы, если б не была так расстроена. Она уже достаточно насмотрелась на деяния своего мужа, чтобы обвинение в трусости звучало по меньшей мере абсурдно.
