Эрик озабоченно кивнул. Видно было, что он не может отвлекаться, к нему подступила какая-то важная тема – а он говорил о своей матери. Его же как бы специально перебила Е. П.
– О маме, прошу вас, – сказала гостья, та самая женщина Ника. Она чувствовала, что это сейчас ему гораздо важнее, чем простой разговор о странностях соседнего дикого народа.
Так вот, самое главное, чем может быть прославлен шаман, это чудеса исцеления, рассказал он. Мать его именно этим была известна.
Еще она беседовала с духами ушедших – на тему всяких важных начинаний, стоит ли ехать или надо обождать, придет ли эпидемия и так далее, и когда привезут спирт, к примеру, и еще она давала людям песни на разные случаи жизни – песня рыбной ловли, песня потери, когда человек что-то ищет, песня прощания. Но они не общие, не для всех, в их местности каждый имеет свои песни и бормочет их про себя в нужный момент.
Е. П. опять со смехом кивнула, словно бы желая еще что-то добавить, и Эрик вежливо остановился.
– Ну вот вы про маму, прошу, прошу, – вмешалась наша женщина, стараясь помочь Эрику. Ей было его почему-то жалко, как давно не было жалко даже собственного сына.
Гости сидели за низеньким журнальным столиком, на котором было собрано угощение к чаю – вафельный тортик, конфеты в вазочке и знаменитое яблочное варенье Елены (каждая долька яблока твердая, прозрачная и напоминает мармелад). И стояла бутылка крыжовенного шампанского в бутылке из-под французского «Вёйв Клико».
Елена Прекрасная была мастерица на все руки. Как уж она все успевала: и вести аспирантов, и читать лекции, и принимать экзамены, и редактировать множество книг, и на даче управляться с семейством своего мужа, которое наезжало в полном составе, с детьми мужа от первой жены, с внуками и даже с той первой женой, без которой невозможно было обойтись, а кто же будет смотреть за младшими?
Отношения между ними, женами, были очень добрые, кстати.
У Елены Прекрасной других отношений с людьми не бывало. Она работала на всех и всегда как вол.
Ника очень любила Елену П., но навещала ее редко, потому что боялась быть лишней.
Да и собственная жизнь, работа, сын, транспорт, полулежачая мама в своей квартирке в часе езды от Никиного дома, собаки – кобель и старенькая девочка Ляля.
Никому бы и в голову не пришло взять кобеля к своей уже имеющейся девочке, но ниже этажом убили старушку соседку, остался карликовый мальчик, пожилой терьер с одним гнилым зубом в пасти. Его, конечно, соседки принесли к Нике.
Безвинная псина Ляля вообще устроила по этому по воду внеплановую течку, а новый жилец почувствовал себя супругом на законных основаниях – но этот кобелек Дон Корлеоне был мал ростом и не мог даже стоя до браться до нужного пункта, в честь чего он метил все во круг, совершенно тронувшись разумом.
Ника после прихода из института устраивала ежевечернюю генеральную уборку, а сын, недовольный этим бардаком и новой собакой, от которой первое время воняло, пока не был удален зуб, – сын вдруг повел себя как главный кобелек, у которого заняли его территорию, и на основании этого пещерного чувства вдруг стал требовать, чтобы ему дали уехать в бабину квартиру, а саму бабу мать пусть забирает на его место напрочь, в его комнату, так? Все равно типа ты к ней ездишь каждые три дня. Тебе же будет легче. И в армию оттуда хрен кто догадается меня взять.
На вопрос же «А на что ты будешь существовать?» сын отвечал, что найдет сам, не волнуйся.
У матери вертелось в уме «будешь драгдилером как твой драгоценный Зубарь?» Поссорились. Пока что удалось отстоять прежнюю ситуацию.
При этом положении дел как-то отдохнуть, отвести душу оказывалось некогда, даже дойти до такого святого и радостного человека как Елена.
Ника откладывала эти визиты до совсем уже безнадежных моментов, когда только и хотелось, что покончить со своей жизнью. Особенно после всяких выяснений у сына насчет того, не занимается ли он со своими друзьями чем-то нехорошим, не тянут ли они его в наркотики.
После того, очнувшись, Ника шла к Елене и именно запасалась для такого случая предлогом, чаще всего когдатошней книжкой, взятой у Елены почитать с возвратом.
Теперь Ника принесла назад том Шекспира, а именно «Гамлета» в чьем-то переводе.
В прошлый раз, когда Ника заходила к Елене, у гостей разговор шел, в частности, о разнице между этим переводом и пастернаковским. Кто-то упомянул вскользь, что лучший из текстов был одного великого князя, который слово в слово и прозой перекатал «Гамлета» со староанглийского, а некоторые возразили, что уж лучше взять то, с чего сам Шекспир списывал, из датских хроник.
Ника слушала навострив ушки эти шутливые беседы образованных (и скрывающих данный факт) людей. Скорее, правда, шекспировские переводы были ответвлением от главной темы, все с удовольствием сплетничали об одной широко известной даме. «И крупной солью светской злости», – завершил тему один из гостей.
Ника тогда и попросила почитать шестой том Шекспира.
В нынешний раз гость был только этот самый Эрик, молодой человек с раскосыми синими глазами, финн по национальности.
– Вы можете предсказывать? – настойчиво спрашивала его Ника, которой ударило в голову крыжовенное шампанское. – Будущее можете?
Из дальнейших приветливых, но уклончивых ответов Эрика можно было понять, что он этого никогда не практикует.
– А мама ваша? – тогда спросила смущенная Ника. – Она предсказывала?
Выяснилось из невнятной фразы, что вот как раз мама этим занималась.
– А как, что она предсказывала? Можно узнать?
Он как-то несвязно что-то пробормотал, слышны были только последние слова:
– …по телефону.
– Предсказывала, да, – улыбаясь, добавила Елена. – Было такое.
– А теперь не предсказывает? – пошутила Ника. – Я понимаю, всем тяжело это слушать. Как камень на шею. Такое происходит… Хотя нам, матерям, надо прямо сказать: не мешай. Мне так сын говорит иногда, не лезь, мать. Не сходи с ума, мамашо. Называет меня мамашо. Ну а ваша мамашо? Как она?
Он промолчал, как-то слабо улыбнувшись. Ника вдруг испугалась. Повисла тяжелая пауза.
– Она умерла, – ответила Елена Прекрасная. – Эрик ездил, только что вернулся.
– О, простите меня, простите.
Эрик очень просто и по-доброму реагировал на этот допрос Ники, и она поняла (как-то помимо его слов, сама по себе), что мама терзала своего Эрика, предсказывая ни много ни мало собственную скорую смерть и звоня ему со своими прогнозами будущего, жалобами на здоровье и просьбами вернуться.
Но тут не надо быть большой шаманкой, трезво глядя на себя как бы изнутри, попутно думала Ника, все мы, матери, одного полета птицы, все предсказываем детям на всякий случай свой уход, действуя как бы намеками, т. е. жалуясь на здоровье и не говоря конкретно, к чему такие болезни ведут. Как полные идиотки пугаем их фразами типа «А мое кольцо отдашь своей жене». Хотя у Кима даже и девушки постоянной еще нет.
Бедный Ким. Бедный мой Ким, что с ним будет. Молодой человек вдруг посмотрел, немного стесняясь, на часы и заторопился уходить. Извинился, попрощался и исчез.
Ника же сидела, хотя звери давно ждали прогулки, и спрашивала Елену о ее жизни и нахваливала яблочное варенье.
Елена Прекрасная еще рассказала, что вот для малышей она делает еще другое одно свое яблочное варенье, совсем без сахара, чистые пектины, варим очень густое пюре, намазываем его на смоченное водой стекло, сушим до корочки, называется пастила. Потом эти тонкие пласты отделяем и скатываем рулонами, пересыпав сахарной пудрой.
Ника, в свою очередь, вспомнила, как она в молодости, когда жили еще вместе с мамой, сделала на зиму тоже заготовку, трехлитровую банку тертой черной смородины, привезла ее домой, поставила на пол в кухне, а мама сделала свое обычное замечание, зачем ты варенье на пол, подыми, подыми, и маленький Ким тут же с готовностью приподнял эту банку двумя своими слабыми ручками, банка выскользнула и раскололась.
– Удалой мой сынуля. И до сих пор такой же, всё воюем. Но он очень хороший человек растет. Очень! Его так любят друзья! – сказала, находясь в преддверии слез, Ника.
– Да, – продолжала профессор Елена, – Эрик вот хороший человек, мой незаменимый помощник. Я ему немного приплачиваю, он иногда мне приводит компьютер в чувство. Хотя с диссертацией подзадержался. Ты знаешь, сколько ему лет?
– Двадцать сколько то, может, двадцать три?
– Ему тридцать девять. Дочери уже пятнадцать.
– Боже, какой юный!
– Это все проделки его матери, – смеясь, отвечала Елена. – Ее были штуки. И она его и сейчас не оставит.
И вот теперь, летним вечером, когда в окно влетела черная бабочка, Ника вдруг сильно затревожилась и позвонила по мобильному своему сыну.
Он уже давным-давно ушел провожать друга (так называемого друга, и зачем тот все приезжает?).
На дворе стояла ночь, густая как чернила. Телефон тренькал, но сын не отвечал. Странно.
