была бы приложима такая работа, – были или должны быть прививаемы, и если одна модная прививка потерпела фиаско, вскоре появляется другая проституирующая науку вещица подобного же сорта.
Никакие уродливые выдумки и назойливость попов, даже чудотворящего сорта, не шли так далеко и не были так опасны для человеческого рода, как указанное медицинское инфекционное варварство, которое со времени пастеровского первого института по прививке собачьего бешенства в Париже и подобных же других выступлений названного еврея роскошно развилось на государственные средства в виде особых инфекционных институтов. Если, кроме таких прививочных оргий, распространяющихся в мире при содействии бактерийной фантастики или без неё и навязанных людям и скоту, принять в расчет еще потакающие преступлению дикости так называемой психиатрии, то получается отчасти уже готовое, отчасти еще подготовливаемое варварство практического и теоретического сорта – варварство настолько отвратительное, что с первым из них можно покончить только уничтожающими уголовными законами.
Вивисекция при этом является первым преступлением, одновременно теоретическим и практическим. Поэтому все указанные врачебные приемы можно метафорически охватить одним общим выражением «вивисекция человечества». И на самом деле, человеческий род здесь вивисецируется не только в отдельных личностях, но и как общее цельное тело, и подпадает медицинскому произволу и варварству. Следовательно, и в этой области может помочь только правомерная воля в нашем смысле слова; и эта воля не только покончит со всяким медицинским принуждением, т. е. не только оградит публику от указанных телесных насилий, но должна будет защитить запрещениями и уголовными наказаниями животное и человека против всякой подобной практики, вместо того чтобы, как теперь, роскошно отпускать средства на большую часть таких манипуляций из денег, собранных путем налогов. Итак, и разобранное весьма важное обстоятельство обнаруживает, насколько собственно политика неотделима от вещей, по-видимому, исключительно социального порядка.
8. По отношению к будущим состояниям нужно так же хорошо различать друг от друга политические и социальные изменения, как и оценивать их необходимые взаимные соотношения. Если подумать о разнообразии социальных фантазмов о будущем, не заботящихся о будущем политическом строе, то легкомыслие подобных порождений кажется тем более странным, что уже простая перемена политического строя является подлинно трудной задачей. Обезглавливание королей и вообще устранение династий мало что значит, если на место власти прежних господ является власть других элементов, которые обзаводятся почти теми же атрибутами власти, т. е. сохраняют все прежде изобретенные орудия власти и пользуются ими в своих целях. Последнего рода вещь уже свыше столетия на самом деле совершается во Франции, наиболее образцовой стране в смысле перемен строя. Под конец еврейство овладело там орудиями власти и в этой позиции самым основательным образом обирает народ и государство. Кроме того, нет никакого ясного представления о том, что еще должно случиться после всех этих прецедентов; ибо такая юдореспубликанская, чтобы не сказать для комизма – юдоаристократическая форма правления должна быть названа скорее варварским хаосом, нежели политическим строем в серьезном смысле слова.
Да и какая польза починять формы строя, если материал, т. е. еврейский материал, остается тот же самый! Этот материал должно было бы интернировать в Алжире и таким образом отделением евреев от государства франков ответить на еврейские шутки, поверхностно кропавшие отделение церкви от государства. Из такого требования видно, что более важен вопрос что, нежели вопрос как, – разумеется, при предположении только, что средства хороши. Нельзя отстоять истинного права и нельзя вкоренить соответствующей ему правомерной воли, пока против неё стоят тормозящие дело расовые элементы. Последнее имеет силу не только для Франции и для русской будущности, но и для всего мира.
Поэтому правовой протекторат, который не сумел бы одержать верх над еврейством, не был бы протекторатом. Вместо того чтобы заниматься преждевременно вопросами о строе, лучше сделают, если сначала пересмотрят материалы и содержание нынешних государств и обществ и решат, что может остаться и что должно исчезнуть. Хищнические сословия должны очистить место и исчезнуть точно так же, как и вообще все то, что в сфере расы практикует хищничество и обирание. Равным образом должны быть уничтожены классы, живущие обманом, а там где их функция была необходима, их нужно заменить лучшими органами. Например, вредное интеллигентское влияние будет сильно ограничено, так как цеховое и государственное существование интеллигенции падет вместе с соответствующими корпорациями.
Могут возразить, однако, что государство все же должно удержать кое-что для своих собственных ближайших целей. Конечно, оно будет пользоваться юристами и врачами, как оно пользуется офицерами. Но все это будет оставаться в тесно размеренных границах, и если государство устроит для своих собственных целей институты технического образования, чтобы не зависеть от частных лиц, то отсюда не должно еще получиться нынешней несправедливости, когда рядом с этим давится свободное преподавание. Государство не имеет иной задачи, кроме уничтожения преступлений, прежде всего внутри себя, а затем и во внешней сфере. С точки зрения нынешних отношений это – уже довольно обширная задача, а именно это есть попечение о юстиции и юристах, о воинах и о военных врачах вместе с необходимыми здесь финансовыми операциями. Около этого центра группируется и многое другое, вроде полиции безопасности и остальной полиции. Итак, к сожалению, нельзя ожидать, что государство останется без сферы приложения, пока его питает преступление, делающее государство необходимым злом.
Где государство действует с положительными и безвредными целями, там оно не составляет для нас вопроса, так как мы имеем в виду лишь преступление и его рост до степени варварства. Если государство в смысле охраны функционирует достаточно хорошо и таким путем достигает целей свободы, вместо того чтобы им вредить, то оно хорошо устроено, и вопрос об особенной форме строя ставить не приходится. Представительство и выборы являются тогда способами выражения хороших качеств нации и общества – если только, конечно, вредные клики не пользуются ненадлежащим господством, чтобы не оставить избирателям иного выбора, кроме как навязанных им кандидатов.
При всем том образование какого-либо нового строя является всегда трудной вещью, как уже научила тому французская революция. Соперничества в достижении власти, и притом кровавые соперничества, в которых революционеры уничтожают друг друга, имеют место даже тогда, когда есть налицо конвент, избранный всей нацией, конвент, которому повинуется военная сила. Если же в хаосе дело доходит до приведения в действие техники военного насилия, тогда строй превращается в милитаристский, как в новейшие времена показал в особенности бонапартизм. Конечно, не исключается возможность того, что мощь солдатского вождя и чувство права, в виде исключения, соединятся в одном лице; но такие шансы, на которые и мы рассчитываем, остаются скудными и умеренными, пока слишком мало сделано для подготавливания действительно правомерной воли.
9. Если уже перспективы политического строя оказываются
