так только, в учительской здороваемся, не считая того единственного, к счастью, случая, когда Рунге пригласил меня во во время своего урока.
— Добрый вечер, Карл Фридрихович! — кинулся я ему наперерез. — Домой спешите?
— Добрый вечер, Александр Сергеевич! — откликнулся он. — Да не очень-то и спешу! Эмма Францевна уехала в командировку, так что дома меня никто не ждет.
— Сочувствую! — кивнул я. — Выходит, мы с вами товарищи по несчастью… Меня тоже ведь никто сегодня не ждет… Может, нам скоротать одиночество вдвоем?..
Он остановился. Задумчиво посмотрел на меня поверх очков и ответил:
— Хорошее предложение!.. Мы можем сделать это у меня… Не люблю, знаете ли, оставаться в одиночестве.
— А вы далеко живете?
— Нет. В двух кварталах от школы — на улице Луначарского.
— Тогда зайдем по пути в магазин и что-нибудь купим!
— Да у меня, в общем, все есть…
— Нет-нет, не удобно идти в гости с пустыми руками.
— Воля ваша!
Я действительно заглянул в попутный гастроном. Меня здесь не знали, но я сразу применил весомый аргумент, сказав, что я от Максима Петровича. И вскоре вернулся к терпеливо меня поджидающему немцу с большим, битком набитым бумажным пакетом в руках. Через десять минут мы входили в удивительно чистый подъезд. Таких я еще не видел в 1980-м году. На первом этаже, правда, стоял стол, за которым сидела старушка с вязанием. Консьержка⁈ Ого, а дом-то непростой. На меня она взглянула подозрительно, так как я шел первым, но увидев Рунге, расплылась в золотозубой улыбке.
— Добрый вечер, Карл Фридрихович!
— Гутен абенд, фрау Миних! — ответил он.
Мне тоже пришлось поздороваться. Мы поднялись на третий этаж. Учитель немецкого отворил дверь и пропустил меня вперед. Я оказался в прихожей. Щелкнул выключатель. Зажглись лампочки в настенных бра с хрустальными плафонами в виде чашечек цветов. Никакой плюгавой вешалки здесь не было, имел место солидный платяной шкаф, явно сделанный не в СССР и не в нынешнее время. Рунге, как гостеприимный хозяин, принял у меня куртку и повесил ее в этот шкаф. Когда я разулся, он выдал мне гостевые тапочки. Чаще всего, в гостях мне приходилось бродить по комнатам в носках.
Забрав у меня пакет с покупками, Карл Фридрихович велел мне проходить в гостиную. Здесь она и в самом деле была гостиной, а не просто большой комнатой, обставленной ДСПэшной мебелью, с обязательным телевизором, журнальным столиком и торшером. Никаких торшеров и телевизоров! Все солидное, прошлого века. Тусклая гладь мореного дуба, блеск зеркальных стекол. Обитая шелком с цветочками мягкая мебель — диван и стулья с гнутыми спинками и ножками. Совсем как мебельный гарнитур из гостиной предводителя дворянства Ипполита Матвеевича Воробьянинова.
В углу стояло старинное фортепиано, а посредине — круглый стол, накрытый алой бархатной скатертью с малиновыми кистями. Да, такой обстановки я точно не видел, если только в прошлой жизни — в музеях. В этом музее старого быта разглядывать больше было нечего, и я подошел к книжному шкафу, всматриваясь в корешки. Книги здесь были под стать остальному — все одинаковой толщины, с позолоченными переплетами и без единой буквы, только римские цифры от I до XL. Честно говоря, я не понимал — сколько это?
Послышались шаги. В гостиную вошел хозяин. Он расстелил поверх алой обычную клеенчатую скатерть. И опять удалился. Я хотел было спросить — не надо ли помочь, но тишина этого чопорного жилища была настолько солидной, что не хотелось нарушать ее по пустякам. Тем более, что Рунге опять вернулся. На это раз он принес большой круглый поднос, уставленный кувшинчиками, вазочками, рюмочками, тарелочками. Одного взгляда на все это было достаточно, чтобы понять — даже Лизоньке далеко до столь изящной сервировки.
Карл Фридрихович жестом пригласил меня за стол. Хорошо, хоть стул не отодвинул, как это делают вышколенные слуги в кино. Уселся я без посторонней помощи, невольно себя чувствуя Кисой Воробьяниновым, который пытался на ощупь определить, зашиты ли в стул брильянты? Хотя по своему образу жизни я ближе к Остапу Бендеру. Хозяин снял с графинчика затейливо ограненную пробку и разлил по рюмочкам, судя по аромату, коньячок. Кивнул на яства, дескать, сами выбирайте, чем будете закусывать.
Выбор был, не то что бы велик, но все же попробовать хотелось все. Я размазал золотым ножичком по тонюсенькому кусочку белого хлеба крупинки черной икры, положил в тарелку пару ложек салата, подтащил к нему вилкой кусок ветчины. Совсем как Штирлиц в фильме, Рунге произнес: «Прозит», мы тренькнули рюмочками и выпили. Пожевали молча предложенные закуски. Потом хозяин снова наполнил рюмки. Мы опять выпили, по-немецки, без тостов. Карл Фридрихович вдруг сорвался с места и убежал.
Оказалось — за горячим. Он принес большое блюдо, на котором лежала вареная, посыпанная зеленью, картошка, обложенная по периметру кусочками жареного мяса. Вряд ли все это он приготовил сам. Скорее всего, Эмма Францевна перед отъездом в командировку, заготовила дорогому муженьку вкусняшку, и вот теперь он кормил ею нежданного гостя. Утешало только то, что среди закусок имели место и купленные мною колбаса, сыр и шпроты.
— Хочу сказать вам спасибо, Карл Фридрихович, — уже не в силах пить и жрать молча, заговорил я. — Вы тогда пригласили меня на свой урок, и я кое-что для себя из этого вынес…
— Это вышло случайно, Александр Сергеевич, — пробормотал он, виновато улыбаясь. — Просто я был в истерике, и мне хотелось хоть кого-нибудь пригласить в свидетели!
Глава 10
— Часто вас… Ну… Обзывают «фашистом»? — спросил я.
— Приходится слышать, — кивнул Рунге. — Да и кличка у меня в школе «Фашист»… Обидно, конечно, и ведь бесполезно с этим бороться запретами, окриками, разбором поведения на собраниях. Только через воспитание. Ребята должны понять, что между немцем и фашистом такая же пропасть, как между обычным русским человеком и, скажем, царским жандармом.
— Фильмы во всем виноваты, — проговорил я. — Признаюсь, я ведь вас тоже мысленно с Кальтенбруннером сравнивал.
— Удружили, — усмехнулся хозяин, наполняя наши рюмки.
— А вот послушал вас, и стало стыдно.
— Надеюсь, что и ваш насмешник, Доронин, тоже устыдился.
— Надеетесь? — переспросил я. — Я думал — вы уверенны на сто процентов!
— Ну как же в нашем деле можно быть уверенным на сто процентов, голубчик! — воскликнул он. — Нет, ну когда ученик
