опасаясь Красной армии в тылу. И не решился бы напасть на Советский Союз, имея за спиной враждебные Францию и Англию...
Климент Ефремович на встрече с английской и французской военными миссиями зачитал продиктованные ему Сталиным вопросы:
— Будут ли советские вооруженные силы пропущены на территорию Польши в районе Вильно по так называемому Виленскому коридору? Раз. Будут ли советские вооруженные силы иметь возможность пройти через польскую территорию, через Галицию? Два. Будет ли обеспечена возможность Вооруженным силам Советского Союза в случае надобности воспользоваться территорией Румынии? Три. Для советской делегации ответы на эти вопросы являются кардинальнейшими.
Генерал Хейвуд от имени обеих делегаций ответил, что Польша и Румыния как самостоятельные государства сами должны дать разрешение на проход советских войск. Ни Англия, ни Франция не вправе приказать им сделать это. Генерал не решился сказать, что польское руководство боится Сталина не меньше, чем Гитлера.
— В таком случае, — развел руками Ворошилов, — переговоры заведомо обречены на неуспех.
Так уже было годом раньше, когда решалась судьба Чехословакии. Когда в 1938 году Гитлер потребовал передать ему Судетскую область с преобладающим немецким населением и западные державы готовы были удовлетворить его требования, советская пресса обличала «политику умиротворения». Но дальше слов дело не пошло.
Нарком иностранных дел Максим Литвинов считал, что Москва должна сделать какие-то шаги в поддержку Чехословакии, продемонстрировать свою решимость. Скажем, даже частичная мобилизация показала бы Гитлеру, что Советский Союз действительно готов помочь чехословакам. В 1938 году Гитлер был еще очень не уверен в себе.
Но Сталин ничего не стал делать. Немецкий посол Шуленбург успокоил Берлин: никаких мобилизационных приготовлений в Советском Союзе не наблюдается. Самостоятельная Чехословакия перестала существовать, вермахт приближался к советским границам. Больше всего это должно было встревожить советское руководство. Но Сталин уверил себя, что следующий удар Гитлер нанесет на Западе, и ему хотелось подтолкнуть Германию именно в этом направлении.
Новая мировая война его на самом деле не пугала. Если в результате Первой мировой возникла Советская Россия, то вторая, возможно, увеличит социалистический лагерь.
19 января 1925 года Сталин выступал на пленуме ЦК. Генеральный секретарь говорил, что через несколько лет война может стать неизбежной:
— Вопрос о нашей армии, о ее мощи, о ее готовности обязательно встанет перед нами при осложнениях... Это не значит, что мы должны обязательно идти при такой обстановке на активное выступление против кого-нибудь. Это неверно. Если у кого-нибудь такая нотка проскальзывает, то это неправильно. Наше знамя остается по-старому знаменем мира. Но если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, — нам придется выступить, но выступить последними. И мы выступим для того, чтобы бросить решающую гирю на чашу весов, гирю, которая могла бы перевесить.
С 28 сентября по 1 октября 1938 года в Москве проходило совещание пропагандистов по случаю выхода в свет «Краткого курса истории ВКП(б)». Сталин, выступая, сказал:
— Большевики не пацифисты, которые вздыхают о мире и берутся за оружие только в том случае, если на них напали. Неверно это. Бывают случаи, когда большевики сами будут нападать, если война справедливая, если обстановка подходящая, если условия благоприятствуют. Сами начнут нападать. Большевики вовсе не против наступления, не против всякой войны. То, что мы сейчас кричим об обороне, — это вуаль, вуаль. Все государства маскируются: с волками живешь, по-волчьи приходится выть.
В зале засмеялись.
— Глупо было бы все свое нутро выворачивать и на стол выложить, — продолжил Сталин. — Сказали бы, что дураки...
В начале 1939 года в главном теоретическом органе ЦК партии журнале «Большевик» появилась программная статья, в которой говорилось: «Фронт второй империалистической войны все расширяется. В нее втягиваются один народ за другим. Человечество идет к великим битвам, которые развяжут мировую революцию». Под статьей стоял псевдонимом — В. Гальянов. Но было известно, что ее написал первый заместитель наркома иностранных дел Владимир Петрович Потемкин — по личному указанию Сталина.
Потемкин был хорошо образованным человеком, академиком, докторскую диссертацию защитил еще до революции. В Гражданскую войну он оказался начальником политотдела Южного, а затем и Юго-Западного фронта, где Сталин был членом реввоенсовета. Потемкин понравился Сталину, и эта симпатия помогла Владимиру Петровичу пережить репрессии. Потемкин умер своей смертью в 1946 году, и урну с его прахом захоронили в Кремлевской стене.
В середине августа 1939 года Гитлер, который уже готовился к нападению на Польшу, понял, что нуждается, как минимум, в благожелательном нейтралитете Советского Союза. Посольство в Москве получило указание форсировать сближение.
Молотов сказал Шуленбургу, что для продолжения торговых переговоров необходима «политическая основа». Нарком иностранных дел откровенно объяснил послу, что пакт о ненападении будет подписан только при наличии специального протокола, в котором оговариваются все важные вопросы, интересующие Советский Союз.
Рано утром 15 августа 1939 года посол Шуленбург получил от своего министра указание немедленно посетить Молотова и сообщить, что имперский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп готов «прибыть в Москву с кратким визитом, чтобы от имени фюрера изложить господину Сталину точку зрения фюрера».
17 августа нарком обороны Ворошилов предложил англичанам и Французам прервать переговоры до получения из Парижа и Лондона окончательных ответов на поставленные советским руководством вопросы. Договорились возобновить переговоры 21 августа.
Похоже, именно в этот день Сталин окончательно сделал выбор в пользу Германии.
Вечером Молотов принял посла Шуленбурга. Посол передал Молотову слова министра Риббентропа:
— Обоим народам в прошлом было всегда хорошо, когда они были друзьями, и плохо, когда они становились врагами.
Молотов благожелательно воспринял слова немецкого коллеги. Но его больше интересовали не красивые формулировки, а конкретные приобретения. Он не дал согласия на немедленный приезд Риббентропа. Отделался дипломатической формулой: визит надо готовить.
Сталин давал понять Гитлеру, что за нейтралитет Советского Союза фюреру придется заплатить ту цену, которую назовут в Москве.
Шуленбург тут же получил инструкцию опять попроситься на прием и ускорить приезд министра. В Берлине были готовы не только подписать пакт о ненападении, но и договориться о Балтийском море, Прибалтике и совместно решить территориальные вопросы в Восточной Европе.
19 августа Шуленбург сообщил Молотову, что Риббентроп уполномочен подписать в Москве специальный протокол, в котором будут определены интересы обеих стран в районе Балтийского моря и решена судьба Прибалтийских республик.
Шуленбург целый час безуспешно пытался узнать у Молотова, когда же Риббентроп может приехать. От посла требовали максимально ускорить визит, а Молотов, понимая ситуацию, тянул с ответом.
Гитлер и Риббентроп нервничали, дожидаясь сведений из Москвы. Поздно ночью Молотов ответил, что, если торговое соглашение будет подписано
