имперскому министру иностранных дел господину Иоахиму фон Риббентропу все полномочия для переговоров от имени Германского государства с уполномоченными представителями Союза Советских Социалистических Республик о заключении пакта о ненападении, а также обо всех смежных вопросах и, если представится возможность, для подписания как пакта о ненападении, так и других соглашений, являющихся результатом этих переговоров, чтобы этот пакт и эти соглашения вступили в силу немедленно после их подписания».
В тот же день вечером Риббентроп с делегацией в тридцать семь человек на двух транспортных самолетах «Кондор» вылетел в Кенигсберг. Прямые перелеты Берлин—Москва были еще невозможны. Делегация разместилась на ночь в «Парк-отеле». Риббентроп не спал, готовился к переговорам, вместе с послом Фридрихом Гаусом, специалистом по международно-правовым вопросам, набросал проект договора. Жена Гауса была наполовину еврейка, и партийный аппарат требовал изгнать его из министерства иностранных дел. Но Риббентроп слишком нуждался в советах Гауса, чтобы прислушаться к мнению партийных чиновников.
Утром делегация вылетела из Кенигсберга и в час дня 23 августа приземлилась в Москве.
Встречали Риббентропа более чем сдержанно. К прилету нацистского министра сшили флаг со свастикой, но торопились, и загнутые под прямым углом концы креста смотрели в другую сторону.
На летном поле Риббентропа приветствовал первый заместитель наркома иностранных дел Потемкин, фамилия которого для знавших русский язык и русскую историю («потемкинские деревни») немцев была «символом нереальности всего происходящего».
Немецкой делегации не предложили никакой резиденции, и Шуленбург разместил гостей в здании бывшего австрийского посольства, которое после включения Австрии в состав Великогерманского рейха перешло под управление немцев.
Шуленбург потом писал своей подруге:
«Визит господина фон Риббентропа напоминал торнадо, ураган! Ровно двадцать четыре часа провел он здесь; тридцать семь человек привез он с собой, из которых, собственно, лишь каких-то четверо-пятеро что-то сделали. Тем не менее эта «избыточность» была оправданна: министр иностранных дел великого германского рейха не мог явиться сюда на правах «мелкого чиновника».
Но у нас была уйма хлопот с размещением и питанием всех этих людей, на приезд которых мы не рассчитывали. Нам пришлось по телеграфу заказать продукты в Стокгольме и самолетом доставить их сюда...»
Посол Шуленбург уже знал, что вечером их примут в Кремле. Но кто именно будет вести переговоры с советской стороны, немцам не сказали.
— Какие странные эти московские нравы! — удивился Риббентроп.
Министр нервничал, боялся, что Сталин все-таки сговорился с англичанами и французами и ему придется уезжать несолоно хлебавши.
В служебном кабинете Молотова помимо хозяина немцы увидели Сталина. Посол Шуленбург был поражен: Сталин впервые сам вел переговоры с иностранным дипломатом о заключении договора. Иностранные дипломаты вообще не удостаивались аудиенции у Сталина: в Наркомате иностранных дел неизменно отвечали, что генеральный секретарь — партийный деятель и внешней политикой не занимается.
Сталин предложил было Молотову высказаться первым, но нарком иностранных дел отказался от этой чести:
— Нет, говорить должен ты, ты сделаешь это лучше меня.
Когда Сталин изложил советскую позицию, Молотов шутливо обратился к немцам:
— Разве я не сказал, что он сделает это намного лучше меня?..
Немцы предложили вариант договора, составленный в высокопарных выражениях: «Вековой опыт доказал, что между германским и русским народом существует врожденная симпатия...»
Сталин все эти ненужные красоты решительно вычеркнул:
— Хотя мы многие годы поливали друг друга навозной жижей, это не должно помешать нам договориться.
Риббентроп соглашался с любыми поправками — он отчаянно нуждался в пакте.
Они втроем — Сталин, Молотов и Риббентроп — все решили в один день. Это были на редкость быстрые и откровенные переговоры. Советские коммунисты и немецкие национал-социалисты распоряжались судьбами европейских стран, не испытывая никаких моральных проблем.
Сразу же договорились о Польше: это государство должно исчезнуть с политической карты мира. Сталин не меньше Гитлера хотел, чтобы Польша исчезла. Он ненавидел поляков.
Риббентроп предложил поделить Польшу в соответствии с границами 1914 года, но на сей раз Варшава, которая до Первой мировой входила в состав Российской империи, доставалась немцам. Сталин не возражал. Он сам провел толстым цветным карандашом линию на карте, в четвертый раз поделившую Польшу между соседними державами.
Кроме того, Риббентроп предложил, чтобы Финляндия и Эстония вошли в русскую зону влияния, Литва отошла бы к Германии, а Латвию они бы поделили по Даугаве.
Сталин потребовал себе всю Латвию и значительную часть Литвы. Он пояснил, что Балтийский флот нуждается в незамерзающих портах Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс).
Риббентроп обещал немедленно запросить Берлин. Сделали перерыв. Риббентроп уехал в германское посольство. В начале девятого вечера в Берлин ушла срочная шифротелеграмма:
«Пожалуйста, немедленно сообщите фюреру, что первая трехчасовая встреча со Сталиным и Молотовым только что закончилась. Во время обсуждения, которое проходило положительно в нашем духе, обнаружилось, что последним препятствием к окончательному решению является требование русских к нам признать порты Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс) входящими в их сферу влияния. Я буду признателен за подтверждение согласия фюрера».
В ожидании ответа Риббентроп сел ужинать. Он был в отличном настроении, восхищался Молотовым и Сталиным.
Ответ из Берлина не заставил себя ждать. Фюрер просил передать своему министру:
— Да, согласен.
В тот момент Гитлер был готов на все — ведь Сталин избавил его от страха перед необходимостью вести войну на два фронта.
Второй раунд переговоров начался в десять вечера. Риббентроп сообщил, что Гитлер согласен: незамерзающие латвийские порты больше нужны России. Атмосфера на переговорах сразу стала дружественной.
Ближе к полуночи все договоренности закрепили в секретном дополнительном протоколе к советско-германскому договору о ненападении от 23 августа 1939-го.
Пункт первый дополнительного протокола гласил:
«В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР».
Договор и секретные протоколы с советской стороны подписал Молотов, поэтому этот печально знаменитый документ стал называться пактом Молотова—Риббентропа.
Германия согласилась с планами Сталина и Молотова присоединить к Советскому Союзу Прибалтийские республики и Финляндию. Это была плата за то, что Москва позволяла Гитлеру уничтожить Польшу.
Гитлер не возражал и против того, чтобы Сталин вернул себе Бессарабию, потерянную после Первой мировой войны:
«Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях».
Даже немецкие дипломаты были поражены скоростью, с которой образовался российско-немецкий союз.
Статс-секретарь министерства иностранных дел Эрнст фон Вайцзеккер надеялся, что переговоры с Россией отодвинут войну с Польшей, и был разочарован потрясшей его готовностью Сталина поддержать Гитлера: «Я рассчитывал, что мы, пожалуй,
