Мы въехали в просторный двор. Сразу несколько слуг бросились выпрягать лошадей.
Мы выбрались из кареты. Минуя гостиную, прошли в столовую-кухню. И здесь, сделав полной грудью вдох облегчения от наставшей, такой долгожданной минуты отдыха, я вздрогнул. Со стены на меня смотрел поясной портрет того, кто бесконечно долгие четыре минуты со скрежетом бросал в меня отточенное железо. Симеон с грохотом водрузил на широкую скамью свой сундучок. Припрыгала на костыльке Ксанфия. Кристина, увидев мой взгляд, с чувством сказала:
– Этот портрет…
Но она не успела закончить. Мы все вздрогнули от пронзительного, отчаянного, почти звериного визга Ксанфии.
Вздрогнули, обернулись. Она, как и мы, глядела в портрет и исходила животным визгом, и личико её было белым. Испуганно спрыгнул с её рук и убежал под лавку цыплёнок.
Кристина торопливо шагнула к ней, и она, как будто вспугнутая этим шагом, оборвала крик, дёрнулась и стремительно, падая через попавший под ногу костылёк, бросилась прятаться под ту же лавку. Там она забилась в угол, и глазами смертельно раненного котёнка глядела на нас и часто-часто дышала.
– Что?! – крикнул я, падая на колени у лавки и вонзаясь взглядом в эти глаза. – Что?! Говори скорей, что?!
– Скажи, миленькая! – с отчаянной тревогой в голосе просила и почти пролезшая под широкую лавку Кристина.
– Пусть он не придёт!! – провизжала Ксанфия, умоляюще выставляя перед собой ладошки. – Пусть он не придёт!!
– Кто же, кто? – быстро спрашивала Кристина.
– Чей портрет, – дыша, как в лихорадке, сказала ей Ксанфия. – Чей портрет!
И я молчал, окатываясь ледяным ознобом от понимания. А Кристина не понимала. И спрашивала:
– Да почему? Да ты что?
– Он мне ножку отрезал!!
Кристина, выпрямившись, в предельном изумлении посмотрела на меня. Сказала:
– Он на кого-то похож, да? Она перепутала?
– Сядь, Кристина, – почти приказал я ей и подвинул стул. – Она не перепутала.
– Что… вы… говорите!…
– Если бы она приняла его за другого, её голос передал бы нам какую-то каплю сомнения. А в её голосе – ты слышала? – отчётливая нотка точного узнавания.
Снова наклонившись под скамью, я проговорил:
– Где я – там самое безопасное место. Ползи сюда, быстро!
И протянул к ней руки.
Секунду помедлив, малышка встала на четвереньки и стремительно проковыляла под лавкой ко мне. Я крепко прижал её, выпрямился. Подошёл к столу, сел на второй стул. Как можно спокойнее произнёс:
– Он никогда, никогда больше не придёт. Сказать, почему? Я скажу. Потому что он умер.
– Умер?
– Да. Его больше нет.
– И не придёт?
– Не придёт. Никогда. Никогда! Верь мне.
– Мистер Том… – дрожащим голосом произнесла Кристина. – Что это такое вы говорите?
– Ты ведь верующая, Кристина?
– О да…
– Помнишь, в Библии сказано: «Нет ничего тайного, что однажды не стало бы явным»!
– Но как… Это связано с…
Вместо ответа я наклонился к Ксанфии и спросил:
– Когда дядя Бэнсон привёз вас в кузню, где мы познакомились. Ты помнишь, что мне рассказала?
Она судорожно кивнула.
– Что тебе ножку отпилили? Значит, он был не один?
– Трое, – прошептала малышка.
– Ты можешь вспомнить, как остальные вот его называли?
Я указал на точный, отличным мастером выполненный портрет.
Ксанфия бросила торопливый взгляд на портрет, сильнее прижалась ко мне. И, глядя на совершенно побледневшую Кристину, произнесла:
– Регент…
И, прижимая рукой Ксанфию, второй рукой я бросился и подхватил падающую со стула девушку.
К моему изумлению, рядом уже стоял Симеон и держал в руке ковш воды.
– Намочи ей лицо! – попросил я Ксанфию.
И она, окунув ладошки в ковш, прикоснулась ими к щекам Кристины.
Через пять минут, успокоив рыдания, Кристина сидела у стены, откинувшись на спинку стула. Безумными, больными глазами глядела мне прямо в зрачки.
– По шесть часов я стояла на молитве, – шептала она, – каждый день! Я молилась за него…
– Быть может, милая, твоя молитва поможет ему. Но ты молилась за зверя.
– Не могу, – снова начиная плакать, шептала она, – не могу верить…
– Регент!! – звонко сказал я. – Напал на нас в Мадрасе, со своей шайкой! Для грабежа! Убил моего друга! И четыре минуты я сам, лично сам, отбивался от его клинка! – И, снизив голос, прибавил: – Ты держись, держись, девочка. Видишь, судьбе понадобилось, чтобы ты узнала страшную правду. Узнала, как нежноголосый зверь Цын сделал тебя и родителей преданнейшими слугами. А гранильщика алмазов – преданнейшим рабом.
– Я не могу верить!…
– Хорошо. Я понимаю. Но если ты хочешь убедиться – для этого есть возможность.
Она полуслепыми от слёз глазами посмотрела мне в лицо.
– Вот Симеон. Его ручонку пришпилил к дереву Филипп, друг Регента и товарищ по шайке. Сейчас Филипп находится недалеко, под стражей у Бэнсона. Поезжай туда с Симеоном. Пусть Симеон узнает его. Привези с собою портрет. Сядь в укромное место. Пусть Филипп увидит портрет и произнесёт то, что тебя убедит, я надеюсь.
Они вернулись через семь дней. За это время я успел погрузить и отправить на фуражных возах едва ли половину имущества, находящегося в подземелье.
Войдя в гостиную, где я ожидал её прибытия, Кристина подошла и, глядя на меня больными, в чёрных кругах теней, глазами, тихо произнесла:
– Только не станем говорить гранильщику, ладно? Он не выдержит…
Вот так. И ещё через месяц мы закончили перевозку семьи Кристины, некоторых её слуг и того, что она захотела взять с собой, из имения Регента в «Шервуд». Для ведения дел и полного владения землёй и имуществом Кристина наняла управляющего, и я искренне удивился мудрости её выбора, поскольку им стал человек, которому оставил в своё время лошадей мастер Альба.
Визит в подземелье
Перед выездом из бывшего имения Регента я отправил письмо домой. Эвелин сообщил, когда приезжаю, а Дэйлу поручил приготовить место для размещения новых жителей – Кристины и Симеона Киллингворт и их слуг.
Здесь я хотел бы попросить у читателя разрешения ещё немного продлить экскурсию по замку, мной самим до этого дня не изучившим его в полной мере. Итак, въезд в «Шервуд» находился в южной стене, ровно посередине. И любой въехавший в пространство замка видел, что пространство «Шервуда» разделено на два уровня. На южном ровном плато, как уже известно читателю, разместились: слева – конное ристалище, фуражные, конюшни, новая баня, каминный зал. Справа – кузня, большой цейхгауз, каретный двор, столярный цех, лесопильня. В углу поворота главной дороги – гончарный цех. А дальше был заметный подъём (так распорядилась скала, на которой возвели замок), по которому, например, поднялись ступени большой лестницы между каминным залом и церковью. И дальше этот подъём подчёркивал жилой массив: ряд из десяти почти одинаковых крытых черепицей домиков. Своими входными порталами он глядел на улицу вдоль каретного цейхгауза-столярки-лесопильни. Этот ряд находился на нижнем, «южном» плато. А над ним, на «северном» плато, – точно такой же ряд домов, но обращённый крылечками уже в хозяйственный двор, на противоположной стороне которого протянулись помещения коровника, и белела новенькой штукатуркой резиденция Дэйла. Собственно, «северное» плато замка состояло из двух пространств: башни-анфилады апартаментов с большой, мощёной брусчаткой площадью перед ними, – и хозяйственного двора. Их отсекала друг от друга стена-галерея, длинный крытый черепицей коридор-мост которой соединял угол северного каскада домов и восьмиугольную башню.
