– Но не будет ли все это иметь опасных последствий? Ведь они могут и догадаться, что их использовали.
– Вот почему я и хотел, чтобы они как можно скорее отсюда удалились, – словно лектор, объясняющий элементарный логический факт, заметил Аэций. – Сейчас, несмотря на огромные потери, они воодушевлены победой. Негодование придет позднее – чувство обиды на меня, на Рим. Но это – цена, которую я готов заплатить за победу над Аттилой.
– Понимаю, – только и смог вымолвить Тит; столь продуманное коварство полководца вызвало у него целую гамму чувств – от восхищения до шока. Помолчав немного, он тихо сказал: – Но вы ведь не только для того отпустили Аттилу, чтобы держать в узде федератов, не так ли?
Аэций пожал плечами, и губы его расползлись в задумчивой улыбке.
– Ты, как всегда, прав. Есть и другая, гораздо более важная, причина: он был моим другом.
Часть четвертая Рим 451 – 455 гг.
Глава 50
И вдохнул Господь жизнь в мертвую и безжизненную руку, и потянулась она к посланию.
Феофилакт. Хроники. VII в.
– Халкедон! – вскричал Валентиниан и, подавшись вперед, навел скипетр на стоявшего перед троном крепкого пожилого мужчину в папских одеждах. – Направить к берегам Боспора судно с епископами! Ты слышал это, Гераклий? – Император повернулся к своему главному советнику, полному, приземистому евнуху, ни на шаг не отходившему от своего господина. – Да он разорить нас хочет. Есть ли у вас хоть малейшее представление, – продолжил император, обращаясь уже к папе, – во что обойдется нам эта экспедиция? А питание? А жилье? И ради чего? Ради того, чтоб, нежась на солнышке, эти духовники занимались теологическим буквоедством.
Папа Лев из последних сил старался сохранять терпение.
– Со всем уважением, ваша светлость, хочу заметить, что установление истинной природы Христа вряд ли можно назвать буквоедством, – возразил он. Льву приходилось иметь дела и с предшественниками Валентиниана: Гонорием, набожным и кротким дядей нынешнего императора, его дедом, великим Феодосием, на коленях просившим у епископа Медиолана Амвросия прощения за прежние прегрешения, – но столь тяжелый разговор вести ему еще не доводилось. В принципе, о том, какой прием его ожидает, папа догадался, едва ступил в приемный покой римского дворца Домициана, которому Валентиниан отдавал предпочтение перед другой своей резиденцией – равеннской: вдоль стен стояли громадные статуи языческих богов и императоров. До Льва, конечно же, и ранее доходили слухи о том, что Валентиниан – христианин лишь по имени, что он тайно занимается черной магией и колдовством, но в подобных случаях папа предпочитал доверять не людской молве, а собственным глазам.
– Вопрос закрыт, – отрезал Валентиниан. – Этого государство себе позволить не может. Скажи ему, Гераклий.
– Полагаю, ваша светлость, казначейству удастся изыскать необходимую сумму, – вкрадчиво сказал евнух. – Разгромив в прошлом месяце Аттилу, мы сэкономили часть средств, предназначавшихся армии. Кроме того, расходы государства на эту поездку едва ли будут значительными. Доходы Церкви от денежных пожертвований столь внушительны, что большую часть затрат на экспедицию она в состоянии покрыть сама. Да и ваш императорский престиж, ваша светлость, поднимется, когда мир увидит наконец, что Рим диктует условия Константинополю.
– Вряд ли нам удастся диктовать условия, – начал было протестовать Лев, но, поймав предостерегающий взгляд Гераклия, вовремя остановился. Жесткий и опытный переговорщик, Лев сразу же догадался, какую игру ведет Гераклий. Тщеславный, распутный и порочный, возглавляющий коррумпированное и неэффективное правительство, Валентиниан был крайне непопулярен. Воспрепятствовав отъезду папской делегации в Константинополь, он бы нанес серьезное оскорбление не только епископам Западной империи, но и всей их пастве. И тогда и так уже запятнанной репутации Валентиниана был бы нанесен непоправимый ущерб. Епископы – люди могущественные, обладающие сильным влиянием на общественное мнение, а в последнее время – в силу того, что отягощенные обязанностями декурионы все чаще и чаще ударялись в бега либо записывались в армию – привлекаемые еще и к работе гражданских администраций. Гераклий хитер, понял Лев, и знает, что любой кризис повлияет не только на Валентиниана, но и на его, евнуха, собственные позиции, и в результате он вполне мог оказаться козлом отпущения.
– Я, конечно же, ваша светлость, приложу все усилия для того, чтобы мои делегаты заявили на Соборе, что они приехали туда лишь с вашего позволения, – тактично сказал Лев. – И с вашего, надеюсь, благословения.
– Ну, коль такое дело, езжайте – езжайте! – закричал император, и в голосе его послышались капризные нотки. – Опустошайте казну, доводите до нищеты ваши епархии – стоит ли думать о деньгах, когда речь идет о служении Христу? – Прикрыв одной рукой глаза, император эффектно взмахнул скипетром – счастливой, мол, дороги. – Займись приготовлениями, Гераклий, и проследи, чтобы они поскорее отчалили.
* * *
– Что происходит с римским миром, друг мой? – поинтересовался Маркиан, пожилой император, у Аспара, своего магистра армии, во время прогулки по саду главного императорского дворца в Константинополе. – Люди, похоже, гораздо больше готовы спорить об истинной природе Христа, нежели отражать натиски гуннов или германцев. Когда я был ребенком, трон занимал первый Феодосий, и империя была единой. Феодосия, может быть, и преследовали мысли о повсеместном насаждении ортодоксального католичества, но безопасность государства всегда оставалась его приоритетом. Он умер, оставив границы невредимыми и хорошо защищенными. Боже, как же все изменилось! – Он уныло уставился вниз, на стену Септимия Севера, возведенную пару веков назад и являвшуюся теперь частью морских укреплений. – Запад стоит на краю гибели, Восток занят копанием в теологических мелочах – это, полагаю, наследие греческой философии. Народ, по-моему, больше внимания обращает на стоящего на столпе Даниила, чем на мои указы. А империю тем временем, словно треснувшую льдину, продолжает относить в сторону. Для того чтобы положить этому гниению конец, мне пришлось созвать этот чертов собор, но, поверь мне, толку от него будет не много. А ведь у меня есть и более важные дела – восстановление опустошенной Аттилой страны, к примеру.
– Что касается собора, господин, то у вас просто не было выбора, – попытался успокоить императора Аспар. (Эти двое знали друг друга так долго, что почтительное «ваша светлость» в их разговорах никогда не звучало.) – Мы, простые солдаты, можем его не любить, но не забывайте, что живем-то мы теперь в новом мире, в котором нашлось место и всем этим религиозным обсессиям – простите, позициям.
– Да я уже вообще, если честно, позабыл, зачем мы созвали этот совет, – тяжело вздохнув, Маркиан похлопал Аспара по плечу. – Напомни мне, пожалуйста, друг мой. Это ведь была твоя идея.
– Возможно, вы помните, господин, был тут у нас один такой архимандрит – Евтихий. Так вот, он заявлял, что человеческое начало в Христе поглощено божественным и что пострадал за человечество не богочеловек, а бог. Три года назад Евтихия обвинили в ереси. Флавиан, патриарх Константинопольский, созвал небольшой церковный собор, на котором Евтихия низложили. Флавиана поддержал римский папа Лев, резко осудивший учение Евтихия. Тем не менее год спустя вопрос этот вновь был поднят на Эфесском соборе. Председательствовал там александрийский патриарх Диоскор, разделявший взгляды Евтихия, да и вообще, сторонников последнего там хватало – главным образом, среди египтян и палестинцев.
– Не сложно догадаться, какое они вынесли решение.
– По-другому и быть не могло, господин. Евтихия оправдали, Флавиана осудили, а на послание папы Льва – так называемый «Томос» – не обратили никакого внимания.
Маркиан нахмурил брови.
– Прости, если я чего-то не понимаю. Это, что, так важно?
Аспар рассмеялся.
– Признаюсь, у меня и самого голова немного пошла кругом. Если говорить по существу, то это скорее политический, нежели религиозный вопрос, и суть его – Константинополь, столица империи, твой город. Унизив Флавиана Константинопольского, Диоскор Александрийский не только выказал пренебрежение по отношению к папе, но и бросил вызов твоей власти.
– Спасибо, – поблагодарил Аспара император. – Я все понял. Диоскора следует проучить и – сообща – поставить на место. Пусть у всех, в обеих империях, рассеются даже малейшие сомнения в том, что в вопросах как правления, так и веры решающее слово остается за Константинополем, городом, в котором находятся резиденции императора и патриарха. Нужно будет вновь вынести на обсуждение учение Евтихия. Стравив, фигурально выражаясь, Льва и Диоскора в публичных дебатах, обеспечив победу папы, мы упрочим нашу верховную власть самым убедительным – из возможных – образом. Вот, думаю, какую позицию нам следует занять. Что скажешь?
