– Спасибо, – поблагодарил Аспара император. – Я все понял. Диоскора следует проучить и – сообща – поставить на место. Пусть у всех, в обеих империях, рассеются даже малейшие сомнения в том, что в вопросах как правления, так и веры решающее слово остается за Константинополем, городом, в котором находятся резиденции императора и патриарха. Нужно будет вновь вынести на обсуждение учение Евтихия. Стравив, фигурально выражаясь, Льва и Диоскора в публичных дебатах, обеспечив победу папы, мы упрочим нашу верховную власть самым убедительным – из возможных – образом. Вот, думаю, какую позицию нам следует занять. Что скажешь?
– Коротко и ясно, господин. Полагаю, даже Флавиан бы не выразился лучше.
– Тогда выпьем-ка за успех нашего предприятия. – Приказав рабу принести вина, император посмотрел вдаль, туда, где, всего в двух милях, на противоположном азиатском побережье мерцал белизной под теплыми лучами октябрьского солнца небольшой городок Халкедон. – Спокойное местечко, – пробормотал он. – Но уже через несколько дней, когда в его доках высадятся папские делегаты, там разразится смертельная война, в которой каждая из сторон будет сражаться до последнего. Но с нами Рим, поэтому не думаю, что у наших противников есть шансы. Ага, вот и вино. – Наполнив кубки, невольник поднес их императору и его гостю. Перед тем как отпить из своего, Аспар вылил немного вина на землю.
– Аспар? – на лице Маркиана отразилось замешательство.
– Либация, господин. На тот случай, если за нами наблюдают прежние боги. Возможно, нам понадобится и их поддержка.
* * *
Симон и Георгий, мальчики-певчие церкви, названной в честь святой Евфемии, замученной в годы Великих Гонений Диоклетиана, смотрели на лежавшую в открытом гробу мумию страдалицы со смесью восторга и отвращения. Черная и ужасная, похожая на череп голова мумии жутко скалилась в ответ.
– Уффф! – содрогнулся Симон, младший. – Что-то мне расхотелось, Георгий. Вернемся-ка лучше домой.
– Боишься, что когда-нибудь, темной ночью, она тебя схватит? – Замахав, словно крыльями, руками, Георгий протяжно завыл. – Ладно, ладно, прости, – поспешно сказал он, увидев, как побледнел его друг. – Успокойся. Вот увидишь, будет смешно – только подумай, какие у них будут лица, когда я потяну за шнур.
– Ну, хорошо, – нерешительно согласился Симон. – Только больше так не шути.
– Слово хориста, – торжественно пообещал Георгий. – Сможешь сам завязать узел и накинуть его на ее палец? – Кивнув, Симон достал нож и моток черной бечевки. Пройдя в заднюю часть церкви, Георгий по лестнице спустился в склеп и спрятался под решеткой, через которую туда из нефа поступал воздух. Ухватив протянутый ему через решетку конец шнура, мальчик спросил:
– Готов?
– Готов, – прозвучал сверху голос Симона.
Георгий потянул за шпагат – никакого эффекта. Поднявшись наверх, мальчик подошел к товарищу.
– За кромку цепляется, – пояснил Симон.
Георгий ощупал переднюю часть гроба, – поверхность ее была неровной, с зазубринами.
– Ничего, сейчас пойдет как по маслу, – взяв одну из стоявших на алтаре зажженных свечей, он поднес ее к гробу, наклонил, и воск частыми каплями застучал по дереву. Вернувшись в склеп, Георгий вновь – по сигналу – потянул за бечевку. На сей раз она пошла легче, и, после того как мальчик дернул сильнее, в руке его оказался весь шнур целиком.
– Классно вышло, – сказал Симон, показав вернувшемуся в неф Георгию большой палец; правая рука святой лежала на ее иссохшей груди. Придав мумии прежнее положение, ребята, со смешками и шутками, выбежали из церкви.
* * *
Вслед за свещеносцами, певчими, алтарниками и пономарями, ведомые императором и императрицей, в халкедонскую церковь Святой Евфемии торжественно проследовали отцы и делегаты Четвертого Вселенского собора. Представители монархической епархии Рима и патриархата Константинополя заняли места по правую сторону от алтаря, депутаты от патриархатов Иерусалима и Александрии разместились слева. Между двумя этими группами, на установленных позади алтаря скамьях, расположились отцы собора, десять священников и двадцать семь сенаторов. Перед алтарем, словно безмолвный и зловещий председатель, лежал в открытом гробу ссохшийся труп святой Евфемии. На груди мумии покоилась копия «Томоса» римского папы Льва.
Выступив с краткой напутственной речью, Маркиан приветствовал ассамблею и попросил Господа помочь делегатам прийти к правильным решениям, после чего они с императрицей Пульхерией покинули церковь. Председатель объявил Собор открытым и, суммировав антагонистические позиции римской и александрийской делегаций, предоставил римлянам право обосновать свою точку зрения.
Первым взял слово какой-то седой галльский епископ.
– Христа, пусть и породил его Святой Дух, родила женщина, – начал он, говоря с сильным южногалльским акцентом, – из чего, несомненно, следует, что в Нем смешались две природы – божественная и человеческая. К тому же, сотворен Он из той же материи, что и Отец, и ни в чем ему не уступает.
– Воистину так, – раздался дрожащий голос делегата от Фракии. – Несторий, которого я знал еще тогда, когда он был простым пресвитером в Антиохии, прав был, однако он учил, что Иисус Христос был не Богочеловеком, а лишь Богоносцем: от Девы Марии родился не Бог, а только одежда, которая должна была облекать Сына Божия, храм, в котором Он мог обитать. Пресвятая Дева Мария не может называться Богородящей, а должна называться Христородящей.
– Присядь-ка, ты, старый дурак, – зашипел на фракийца сосед. – Предыдущий, Третий Вселенский собор объявил несторианство ересью. – Поднявшись, он обратился к комиссии. – Прошу вас извинить моего многоуважаемого друга из Филиппополя. В силу своего почтенного возраста он забыл о Двенадцати Анафемах, произнесенных на Нестория Феофилом Александрийским и одобренных папой Целестином.
– Вот именно эти, сформулированные моим предшественником, Двенадцать Анафем и легли в основу учения Евтихия, в котором говорится, что у Христа есть лишь одно начало – божественное! – прокричал с противоположных рядов изнуренный старец с горящими глазами – Диоскор. – Того самого Евтихия, чьи убеждения вы сейчас пытаетесь осудить.
– Тишина! – проревел председатель. – Я не потерплю столь непристойных вмешательств. Патриарх Александрийский еще получит возможность высказаться, но – в свое время. Что же касается делегата из Филиппополя, – продолжил он, смерив провинившегося церковника строгим взглядом, – то будем считать его упущение непреднамеренным. Тем не менее он должен принять во внимание, что столь уважаемый им Несторий томится сейчас в ссылке в Великом Оазисе Египта.
А теперь для того чтобы пролить свет на проблемы, которые мы собрались здесь обсудить, предоставляю слово моему эрудированному коллеге по комиссии, Зенобию Мопсуестскому. Он детально изложит все те доктрины, которые станут предметом нашей дискуссии: an-homois , утверждающую, что Сын и Отец не есть одно и то же; homois – согласно ей Сын по существу подобен Отцу, – и homo-usios , указывающую на то, что Сын един с Отцом в своей сущности…
* * *
Ранним утром последнего дня собора, как только ризничий открыл двери церкви Святой Евфемии для того, чтобы убедиться, что все в порядке, Симон и Георгий пробрались внутрь и спрятались. Когда ризничий удалился, они занялись подготовкой «розыгрыша», после чего Георгий спустился в склеп, а Симон притаился за той из колонн, из-за которой отлично просматривался весть интерьер церкви и от которой было рукой подать до лестницы, так что мальчик свободно мог в подходящий момент подать другу сигнал к действию.
* * *
– … Выслушав и тщательно взвесив все приведенные полемизирующими сторонами аргументы и приняв во внимание преобладающую точку зрения, отцы Четвертого Вселенского собора постановили… – взяв небольшую паузу, председатель оглядел приехавших в Халкедон делегатов: сторонники Льва выглядели довольными и возбужденными, поборники Диоскора – замкнутыми и подавленными.
– … Исповедовать одного и того же Сына, Господа нашего Иисуса Христа, совершенного в божестве, совершенного в человечестве, истинно Бога, истинно человека, того же из разумной души и тела, единосущного Отцу по Божеству и того же единосущного нам по человечеству, во всем подобного нам, кроме греха.
Таким образом, то вероучение, согласно которому у Христа есть лишь одно начало – божественное, отныне провозглашается ересью, а все те, кто его разделяют, считаются еретиками.
Вердикт Эфесского собора, оправдавший учение Евтихия, объявляется потерявшим законную силу.
Сверх того, мы постановляем, что Диоскор и поддержавшие его в Эфесе египетские епископы должны быть осуждены и низложены; остальным же, коих мы сочли лишь сбившимися с пути истинного, даруется прощение.
