Таковым было самое авторитетное, самое категорическое опровержение сплетни, пущенной Алексеем Хвостовым. Она повторялась затем охотно всеми, кто хотел так или иначе через Распутина навредить Их Величествам.
Никто не нанес царскому режиму и престижу царской власти удара более предательского и рокового по своим последствиям, как нанесли министр внутренних дел, лидер монархической партии Государственной Думы Алексей Николаевич Хвостов, потомственный дворянин Орловской губернии, и его помощник Степан Петрович Белецкий.
Пока высшие чины министерства внутренних дел занимались интригами, в военно-промышленном комитете в Петрограде готовилась революция. Ее готовила рабочая фракция комитета под председательством социал-демократа меньшевика Гвоздева, которому покровительствовали Гучков и Коновалов. Они наивно полагали, что при перевороте, о котором они мечтали, рабочие будут орудием в их руках». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 299–300.)
Протопресвитер военного и морского духовенства Г.И. Шавельский позднее отмечал в воспоминаниях: «В Ставку я вернулся 12 марта.
Вечером в этот же день, после Высочайшего обеда, я долго беседовал с ген. Воейковым в его комнате. Зная его близость к Государю, а с другой стороны – слишком беззаботно-спокойное отношение к распутинскому вопросу, я, чтобы произвести на него более сильное впечатление, немного сгустил краски при передаче своих впечатлений от поездки по армии.
– Фронт страшно волнуется слухами о Распутине, – говорил я, – и особенно об его влиянии на государственные дела. Всюду идут разговоры: “Царица возится с распутником, распутник – в дружбе с царем”. Этим уже обеспокоена и солдатская среда. А в ней престиж Государя ничем не может быть так легко и скоро поколеблен, как терпимостью Государя к безобразиям Распутина. И вас, – сказал я, – на фронте жестоко обвиняют. Прямо говорят, что вы должны были бы и могли бы противодействовать Распутину, но вы не желаете этого, вы заодно с Распутиным.
Последние мои слова задели за живое Воейкова, и он начал горячо возражать:
– Что я могу сделать? Ничего нельзя сделать! Если бы я с пятого этажа бросился вниз и разбил себе голову, кому от этого была бы польза?
Долго мы беседовали.
– Слушайте! – наконец сказал я, – я хочу говорить с Государем и чистосердечно сказать ему, как реагирует армия на близость Распутина к царской семье и на хозяйничанье его в государственных делах, чем грозит это царю и Государству…
– Что же, попробуйте! Может быть, и выйдет что-либо, – ответил мне Воейков». (Шавельский Г.И. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Т. 2. М., 1996. С. 12.)
По воспоминаниям жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича можно судить о переменах в высшем военном командовании в составе Юго-Западного фронта: «Злободневной темой для разговоров было смещение главнокомандующего этого фронта генерала Иванова. Его не любил Алексеев. Ставка была им недовольна.
17 марта Государь подписал рескрипт Иванову и назначил его состоять при своей особе. Стрик брюзжал, что он устал плакать от обиды. А позже болтал, что будто бы Алексеев объяснил смещение желанием императрицы и Распутина.
Это была очередная сплетня. Кто ее выдумал, трудно сказать. Главнокомандующим Юго-Западным фронтом был назначен генерал-адъютант Брусилов, которого Алексеев тоже не любил. Брусилов пользовался популярностью среди войск и показал себя выдающимся вождем. В противоположность Иванову Брусилов придерживался тактики наступления». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 306.)
Дворцовый комендант генерал-майор В.Н. Воейков с тревогой отзывался о деятельности оппозиционной организации «Земгора» и политической атмосфере в стране. В его воспоминаниях подчеркивалось: «Осенью в Москве состоялся съезд земских и городских деятелей для обсуждения вопросов, связанных с работою благотворительных организаций на фронте. Официально эти организации осуществляли заботу о больных и раненых воинах, главным образом в тылу армии. Возникли они явочным порядком, черпая вначале средства из ассигнований земских и городских учреждений и добровольных пожертвований. В скором времени благодаря неограниченному кредиту, испрошенному для них у Государя великим князем Николаем Николаевичем, они стали работать почти исключительно на средства казенных ассигнований.
Оба союза слились для дружной работы по переустройству общественной жизни. Земский и Городской союзы были поставлены в совершенно обособленное среди других общественных учреждений положение, что неоднократно останавливало на себе внимание правительства, усматривавшего, что деятельность их идет по пути, угрожающему государственному порядку.
Так как Городскому и Земскому союзам не удалось привлечь сколько-нибудь крупных общественных и частных средств, они все время, развивая и расширяя свои организации, вынуждали правительство увеличивать выдаваемые им суммы, необходимые для поддержания созданных полезных учреждений. Это вынужденное воспособление «Земгору» из сумм государственного казначейства выразилось к концу 1914 года в цифре 43 миллиона рублей и, возрастая ежегодно, достигло ассигнования на первое полугодие 1917 года одному только Всероссийскому Союзу городов цифры 65 786 895 рублей.
Большую часть работников в этих союзах составляли лица, уклонявшиеся от службы в действующей армии. Строевые офицеры называли тружеников, занимавшихся призрением больных и раненых, «земгусарами», а руководителей различными работами в тылу «гидроуланами». Сестры этих организаций, в отличие от настоящих сестер, состоявших при Красном Кресте, именовались «сестрами-утешительницами». Появлялся этот персонал на фронте обыкновенно в автомобилях, прозванных «сестровозами». Занимались работники Земского и Городского союза, между прочим, и антиправительственной пропагандой среди солдат и офицеров фронта, пользуясь для этого своими лазаретами, поездами, питательными пунктами, банями, прачечными и другими созданными ими учреждениями. Пропагандисты раздували каждый промах военного управления, приписывая его высшему начальству с генералом Сухомлиновым во главе. Немало потрудились они и над расшатыванием престола, подчеркивая немецкое происхождение императрицы и распространяя небылицы об ее отношении к Распутину.
Темы для пропаганды давались общественными деятелями, которых инспирировали ораторы Государственной Думы и литераторы – сотрудники целого ряда в то время разрешенных еврейских газет и журналов («Евреи и война», «Русский еврей», «Евреи и Россия» и т.д.). Восхваляя культурность и трезвость шестимиллионного еврейского населения, эти литераторы сильно нападали на неугодных им государственных деятелей, вроде министра внутренних дел Н.А. Маклакова, которого называли проводником идей крайней реакции; о заместителе же его князе Щербатове неблагоприятных отзывов не встречалось, вероятно, благодаря успешно им проведенному в Совете министров 4 августа 1915 года докладу о том, что “ввиду чрезвычайных обстоятельств военного времени, вызывающих оставление еврейским населением пограничной полосы, испрашивается разрешение евреям на жительство в городских поселениях вне черты их общей оседлости, за исключением столиц и местностей, находящихся в ведении министра Императорского двора и военного”. Немедленно введенное в жизнь это правило дало в скором времени евреям возможность беспрепятственно распространяться по всем углам матушки-России.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
