— Чего теперь ждать, коллега?
— Ты видел, видел! — голос Меркушева прямо-таки лил через мембрану потоки восторга, — смотри, что они сделали! Получается, слава тебе господи!.
Восторг Николая был Алексею в общем-то понятен, но такое восхищение успехами предков принять ему было сложно. Легко им идти по проторенному когда-то и кем-то пути, имея в кармане точный путеводитель. Тем более, когда рядом есть люди, всегда готовые им помочь. Такой стороны взаимоотношений не ожидал никто. Харьковчане, работавшие в тесном контакте со своими советскими коллегами, поневоле перенимали свойственный предкам энтузиазм. Только форму он приобретал немного странную, названную в закрытом обзоре для руководства республики "синдромом прогрессора". Социологи и психологи, работавшие в группах обеспечения переговорного процесса, первыми заметили, что у многих попаданцев (термин ещё не стал официальным, но активно использовался в служебных документах) появлялось навязчивое стремление помочь советским гражданам как можно быстрее освоить все достижения прошедшего прогресса. Выделялось несколько вариаций данного состояния, от безобидных разговоров "не по теме" до граничащих с государственной изменой передачей чертежей и технологических документов, коих в избытке можно было найти в закромах многочисленных заводов и НИИ. Однако одним техническим просвещением "синдром прогрессора" не исчерпывался. Кроме железок, с точки зрения некоторых харьковчан, соответствующего апгрейда требовал сам советский строй – в виде ли экономических, социальных и прочих перемен в обществе диктатуры пролетариата. Именно по этой причине третий из них – Олег Мирошниченко не только не был уволен с госслужбы, но и получил некоторые, особые полномочия, о реальном содержании которых Мишин старался даже не думать. Хватало ему своих проблем выше крыши и трудности увеличения влияния православия в Советском Союзе казались ему чем-то абстрактным и немного мифологичным. Как и сама религия, яростным адептом которой оказался Мирошниченко. "На Кавказе к богу пришёл", — туманно отвечал Олег на возникающие вопросы о его дороге в небо. Но это не мешало ему регулярно ездить на каждую воскресную службу в восстановленную пятнадцать лет назад церквушку в Октябрьском, соблюдать посты и прочие обеты. Он даже Алексея пытался сагитировать окрестится, но преодолеть атеистические аргументы не мог, хотя очень старался.
— Откуда там эти "стэлсы" взялись? — Мишин хотел понять, откуда произошла утечка.
— А, ты об этом, — немного разочарованно сказал Николай, восторг его голосе схлынул так же быстро, как и появился, — в ОКБ Москалёва несколько штук сварганили, для высотных полётов. Мы им только расчётами помогли и партию двигателей форсировали. Остальное сами сделали, с начала тридцатых экспериментируют, опыт есть
— Так чему ты так обрадовался? — несколько удивился Алексей
— Джипам, — с гордостью ответил Меркушев, — это первая промышленная партия. Пока для армии, а потом в народное хозяйство пойдёт. Для деревни "козёл" самое-то! На них даже пахать можно.
Среди множества проектов, идущих по линии внешнеторгового министерства, автомобильный выделялся Меркушевым особо. Он на всех совещаниях и в частных беседах ратовал за ускоренное развитие производства в СССР именно таких, почти легковых машин. Аргументы он для каждой стороны приводил разные. Советским товарищам разъяснял необходимость малой моторизации как мощного рычага для промышленного развития страны, коллегам же старался внушить вполне здравую в 21 веке мысль, что владение частным автотранспортом неизбежно приведёт к изменениям в советском социуме, буде способствовать более разумному поведению властей, так как подведомственный им народ приобретёт дополнительную степень свободы. Хотя бы при перемещении в пространстве страны. "Промышленную Америку создал автомобиль!" не уставал повторять Меркушев, и в чём-то он был, конечно, прав.
— Во сколько совещание? — уточнил у коллеги Алексей, переводя разговор на неприятную, но неизбежную для них обоих тему.
— В двенадцать, — ответил Николай, в спикерфоне шуршнули переворачиваемые бумаги.
— Буду, — кратко ответил Мишин и нажал кнопку отбоя.
Ни один из них не стал называть тему предстоящего начальственного сбора, для уполномоченных к данному действу это стало уже привычкой. "В доме повешенного не говорят о верёвке", точно так же властвующие над жизнью и смертью своих подчинённых избегали говорить о принятии "окончательного решения", вменённого им в самом начале правящего пути.
"Стоило ли соглашаться?" — в очередной раз думал Алексей, бездумно глядя сквозь монитор с бегущей в разные стороны экранной заставкой. "Зачем мне такая ответственность?" Здесь он немного лукавил, даже перед собой.
Процедура, разработанная неведомыми Алексею специалистами, вовсе не предусматривала личного ведения всего "ликвидационного дела". На это был создан специальный отдел в кадровой службе правительства. "Отдел информационного обеспечения", так называлась специальная служба, неусыпно бдящая за служебной чистотой всех двенадцати тысяч гражданских чиновников республики. Военными и прочими погононосителями занимались по линии соответствующих ведомств. Кто контролировал самих контролёров, было покрыто пологом абсолютной тайны. Даже Щербинин не имел доступа к этой части госаппарата, что изрядно напрягало заместителя председателя правительства по экономике. Как успел выяснить Алексей, собрав все возможные источники информации, даже циркулирующие по "серому дому" аппаратные слухи, остальные два зама – по социальным и что удивительно, по вопросам обороны и безопасности, также были "не при делах". Вся структура "информационного обеспечения" замыкалась непосредственно на правящем дуумвирате, к которому обращаться по этой теме было бесполезно и в какой-то мере опасно. С каждым из вновь назначенных обладателей права "огня и верёвки", как романтично называлось это право в просвещённом средневековье, проводилось соответствующее собеседование, в котором кто-то из "первых консулов" заявлял свежеиспеченному руководителю:
— Вы, и только вы несёте ответственность за принимаемое решение. Ваша задача не в том, чтобы выявить стопроцентную истину и наказать провинившегося, а в том, чтобы после каждого вашего окончательного решения госаппарат работал лучше и эффективнее.
Неприкрытый цинизм данного заявления немного смягчало то, что относилось оно только к весьма ограниченному кругу перенесённых в прошлую жизнь граждан. Только один процент из почти трёхмиллионного населения бывшей Харьковской области и примкнувших к ней двух районов Белгородской мог попасть под карающий меч упрощённого правосудия. Именно одним процентом по новому Уложению был численно ограничен чиновничий класс или как дословно писалось в этом документе – государственных служащих. К которым также было отнесено армейское и прочее силовое офицерство. Понятно, что водители и секретари к числу служителей государства не относились. Они были "наёмными работниками государственных органов" и также были ограничены в своей максимальной численности – не более трёх процентов в мирное время. Для событий чрезвычайных был предусмотрен верхний предел в десять процентов. Только каждый десятый из республиканских жителей мог быть привлечён в качестве винтика ли, или важной большой шестерёнки в сложный государственный механизм.
"Власть, ограниченная эффективностью", — думал Алексей, снова отправившись в приёмную к кофе-машине. "Выпрыгнуть из колеи невозможно – служебный госконтракт заключается минимум на пять лет. За это время сумеешь доказать свою государственную полезность – можешь служить дальше или спокойно уйти, нет – получишь по заслугам". Хотя в самом контракте напрямую о подобном варианте не говорилось, но существовала весьма туманная отсылка на оценку служебной деятельности неким органом власти, пока существующим лишь в проекте. Уполномоченным оценивать полезность или нет всего, что успел "государев человек" нарешать за прошедшие служебные годы.
Работать после таких мыслей расхотелось совершенно. Мишин решил немного отдохнуть, отвлечься хотя бы на час от потока проблем и забот, постоянно сваливающихся на голову ответственного чиновника. Как обоснованно подозревал Алексей, в славные незалежные годы работать в правительстве было весьма проще и гораздо приятнее. Контроля практически никакого – ни тебе "руководящей и направляющей" партии в послесталинские годы, ни назойливой опёки холодноруких товарищей десятилетием ранее. Начальство само по себе, подвластный народ сам по себе. Все делают вид, что увлечённо играют в навязанные сверху игры, а на самом деле "обустраивают собственный сад", как призывал кто-то из европейских классиков. Конечно, у кого-то участок больше и чернозём жирнее, но к общей готовности начхать на общественные же интересы это никак не влияло. Народ, так сказать, "отдыхал" от периода сплочений и жертвенных порывов "во благо".
