«Что же я делаю не так? — печально думала маркиза, опустив голову и прислушиваясь к затихающему поскрипыванию ступеней. — Почему он бежит от меня? Разве ему есть на что за меня сердиться?» Она тихо вздохнула в такт своим невеселым мыслям и обвела потухшим взглядом библиотеку. Она любила эту комнату, с ее вечным полумраком, запахом книжной пыли и лавра, с ее обветшалой мебелью и всегда задернутыми портьерами, но сейчас всё это словно бы потускнело и растеряло весь свой уют. Даже кофе вдруг стал безвкусным. А ведь он был настоящий, не какой-нибудь желудёвый — теперь Лавинии можно было пить его без опаски, молока у нее стало совсем мало, и Алонсо начали понемногу переводить на другую пищу…
Маркиза Д’Алваро, покрутив в пальцах свою чашечку, вернула ее на столик. Кофе ей больше не хотелось. Ей хотелось повернуть время вспять — в те дни, когда ее муж не испарялся из библиотеки при первой возможности, а их вечера у камина были долгими, мирно-тягучими, не то, что теперь. Конечно, тогда маркиз был нездоров — но неужели рядом с Лавинией его держала одна только телесная слабость? Подумав об этом, ее сиятельство совсем приуныла. И, в очередной раз вздохнув, поднялась. Много ли радости сидеть здесь в одиночестве?..
«Жаль, Алонсо уже спит, — думала Лавиния, выходя из библиотеки. — Ну что ж, тогда и я лягу, пораньше, как его сиятельство… Отчего же он вдруг передумал брать меня к Вэйделлам? Ведь собирались поехать вместе!» Не имея ответа на это вопрос, маркиза понуро опустила голову. Ей было грустно. И, как назло, совсем не хотелось спать, пусть и встала она нынче едва ли не с петухами. Тихо шурша юбками, Лавиния направилась в кухню — следовало сказать Пэт, чтобы та убрала из библиотеки грязную посуду и погасила камин. Сама ведь не вспомнит, подумала Лавиния, и боги с ним, с кофейником, но как бы пожара не случилось — хватит им и одной прохудившейся крыши!.. Озабоченно хмурясь и раздумывая, как бы в этом году выкроить денег на новую черепицу, маркиза Д’Алваро миновала длинный темный коридор и уже собиралась свернуть к дверям кухни, как до нее долетел заливистый смех няни Роуз:
— …скажешь тоже! А то я совсем без глаз? Уж вижу, конечно! Да вон, хоть третьего дня — госпожа у себя кормила маленького, а хозяин возьми да явись на порог, спросить чего-то. Какое у него лицо сделалось — и смех, и грех!
— Соскучился, видать, — добродушно хохотнула кухарка. — Уж его сиятельство по этой части герой известный, да вот, вишь ты, теперь, небось, и подступиться боится — роды-то у госпожи тяжелые были, верно, не время еще…
— Так ведь уже полгода прошло, — с сомнением отозвалась Роуз. — Дело-то понятное, а всё ж таки… Я вон, помнится, с первенцем тоже битых двое суток мучилась, думала, больше ни в жизнь своего к себе не подпущу после такого-то, ан нет, и трех месяцев не продержалась!
— Ну, ты уж себя с госпожою не сравнивай. Она и сложения деликатного, и здоровье у ней не нашенское… Нельзя, видать, покамест — ну так что ж? Потерпит его сиятельство, не рассыплется.
Роуз опять захихикала:
— Может, и не рассыплется, но уж аппетит нагуляет — будь здоров! Нынче вон, перед обедом, госпожа ему перышко с плеча смахнула — так он аж затрясся весь! Ой, ну право слово, и смех, и грех…
Товарки беззлобно рассмеялись, а Лавиния медленно попятилась от дверей кухни в спасительную темноту коридора. Чудом не налетев спиной ни на один из углов, она мелкими торопливыми шагами миновала переднюю, взбежала по лестнице на второй этаж и сама не заметила, как оказалась в собственной спальне — вся пунцовая от стыда, с пламенеющими щеками, исполненная одновременно смущения и возмущения. Горничная, лениво возившаяся у камина, удивленно вскинула на нее глаза и приоткрыла рот, собираясь что-то сказать, но маркиза только коротко взмахнула рукой.
— Оставь меня, Анни! — велела она, даже не взглянув на служанку, и та, неловко присев, молча выскользнула вон, про себя изумляясь, что это вдруг сталось с ее госпожой. Влетела ну чистой фурией! И даже о малыше не справилась, а уж глаза!.. «Так и сверкают, ну чисто его сиятельство! — дивилась Анни, покидая правое крыло. — Повздорили они, что ли?» Она с сомнением наморщила лоб. Последнее время господа были что твои голубки, да и хозяин еще с полчаса назад ушел к себе. С чего бы вдруг госпоже так гневаться? Она ведь не то, что другие хозяйки, даже и голоса никогда на прислугу не повышает… Недоуменно качая головой, горничная миновала тихий коридор второго этажа и отправилась вниз, на кухню.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А маркиза Д’Алваро, оставшись одна, с размаху опустилась на пуф возле туалетного столика, прижала ладони к горящим щекам и закрыла глаза. Не помогло. Напротив, так стало только хуже: в сгустившейся вокруг темноте вновь зазвучали голоса няни и кухарки. Они говорили о ней!.. И о его сиятельстве!.. Да еще и такие вещи — как же не совестно?! Лавиния, мучительно съежившись, закрыла лицо руками. Ей вдруг запоздало вспомнились давние наставления матушки о том, как следует вести себя с теми, кто стоит ниже по положению, вспомнился мягкий укор в глазах мужа и его слова: «прислуге, как и дракону, нужна твердая рука»… Герцогиня эль Виатор держала челядь в ежовых рукавицах. «Лентяи и бездельники! — убежденно повторяла она. — Их хлебом не корми, дай только увильнуть от своих обязанностей! Отпусти вожжи — так они и будут с утра до ночи в людской лавки просиживать да сплетничать почем зря!»
Маркиза, прерывисто вздохнув, отняла от лица ладони. Лентяйками ни Пэт, ни Роуз она назвать не могла, но вот что касалось сплетен?.. Какой стыд, подумала она. И какая неблагодарность — ладно бы еще они смеялись над ней, но его сиятельство! Разве он заслужил, чтобы ему вот так перемывали кости? Разве он плохой хозяин? Лавиния вновь гневно вспыхнула, не замечая, как пальцы сами собой сжимаются в кулаки. Они не смеют так о нем говорить! Они…
«И смех, и грех!» — вновь зазвучал в ее ушах чуть надтреснутый голосок няни Роуз, и маркиза Д’Алваро, словно вдруг налетев с размаху на невидимую стену, застыла. Ее прозрачные глаза широко раскрылись.
— Так вот почему!.. — вырвалось у нее.
Горячее возмущение, только что владевшее ею, схлынуло в один миг. В памяти всплыл помянутый Роуз обед, белое перышко на рукаве маркиза Д’Алваро, ее собственная рука, смахнувшая его на пол, и лицо супруга, на секунду застывшее в неподвижности — так, будто он с трудом удержался от чего-то. Она тогда не обратила на это внимания, но теперь…
Лавиния вновь зажмурилась, но уже не в попытке отгородиться от того, что смущало ее, а лишь потому, что наконец поняла. Теперь она вспомнила много таких, казалось бы, мелочей. И тот случай с понесшей лошадью, когда маркиз чудом успел перехватить испуганное животное за повод уже на краю оврага, а Лавиния, не удержавшись в седле, кулем свалилась прямо ему в руки — и он снова весь будто окаменел; и та ночь в поместье Хардингов, которую им пришлось провести в одной спальне — Лавиния, как многие дамы, удалилась на отдых первой, его сиятельство пришел позднее, когда она уже почти совсем уснула, и прежде чем отправиться на диван, замедлился у кровати и, как ей показалось, чуть слышно вздохнул… А позавчера, когда он передавал ей Алонсо, и его рука на секунду коснулась ее плеча? Он отшатнулся назад, словно обжегшись, и тут же вспомнил, что хотел еще «заглянуть к кузнецу» — да только в этом ли было дело?
— Ох!.. — прошептала в одночасье прозревшая маркиза, роняя руки себе на колени. Ее муж вовсе не тяготился ею. Он просто желал того, на что, как супруг, имел полное право — и в чем сам же себе отказал когда-то, дав слово больше ее не беспокоить.
Лавиния, почувствовав острый укол совести, опустила ресницы. Ей самой супружеский долг был противен, но с мужчинами ведь всё по-другому. Им без этого, кажется, тяжело. Но всё же маркиз держал свое обещание, вот уже много месяцев, и ни разу ни словом не упрекнул ее — напротив, окружил вниманием и заботой, даже не заикаясь об ответном даре, — а она? Знай себе радовалась, позабыв о собственном долге? «Какая же ты эгоистка», — подумала о себе Лавиния, еще ниже опуская голову. Ей вдруг стало мучительно стыдно перед его сиятельством. Ведь если бы не он, она, наверное, уже давно приняла бы постриг в какой-нибудь женской обители, и у нее не было бы ни семьи, ни этого дома, ни сына, которого она обожала до дрожи, — ничего бы не было! Да, вначале у них не всё шло гладко, но когда это было? И разве теперь она несчастлива здесь? Разве она не получила всё, о чем когда-то даже мечтать не осмеливалась?..
