Завуч школы и несколько учителей перечисляли прегрешения, совершенные каждым из семерых учеников, но так и не смогли объяснить, какие именно нарушения школьных порядков послужили основанием для принятия столь суровых мер. Нам не показали никаких официальных документов, даже протокола заседания педсовета, на котором должно приниматься такое важное решение, как исключение учащихся из школы. Разговор подходил к концу, когда раздался телефонный звонок из министерства образования. Трубку взял завуч Добинас. Судя по его репликам, министру уже доложили, что, несмотря на длинное официальное название, группа профессора Орлова совсем не та организация, которая заслуживает учтивого отношения.
Напряжение на лице Добинаса сменилось испугом. Я поняла, что во избежание неприятностей встречу пора заканчивать, и начала прощаться, тем более что своей цели мы уже добились. Мы выяснили, что ребята не совершили никаких преступлений, что протокола об отчислении попросту не существует, решение принято в административном порядке и, следовательно, оно незаконно.
Едва выйдя на улицу, мы расхохотались. Томас предложил отметить наш успешный поход в школу, и мы зашли в ближайший бар. Заказали шампанское и залпом осушили бокалы.
В Москве я составила документ № 31 "Об исключении семерых учеников из средней школы имени Веноулиса (Вильнюс)". Этот отчет вышел за двумя подписями, моей и Венцловы, который стал членом только что образованной Литовской Хельсинкской группы.
Примерно через месяц Пяткус и Венцлова приехали в Москву объявить о создании своей группы на пресс-конференции, назначенной на 27 ноября. Как обычно, накануне несколько членов МХГ были заняты срочной подготовкой документов. Мы носились как сумасшедшие — писали, редактировали, печатали, исправляли, перепечатывали, чтобы успеть собрать нужное число экземпляров для всех журналистов. Работа откладывалась на последний момент из-за опасения потерять все материалы в случае обыска, но отчасти и из-за присущей нам неорганизованности. В тот день мы работали в квартире Орлова, где и должна была состояться пресс-конференция. В разгар аврала появились Пяткус и Венцлова, полностью подготовленные — все их документы были аккуратно отпечатаны, прошиты и подобраны, а копий хватало на всех и еще оставалось в запасе. Понаблюдав за царившей вокруг суетой, Венцлова подошел ко мне и прошептал:
— Знаете, что сказал Викторас? "Посмотри, как они работают. Это именно то, чего не должна допускать Литовская Хельсинкская группа".
* * *
В течение восьми месяцев Московская Хельсинкская группа получила петиции от еврейских активистов, русских националистов, крымских татар, турок-месхетинцев, католиков, баптистов, пятидесятников и адвентистов Седьмого дня. Подобные хельсинкские группы появились в Литве и на Украине, позднее — в Грузии и Армении, Чехословакии и Польше. Конгресс США сформировал комиссию, задачи которой не отличались от наших. В декабре 1976 года публикуемые в американских газетах материалы, посвященные работе нашей группы, стали перемещаться с девятнадцатой страницы на первую.
Тем временем политический климат в США претерпевал глубокие изменения. Избранный президентом Джимми Картер, говоря о внешней политике, подчеркнул приверженность курсу на развитие демократии и защиту прав человека. Наши самые оптимистические прогнозы казались вполне реальными: похоже было, что новая администрация будет требовать от СССР выполнения данных в Хельсинки обещаний.
* * *
В декабре 1976 года мы с Колей и Мишей, наконец, решили собрать документы, необходимые для эмиграции. Кроме прочего, каждому из нас нужно было разрешение на отъезд от родителей — от моей мамы, от матери Коли и отца Миши.
— Я не дам разрешения, — заявил Валентин, когда сын рассказал ему о наших планах.
Миша оторопел.
— Но почему? Ты всегда говорил, что постоянно испытываешь ограничения в научной работе, а ученые за рубежом более свободны. Ты не хочешь, чтобы я был свободен?
— Не дам разрешения, — повторил Валентин.
Не знаю, опасался ли он, что письменное разрешение на отъезд Миши разрушит его собственную карьеру или просто не хотел отпускать сына — ведь в то время эмиграция означала разлуку навсегда. Я заявила в ОВИРе, что все мы трое совершеннолетние, и это означает, что каждый из нас может принимать решение за себя, не обращаясь к родителям. Этот ход задерживал наш отъезд на неопределенное время.
* * *
К январю 1977 года КГБ, видимо, решил, что расправа с неугодными внутри страны важнее международного престижа. Через два дня после встречи Нового года в мою квартиру пришли с обыском. Забрали целые пачки самиздата и документов Хельсинкской группы, уложив их в принесенные мешки. В тот же день позвонил чиновник из ОВИРа и напомнил, что мы должны представить разрешения от родителей. Мы снова отказались — если они так хотят нашего отъезда, пусть выпускают без всяких разрешений, решила я. И оказалась права: 1 февраля нам сообщили, что нам дается три недели на то, чтобы покинуть страну.
Тем временем был арестован член Московской Хельсинкской группы Александр Гинзбург. Это произошло 3 февраля. В тот же день к вечеру пришли за Орловым, но его дома не оказалось. Его вообще нигде не смогли найти. Он нашел надежное укрытие. 9 февраля, около трех часов дня, он рискнул появиться у меня дома. Дверь открыла мама. Орлов приложил палец к губам и молча прошел в квартиру. Мама тут же взяла "волшебный блокнот" — серую пластмассовую дощечку, на которой легко писать фломастером и так же легко стирать написанное. Она уже не раз видела, как я пользовалась ею, когда не хотела рисковать быть услышанной гэбистами.
— Хотите чаю? — первое, что спросила она у Орлова.
— Нет, спасибо. Где Люда? — написал он в ответ.
— Не знаю.
— Не могли бы вы связаться с Толей Щаранским? — попросил Орлов. Щаранский был членом группы.
Мама только сказала в трубку: "Люда просила вас зайти", и через полчаса Щаранский уже звонил в дверь. Ни одного слова не было произнесено.
— Найдите Люду и журналистов, — написал Орлов.
Щаранский разыскал меня у Григоренко, где я печатала обращение к властям с требованием освободить Гинзбурга, состояние здоровья которого внушало опасения. Мы вместе поехали ко мне, где нас ждал Орлов. По-прежнему пользуясь дощечкой и фломастером, он объяснил, что появился ненадолго, только для того чтобы сделать заявление для прессы, после чего намеревается исчезнуть, пока КГБ не напал на его след. Щаранский помчался разыскивать журналистов.
В шесть вечера он вернулся в компании Роберта Тота, корреспондента "Лос-Анджелес таймс", и Дэвида Мэйсона, шефа московского бюро Ассошиэйтед Пресс. На пресс-конференции Орлов зачитал короткий документ, призывающий все страны, подписавшие Заключительный акт Хельсинкского совещания, рассекретить бо́льшую часть информации, до сих пор необоснованно закрытой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
