При желании властям ничего не стоило задушить нашу группу сразу же при ее рождении. Досье на каждого из членов хватало, чтобы упечь нас за решетку на много лет. Но, видимо, андроповский КГБ усвоил из опыта Инициативной группы, что обращения в ООН ни к чему не приводят, и посчитал, что за границей не будут прислушиваться к очередным посланиям советских граждан. Если бы не новая комиссия, организованная по инициативе эксцентричной дамы-конгрессмена, Запад вряд ли бы откликнулся на заявления Московской Хельсинкской группы.
Заинтересованные органы знали обо всем, что у нас происходит. За нами была установлена слежка. Почта просматривалась, телефоны прослушивались и отключались. Напротив моего дома постоянно был припаркован загадочного вида серый фургон. Пару раз я попыталась заглянуть внутрь, но все окна, включая лобовое стекло, были задрапированы. Внутри что-то стрекотало, не иначе как подслушивающее устройство. Всякий раз, когда мне нужно было поймать такси, возле дома останавливалась одна и та же машина. Вскоре выяснилось, что я единственная из членов группы, чей телефон не отключен. Видимо, им было легче прослушивать звонки на одной линии.
Но перегибать палку явно не хотели, учитывая, что в новую группу входили хорошо известные диссиденты. Их арест повлек бы за собой больше международных протестов, чем все документы группы, вместе взятые. Так что андроповский КГБ выжидал, надеясь, что умеренное давление принесет свои плоды.
* * *
Тем временем моя семья осознала, что теперь мы напрочь лишены частной жизни. Наша квартира круглосуточно прослушивалась. Мы жили как на сцене. Люди из серого фургона слышали все, о чем мы говорим, а может, и видели все, что мы делаем.
В дверь постоянно кто-то звонил. Десятками приходили иностранные корреспонденты и ходоки из провинции. Часто пресс-конференции группы проводились в нашей квартире, в большей из двух комнат. Старые семейные порядки были забыты. Даже мама не могла больше игнорировать род моих занятий, хотя мы с ней по-прежнему об этом не говорили.
Как-то летом 1976 года она пошла в "Березку" и купила радиоприемник "Сони" — на свой авторский гонорар, полученный чеками Внешпосылторга за учебник по математике, который издали где-то в Южной Америке. Перед каждой пресс-конференцией мама надевала фартук и выходила на кухню. Покрутившись несколько минут у плиты, она возвращалась к себе в комнату и оставалась там часа два, дожидаясь, пока новости из ее квартиры начинали передавать по радио из Вашингтона, Лондона или Мюнхена.
* * *
В октябре Орлов попросил меня расследовать дело об исключении семи учеников из выпускного класса одной из вильнюсских школ. Все они регулярно ходили к мессе и навещали Виктораса Пяткуса, истового католика, отсидевшего в общей сложности шестнадцать лет в лагерях. Я поехала в Литву с Колей и Мишей.
На вокзале в Вильнюсе нас встретил Пяткус. С ним были Антанас Терляцкас — диссидент и бывший политзаключенный, и Томас Венцлова — поэт, сын первого министра образования в коммунистической Литве.
Я много слышала о "литовском национализме" и о ненависти литовцев к русским. И вот меня приветствует "почетный караул" литовского национального движения. По пути в гостиницу за нами следовало не меньше десятка агентов КГБ — и местные "хвосты", приставленные к каждому из встречавших нас литовцев, и "мои", московские оперативники, прибывшие тем же поездом.
Погуляв по городу и осмотрев достопримечательности, мы отправились к Пяткусу обедать. Я сама люблю принимать гостей, так что могла по достоинству оценить организацию приема. Все было продумано до мелочей — убранство стола и еда, одежда хозяев и то, как рассадили гостей, тосты и темы беседы. Из уважения к гостям все говорили по-русски, даже между собой.
После обеда разговор перешел на семерых мальчиков, исключенных из школы. Пяткус предложил мне вернуться попозже и самой поговорить с ними.
Когда я пришла вечером, Пяткус приготовил чай. Они с мальчиками пили из одной большой чашки, передавая ее друг другу. Такая у них была традиция.
Каждый из учеников рассказал о своем личном опыте столкновения с властями. Как правило, директор снимал ученика с уроков и передавал в руки сотрудника КГБ. Ребятам угрожали, некоторых даже били — с целью получить от них показания против Пяткуса. В числе прочего их заставляли "признаться" в том, что Пяткус — гомосексуалист. В СССР гомосексуализм был наказуем шестью годами лишения свободы, и обвинение пожилого католика в преступных связях с семнадцатилетними юношами, очевидно, казалось КГБ весьма привлекательной возможностью снова засадить его за решетку.
На следующее утро мы с Томасом направились в Министерство образования Литвы. К моему изумлению, министр Римкус собственной персоной вышел в приемную и, протянув руку, произнес:
— Сын Антанаса Венцловы всегда желанный гость в нашем министерстве.
Поблагодарив его, Томас Венцлова пояснил, что на сей раз он всего лишь сопровождающий, и представил меня:
— Людмила Михайловна Алексеева из Москвы.
— Я член Общественной группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР, — представилась я.
— К какой организации принадлежит ваша группа?
— Это общественная группа.
— Кто ее возглавляет?
— Профессор Юрий Федорович Орлов, член-корреспондент Армянской академии наук.
Звание произвело впечатление на министра. Видимо, он решил, что это какая-то псевдообщественная группа, созданная сверху для каких-то дипломатических надобностей. Я спросила о семи исключенных школьниках.
— Это не имеет никакого отношения к Хельсинкским соглашениям. Их исключили за поведение, недостойное советских школьников, — объяснил министр.
— Как же они себя вели?
— Богушис (один из исключенных учеников) нагрубил директору, потом принес в класс картинку религиозного содержания. А это запрещено Конституцией. В нашей стране церковь отделена от государства.
— И это стало причиной его отчисления?
— Очевидно, не только это. Дело известно мне лишь в общих чертах, и я не могу в точности сказать вам, что натворил каждый из них, но исключение безусловно было правомерным. Вы можете поговорить с учителями и руководством школы.
— Хорошо, — сказала я. — Мы пойдем в школу и выясним, что произошло.
Завуч школы и несколько учителей перечисляли прегрешения, совершенные каждым из семерых учеников, но так и не смогли объяснить, какие именно нарушения школьных порядков послужили основанием для принятия столь суровых мер. Нам не показали никаких официальных документов, даже протокола заседания педсовета, на котором должно приниматься такое важное решение, как исключение учащихся из школы. Разговор подходил к концу, когда раздался телефонный звонок из министерства образования. Трубку взял завуч Добинас. Судя по его репликам, министру уже доложили, что, несмотря на длинное официальное название, группа профессора Орлова совсем не та организация, которая заслуживает учтивого отношения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
