“Пелевин стал моим любимым писателем с тех пор, как я прочел его первый рассказ; вот чью биографию я хотел бы написать”.
Яна Завацкая (Германия). Чистовик. Фантастика кончилась. — “АПН”, 2007, 4 декабря <http://www.apn.ru>.
“„Черновик” [Сергея Лукьяненко] оставил в свое время впечатление не только незавершенности, но и падения авторского уровня — между тем дальнейшее раскрытие сюжетных линий в „Чистовике” впечатлило и еще раз подтвердило тот несомненный для меня факт, что Лукьяненко — мастер, причем мастер, творящий в общем русле русской, а не голливудской культуры”.
“Вообще-то одна книга об этом — то есть о сверхлюдях, служащих ничтожествам, — уже была написана, и писал ее тоже выдающийся фантаст. Ее автор — Борис Стругацкий, и называется она „Бессильные мира сего”. Где люди со сверхспособностями служат самым обычным бандитам, политиканам, спецслужбистам. Которые, поплевывая через губу, отдают приказы. И сверхлюди слушаются, потому что „а что еще поделать”. Так устроен мир. Но Стругацкий писал о своем сословии, об интеллигенции и ее заблуждениях. И обращался он в первую очередь к остаткам интеллигенции. Лукьяненко написал то же, но для масс. Для общества в целом”.
Дмитрий Замятин. Усадьба плачущего сердца. Образная геоморфология одного стихотворения Александра Блока. — “Новая Юность”, 2007, № 5 <http://magazines.russ.ru/nov_yun>.
“Для анализа образно-географического содержания стихотворения [“В густой траве пропадешь с головой…” используются по аналогии идеи и образы классической геоморфологии, переосмысленные в контексте гуманитарно-географического исследования. Уже первые строки стихотворения создают образ разделения пространства на обжитое и необжитое, освоенное и неосвоенное <…>”.
Рюрик Ивнев. Юность. Роман. — “Крещатик”, 2007, № 4 <http://magazines.russ.ru/kreschatik>.
“Этот роман был написан 95 лет назад 21-летним студентом и до сих пор не был издан. Рукопись хранилась в архиве писателя никому не ведомая, и только теперь, случайно обнаружив ее, я, его наследник и душеприказчик, решил представить ее на суд читателей. Ее автор — Михаил Александрович Ковалев (это подлинное имя Рюрика Ивнева) — „Юности” никогда не рассказывал. <…> Я, наверное, не ошибусь, если скажу, что „Юность” — первый, пожалуй, в русской литературе роман о геях. И написан он, по-моему, превосходно…” (Николай Леонтьев).
Александр Иличевский. “Учиться у музыки…” Беседу вел Дмитрий Бавильский. — “Взгляд”, 2007, 5 декабря <http://www.vz.ru>.
“Я писал долго стихи — и писал до тех пор, пока они не стали отчетливой метафорой прозы, а затем и — в физическом плане — просто прозаическим планом. В то же время мне очевидно, что стихи для меня не закончатся никогда. Так или иначе, на больших периодах я все время стараюсь до них докоснуться — и они мне в романе необходимы, как толчок ноги астронавту, полулетящему скачками над лунной поверхностью”.
Александр Иличевский. “Время — самая красивая и опасная из муз...” Беседу вел Афанасий Мамедов. — “Русский Журнал”, 2007, 14 декабря <http://www.russ.ru/culture>.
“Писать я начал исподволь, сам не заметил как. Началось все с Бродского, каждое его новое стихотворение, каждое новое эссе становилось событием жизни, и только сейчас я начинаю понимать, насколько нашему поколению повезло, что был над ним в зените этот великий поэт. Затем взор научился перемещаться по небосводу, и обнаружились иные светила: я из последних пятнадцати лет не помню почти ничего, кроме литературы. Читали мы много, все не упомнишь, в основном, конечно, то, что упоминал в своем арсенале Бродский, — и вот сейчас понимаю только, насколько бедняцкое в целом было положение, что и посоветовать было некому и не о чем. Это только ближе к 1995 году, уже вполне освоившись с английским, было возможно самостоятельно расширять стратегии кругозора. Много читал филологии самой разнообразной, штудировался Лотман, Иванов, Топоров, Жолковский, Ямпольский. Это было увлекательнейшее занятие — учиться анализу текста и собственно текстом заниматься, понимая, что ни одна аналитика не способна сделать художественное произведение вычислимым. Но как писала, кажется, Лидия Гинзбург, „я отношусь к людям, у которых эстетическое наслаждение от текста многократно увеличивается от понимания структуры его смысла” (не уверен в точности цитаты)”.
Александр Иличевский. Обогащение нищетой. — “Коммерсантъ/ Weekend ”, 2007, № 69, 21 декабря <http://www.kommersant.ru>.
“Сюжеты обездоленности будут всегда, покуда цивилизация не откажется от идеи всеобщего эквивалента — денег. Менее популярны такие сюжеты только в зажиточных странах (где, впрочем, нищих хватает) или совершенно неимущих, обессиленных и не способных к самосознанию. То, что в русской литературе все чаще героями становятся бедные люди, говорит о том, что язык взял их в фокус своего внимания, и это прибавляет смысла эпохе”.
Александр Иличевский. Сдать Москву Родине. Эссе о городе. — “TextOnly”, 2007, № 24 <http://textonly.ru>.
“„Завоевать Афганистан невозможно. Как можно разбомбить пустыню?!”— воскликнул 7 октября 2001 года один мой знакомый ученый-оружейник, всю жизнь изобретавший одушевленное оружие, обладавшее феерической логикой и чудовищной мощью. Печаль и радость парадоксально смешиваются в том, что в Москве есть что бомбить. Физически едва ли не каждый день отмирают пласты эпидермиса городского времени, шелуха кирпича и штукатурки, лиц и словечек уходит в культурный осадочный слой — в конце концов из этого множества и слагается пласт эпохи. И хоть писал Бродский, что Корбюзье отрихтовал Европу не хуже любого Люфтваффе, но конструктивизм в Москве — радость глаза и важная составная часть образа города. Для таких, казалось бы, обыденных вещей, как жилые дома 1920 — 30-х годов застройки, давно пришла пора перейти в охранный статус музейных экспонатов со своей каталогизацией и т. д. Необходима глобальная энциклопедия конструктивизма Москвы и хотя бы Подмосковья. А не то все эти прямые углы, разлетные балконы и пирамидальное величие кубизма канет, как когда-то канули барачные застройки Измайлова и Останкина. Город на наших глазах за пятнадцать последних лет был разрушен — и обновлен настолько, что осмысление его, выведение его в артикулированный культурный смысл представляется первейшей задачей московского краеведения. И важность таковой задачи возводится в степень скоростью нового строительства. Хотя бы один только еще не возведенный Сити, лишь в храмовый котлован которого можно было бы захоронить половину Парижа, говорит сознанию, что на столицу, как мегатонная бомба, была сброшена новая городская парадигма, и она взорвалась господством — вспышка уже ослепила, но ударная волна еще не дошла” (“Бомба времени”).
Сергей Кара-Мурза. Русская политическая культура. Взгляд из антиутопии. — “Русский Журнал”, 2007, 4 января <http://www.russ.ru/politics>.
“Для меня истекший год — пороговый момент в исчерпании советской культуры в той ее части, которая служит непосредственным ресурсом для политической системы. При этом никаких ресурсов альтернативной культуры (например, „западной”) не появилось. До сих пор даже и антисоветская политическая мысль в РФ питалась советской культурой и была ее порождением, а теперь и она — как рыба, глотающая воздух на песке (в числе прочих рыб)”.
Владимир Карпец. Искушение Тарковским. — “Политический журнал”, 2007, № 34, 28 декабря.
“<…> мой отец, убежденный до мозга костей государственник, тоже посмотревший „Зеркало”, сказал: „Это омерзительно”. А на мой вопрос — почему — ответил примерно так: „Тарковский хуже Сахарова. Сахаров борется с внешними формами, а Тарковский разлагает сознание”. Я помню, что с юношеской горячностью тогда хлопнул дверью и ушел невесть куда. С этого момента у меня началась многолетняя — фактически утихшая только за несколько лет до его смерти — распря с отцом, в которой Тарковский был не концом, а только началом и в которой, как я только сейчас понимаю, прав был он, мой отец. И еще, посмотрев „Зеркало”, я внезапно (хотя „внезапное” — это всегда лишь подспудно зревшее) понял, что никогда не смогу стать „советским служащим”, даже высокого ранга, к какому нас готовили в МГИМО…”
“Совершенно очевидно, что Андрей Арсеньевич Тарковский, как и его отец Арсений Александрович Тарковский, не принадлежали к той глубинно почвенной, „нутряной” русской культуре, представителями которой в послереволюционную эпоху ХХ в. можно назвать о. Павла Флоренского, А. Лосева, М. Пришвина, Леонида Леонова, писателей-„деревенщиков”, а из „недеревенщиков” только сегодня открывающегося и открываемого Владимира Микушевича. Попытки Николая Бурляева привязать обоих Тарковских к „почвенной” культуре вполне объяснимы с учетом их личных отношений, но, в сущности, несколько натужны. Автор этих строк говорит об этом при всем том, что сам очень любит и ценит стихи Арсения Тарковского, считая его, пожалуй, лучшим из советских поэтов. Разумеется, ни намека на сионизм и русофобию в фильмах Андрея Тарковского нет. На самом деле наоборот. Тем не менее в них очевидно присутствует некая загадка. Здесь нам придется кратко коснуться родословной Тарковских…”
