Сологубову, в частности, пришлось заниматься подготовкой крушения воинского состава на местном железнодорожном узле, где он работал с группой пленных своего блока. Диверсия блестяще удалась, и бюро подпольной организации спустя некоторое время решило поручить ему еще более ответственное задание.
Однажды перед вечерней проверкой в курилке к Сологубову подошел Федор Лесников и сказал:
— Ботинки твои починил, можешь завтра забрать.
Никаких ботинок в починку Сологубов не сдавал, видимо, Лесникову, который возглавлял их подпольную «пятерку», потребовалось срочно с ним переговорить.
На другой день, когда большинство пленных было на работе, дежуривший по бараку Сологубов зашел к приятелю в каморку на чердаке, где тот с некоторых пор сапожничал.
— Разувайся! — предложил ему Лесников.
И потом, нацепив ботинок Петра на железную лапу, зажатую в коленях, как бы между прочим поинтересовался:
— Ты на фронт ушел с последнего курса института?
— Да.
— Доброволец?
— Да. А что такое?
— Вопросы, Петя, пока задаю я, — улыбнулся Лесников.
— Ну, валяй, великий конспиратор, — в тон ему заметил Сологубов.
— Когда учился в инязе, основным у тебя был немецкий или английский язык?
— Немецкий.
— Сколько лет занимался в аэроклубе?
— Два года.
— Кто живет в Союзе из твоих родственников?
— Мать, сестра.
— Когда погиб отец? Где?
— В сорок первом, под Москвой.
— Все правильно! — опять улыбнулся Лесников. Но было похоже, что ему совсем не весело и улыбается он — добрая душа, — чтобы взбодрить друга и, быть может, самого себя.
— А что правильно? — спросил Петр.
— Выходит, я ничего не напутал, когда Бородач расспрашивал о тебе.
— Сам Бородач?! Зачем это ему?
— Бюро хочет поручить тебе одно задание.
— Ну что ж, выкладывай.
— Это, Петя, особое задание...
Лесников встал из-за верстака, длинный, худющий, прихрамывая, подошел к низкой двери, приоткрыл ее и, убедившись, что на чердаке никого нет, вернулся на свое место.
— Ты помнишь, в лагерь недавно приезжал вербовщик из НТС? Ну, белоэмигрант один, лоб у него с залысинами и взгляд кислый такой, будто с похмелья.
— Поремский?
— Да-да. Так вот, в воскресенье этот Поремский и кто-то еще с ним снова должны приехать. Опять будут агитировать нашего брата в эту народно-трудовую партию.
— И что же?
— Ты должен записаться туда.
— В НТС? — удивленно переспросил Сологубов.
— Да.
— Это как же понимать? То мы срывали вербовки во все антисоветские организации, а теперь?
— Срывали и будем срывать. Тут иное. Бюро располагает сведениями, что в ближайшее время в лагере начнут отбор желающих в школу немецкой военной разведки.
— Так. Но при чем здесь я?
— Бородач предложил в эту школу направить тебя. Как бывшего офицера разведотдела. И вообще наиболее подходящего по всем статьям.
— Допустим. Но что я забыл в НТС?
— Бородач действует наверняка. Дело в том, что немцы отдают предпочтение явным антисоветчикам. Ну, и само собой, чтобы биография была подходящая.
— А у меня она как раз неподходящая.
— Об этом бюро известно. Решили, что ты что-нибудь придумаешь по-умному.
Сологубов на это ничего не ответил. Свернув козью ножку, молча курил.
— Ну так как? — нарушил затянувшуюся паузу Лесников.
— Нет моего согласия на это! — Сологубов встал с табуретки. — Так и передай Бородачу: кишка, мол, у меня тонка для такого дела.
Их разговор на этом кончился: Сологубову пора было идти на дежурство.
Но на другой день они встретились снова. На этот раз в чердачной каморке был и Бородач. Сологубов видел его впервые. Среднего роста, сухонький, все время глухо покашливает. Зная, что Бородач — это кличка, Сологубов думал увидеть человека, заросшего волосом до ушей, а тут бледное, иссеченное морщинами, чисто выбритое лицо. На вид далеко за пятьдесят, но глаза живые, с хитринкой. В прошлом — полковой комиссар, воевал в Испании. «Железный конспиратор!» — с восхищением отзывался о нем Лесников. И больше ничего Сологубову об этом человеке не было известно...
«Железный конспиратор»... Однако сюда, в сапожную чужого блока, пришел сам. Говорит, что важное дело нельзя откладывать. От этого Сологубову было немного не по себе. Выходит, это он вынудил руководителя всей подпольной организации лагеря на такой опасный шаг. И в то же время Сологубов с удовлетворением сознавал, что этот болезненный на вид, но могучий духом человек в нем не только нуждается, но и верит в него. Иначе не пошел бы на риск.
Под влиянием этого сложного чувства Сологубов, вообще-то не робевший перед авторитетами, разговаривал с Бородачом без присущей ему уверенности. К тому же тот как-то сразу обезоружил его, по сути, признав закономерный вчерашний отказ Петра.
— Дураков нет добровольно лезть черту в зубы, — сказал Бородач, зябко запахивая на груди засаленный армейский бушлат. — Но мы будем трижды дураками, если не используем наших возможностей. Бить врага надо в наиболее уязвимое место.
Он изучающе смотрел на Сологубова из-под седоватых бровей.
— Вы идете туда не первым. Чем больше будет наших людей среди агентов абвера, которых засылают в тыл Советской Армии, тем успешнее будет борьба с немецкой разведкой.
— Это я понимаю, — сказал Сологубов.
— Тогда перейдем к главному. — Бородач вдруг улыбнулся: — Я знаю, что вас тревожит. Опасаетесь замарать свою биографию?
— Правильно. Война кончится, меня спросят: как ты попал в абвер?
— Не совсем так. После школы вас должны забросить на советскую территорию. Там вы явитесь к нашим властям и расскажете, что к чему.
— А где гарантия, что мне поверят?
— Надо сделать так, чтобы поверили, — сказал Бородач. — Что касается гарантий, вам их никто, конечно, не даст. Но главное, по-моему, не в этом. Мы не можем бороться против врага с оглядкой на завтра. Его надо бить сегодня и всеми доступными средствами. Я так понимаю. Иначе какие же мы подпольщики!..
Так они разговаривали, наверное, более часа, пока Бородач окончательно не убедил Сологубова идти в школу абвера. Сологубов согласился. В конце концов, дело действительно не в чистоте или замаранности биографии отдельного человека. Решается судьба Родины, в смертельной схватке сошлись миллионы людей. И вправе ли он претендовать на какие-то особые условия в этой жесточайшей борьбе?
Через две недели Сологубов уже был в лагере Вустрау, близ Берлина, где содержались изменники, перешедшие на сторону гитлеровцев и готовившиеся к подрывной работе против Советского Союза. Там можно было встретить новоявленных вояк «остлегионов», за сытый армейский паек готовых напялить на себя немецкий мундир; в ожидании того же мундира, только без орла и свастики, а с трехцветным лоскутом на рукаве, слонялись по лагерю «добровольцы» РОА; в отдельных блоках обретались будущие чиновники оккупационной администрации, коротавшие время до направления их на специальные «курсы остработников»; ждали своей участи кандидаты в немецкие разведывательные школы.
