Глава 14. МЕЖДУЦАРСТВИЕ
Настало время утренней жертвы, но принести её без царя было некому. Однако заведённый порядок, который не был нарушен ни разу за тридцать семь лет, держался. Десять целеров, дежурство которых приходилось на этот день месяца, привели к алтарю быка и встали в ожидании приказа Сената. Сенаторов собралось много, за последнюю беспокойную ночь у всех было время подумать о сложностях, которыми их встретит день. Они стояли и ждали, не отдаст ли кто-нибудь распоряжения; наконец Перпена понял, что вся их надежда на него, поскольку он и обряды знает, и на власть не претендует.
На миг им овладело искушение — просто выйти вперёд и объявить: «Рим был городом Ромула и стоял на его счастье. Земная жизнь славного сына Марса закончилась; пусть же закончится и жизнь его города. Сегодня жертвоприношения не будет, ибо больше не будет Рима». Скажи он так, большинство сабинян и латинян разойдутся, а луцеры вроде него найдут другое пристанище. В летописях Этрурии его запомнят как политика, который прекратил опасный опыт — попытку полудикого сброда жить по-городски.
Впрочем, искушение было не очень велико. Если Рим перестанет существовать, от этого, возможно, и выиграет Италия в целом, но только не род Домициев, для которого он не жалел трудов. Город должен жить, а значит, Юпитер получит положенную жертву. Проще всего, чтобы обряд исполнил самый видный сенатор. Перпена уже прикидывал, кто влиятельнее, как вдруг понял опасность: неосторожное слово, и в Риме появится новый царь. Пусть будет ясно, что жертва приносится от лица всего Сената. Он понял, что говорить.
— После должного обсуждения Отцы выберут нашему основателю преемника, и когда Народное собрание его утвердит, он станет новым царём. Но до тех пор Юпитер должен получать ежедневную жертву; предлагаю сенаторам приносить её по очереди. А чтобы было ясно, что это не даёт никому превосходства над другими, давайте начнём с самого младшего. Несколько месяцев назад на освободившиеся места в Сенате было назначено двадцать Отцов. Пусть сегодня жертву принесёт самый молодой из них, завтра следующий. Этого хватит на триста дней, — добавил он. — Надеюсь, мы выберем царя раньше, чем до всех дойдёт очередь.
Вперёд робко выступил юноша, целер подал ему секиру. Ничем не примечательный латинянин, попавший в Сенат только за отцовские заслуги — отлично; одно трудное место миновали, царь-жрец не получит в глазах народа права на власть. Перпена не стал дожидаться, пока вынут печень. В любом случае, она будет предвещать мир и достаток, а невежа-латинянин соврёт убедительнее, чем этруск, обученный читать послания богов.
Дома Перпена первым делом распустил клиентов; даже за один день они порядком опустошили кладовые. В Риме должен быть мир, хотя бы некоторое время, пока не соберут сторонников два-три популярных претендента на престол. Потом Перпена встал перед домашним алтарём и старательно отогнал все мысли, но внутреннего голоса не услышал. Это было правильно: он запечатал дверцы сильным заклинанием, а внутри, в конце концов, всего лишь одна часть тела. Может быть, со временем она станет приносить владельцу могущество, но сейчас останется там, где приказал учёный этруск.
До утреннего заседания Сената ещё было время отдохнуть. По дороге к себе, в заднюю комнату, он крикнул подать лепёшек и вина. Их принесла сама Вибенна и села рядом.
— Что-нибудь решилось? — спросила она. — Можем мы наконец бросить это гадкое место и вернуться на свой берег?
— Решилось, что Риму быть, и что мы и наши дети останемся здесь.
— Я надеялась на новую жизнь. Но ты, похоже, не в состоянии расстаться с богатством.
— И это тоже, — улыбнулся Перпена. — Я знаю, дорогая, тебе нелегко пришлось. Сначала отец выдал за незнакомца, потом в тот же день, как овдовела, появляется ещё неизвестно кто. Но хоть ты ведёшь дом и готовишь для чужака, тебе всегда есть что готовить. А я знавал и холод, и голод, и ходил в лохмотьях, и дрожал за свою жизнь. Теперь наконец добился довольства и безопасности и не хочу их бросать, даже чтобы вернуться в Этрурию.
— Безопасности? В городе, где мы чужеземцы?
— Я везде чужеземец, мой родной город разорён, и хорошей жизни не будет. А сносная — она вот; Рим силён, скоро мы выберем приличного царя и будем жить в мире и достатке, а после нас наши дети.
— Ненавижу латинян. Они отвратительны, алчны, жестоки, не умеют чтить богов.
— Настоящие этруски тоже алчны и жестоки и никогда не примут нас как равных. Не все римляне латиняне, ты могла бы подружиться с кем-нибудь из жён луцеров. В общем, наш дом будет в Риме. А теперь оставь меня, через час заседание Сената, где мне, скорее всего, придётся говорить; надо собраться с мыслями.
Вибенна вышла с церемонным поклоном, показывая, что подчиняется хозяину дома, а не следует совету мужа и друга. Перпена полежал пару минут, набрасывая в уме речь о дружбе и согласии, как вдруг кто-то принялся колотить в дверь, хотя в этой комнате его строжайше запрещалось тревожить.
На пороге стоял доверенный клиент, грек Макро. Перпена изобразил приветливую улыбку: такой рассудительный человек не станет врываться без причины.
— Патрон, плохие новости, — выпалил Макро. — Может быть, придётся скрыть от домашних. Я присматривал за твоими Ларами, когда пришла госпожа Вибенна, встала перед ними молиться и вдруг ударила себя ножом в живот. Когда я подобрал её, она ещё дышала, но такие раны не заживают. Я отнёс её в пустую комнату позади зала. Что будем делать, оплакивать внезапную кончину или скажем, что она исчезла? Если рассказать всё, как есть, люди могут подумать, что это ты её убил.
— Пускай думают что угодно, обвинить меня на собрании никто не посмеет. Бедная женщина, она ненавидела Рим. Я только что сказал ей, что она останется тут навсегда. Говоришь, перед Ларами? Странное место.
— Перед нишей с Ларами, патрон. Вчера ты добавил ещё одну святыню.
— И ты думаешь, кровь потребовала крови? Быстро же он отомстил! Надеюсь, этого ему хватит.
— Но что делать? Отнести тело туда, где она закололась, чтобы нашёл управляющий?
— Не сейчас. Мне хочется сегодня быть в Сенате, а Отцам не понравится, если я приду осквернённый насильственной смертью в своём доме. Пусть Вибенну найдут после заседания.
Макро повернулся уходить, и Перпена негромко добавил:
— Твоя осмотрительность заслуживает награды, но об этом позже. Я не покупаю твоего молчания и не хочу, чтобы ты так подумал.
К вечеру все римские граждане из ближайшей округи собрались на площади. Сенат совещался с утра, а собрание не полагалось начинать без Отцов. Марк Эмилий со своей скамеечки в первом ряду, отведённом для ветеранов, первых поселенцев, с беспокойством отметил, что молодёжь собралась по трибам. Сабиняне слева, латиняне справа, посередине разношёрстные луцеры. Любимый город скорее всего уцелеет: так долго сенаторы могут обсуждать только планы на будущее. Но похоже, это будет город какого-то одного народа, а не прежний Рим, населённый людьми всех племён, детище великого Ромула.
Марк, один из немногих, искренне скорбел о вожде. Он помнил Ромула могучим полководцем, мудрым законодателем, а не деспотом-самодуром последних лет. Убийство Рема отошло так далеко в прошлое, что уже вообще не вспоминалось.
А молодые люди не скорбели, они ждали, радостно и нетерпеливо. По прихоти судьбы они теперь высшая власть в свободном городе, и игра идёт на все римские земли. За земли стоит бороться, сперва голосами в собрании, а там, если понадобится, и мечом. Славное прошлое, сорок победоносных лет исчезли вместе с основателем.
Наконец, уже на закате, показалось шествие сенаторов. Они не встали, как обычно, в первых рядах народа, а остались позади возвышения, откуда обращался к подданным царь. Головы были покрыты, словно они совершали обряд.
Вперёд вышел Юлий Прокул и бережно положил какой-то длинный свёрток на возвышение, походившее сейчас на временный алтарь. Зажёг факел, будто собирался принести жертву подземным богам, и все увидели святыни Трои и Самофракии, привезённые в Италию праотцом Энеем, святыни, воплощавшие милость богов к Риму. Много лет их не касались смертные, кроме Ромула, сына Марса, и Примы, дочери Ромула. Теперь Прокул возложил на них руку.
Граждане закрыли головы плащами и прошептали священные слова, как перед жертвоприношением.
— Моя рука на самофракийских святынях, — заговорил Прокул. — Вот я втыкаю в землю копьё самого Марса, которое сын Марса держал у своего очага. Если я солгу, да поразят меня эти святыни, а если скажу правду, да будут поддержкой. Обращаюсь ко всем богам и всем римлянам. Вот что мне приказано сказать.
Сегодня рано утром я был на Козьем болоте. Мне явился Ромул, выше и прекраснее, чем при жизни, в сверкающих доспехах своего отца Марса. На совете богов решили, сказал он мне, что, побывав на земле, он вернётся на небо. И ещё сказал — я точно повторяю его слова: «Передай римлянам, что смелость и самообладание вознесут их на вершины человеческого могущества. Для них я останусь навеки богом-покровителем Квирином». Это всё. Поклонимся же Квирину в образе божественного копья.
