– Это не игра! – воскликнул он. – Это на Той Стороне жизнь настоящая! Это тут все постоянно притворяются! И делают вид, что верят! Кто-то придумал про тебя, что ты тигренок, а ты поверил! А ты ведь не тигренок! А там… Хочешь, пойдем найдем там настоящих тигров? – умоляюще попросил он. – Они там не едят людей. Хочешь?
– Какие еще настоящие тигры! Придумывать – это одно, а жить – совсем другое!
Ника сердито встал и походил по комнате, размышляя. Все-таки ему тоже нравилась Та Сторона.
– У меня больше нет на это времени, – сказал он наконец. – Теперь в Ту Сторону играй сам. У меня теперь есть дела.
Геська сидел на кровати неподвижным столбиком. По веснушчатым щекам из распахнутых глаз текли слезы. Нике стало его жаль. Но ничего поделать было уже нельзя. Ведь он теперь был «тигренок»!
3.
Через десять лет и несколько эпох Ника блестяще закончил спецшколу и поступил в академию. «Сами знаете в какую академию, – говорили его знакомые. – Надо понимать, имея такого отца…» Ника все время старался опровергать эти поклепы: его приняли исключительно по результатам экзаменов. Так что отец тут был ни при чем.
Ну, скажем так: почти ни при чем.
Однажды, когда он вернулся с занятий, отец вызвал его в домашний кабинет. Стягивая китель, Ника явился и обнаружил в отцовском кабинете Германа. Его младший брат сидел, развалившись, вытянув ноги на середину комнаты, и с демонстративным безразличием смотрел на них сквозь розово-зеленые дреды. В строгом кабинете отца его обычная развязная поза и дикая одежда выглядели особенно неуместно.
– Ведь это уже не шутки, – говорил отец, когда Ника вошел. – Приветствую, Николай, – он привстал из-за стола, чтобы пожать Нике руку. – Ну хорошо, ты не хочешь поступать в академию, но почему ты не хочешь уехать?
– Не хочу, – равнодушно ответил Герман, лежа в кресле. – Нет никакой разницы – там или тут. Везде – вы. Доите своих коров и строите свои пятизвездочные сортиры. В стиле цыганского барокко.
– Откуда, – отец устало опустил веки, – ну откуда такие выражения. Лично я никого не дою и никогда не доил, если тебе интересно. Я служу государству. И почему я должен этого стыдиться, я не понимаю. Если хочешь знать, мы делаем великое дело!
– Великое дело перекачивания государственных денег… – нагло сказал Герман, глядя сквозь разноцветные дреды.
Он всегда бросался такими безответственными словами, но сегодня отец реагировал на удивление терпеливо. Видимо, он в самом деле был не на шутку встревожен.
– Я не понимаю, в чем конкретно ты постоянно нас обвиняешь, – сказал он. – Ты ведь еще в детстве заранее решил, что мы занимаемся только подлогами. А мы никогда не делаем ничего без оснований! Мы в конечном итоге всегда действуем на благо людей, слышишь, всегда!
– Только этого благого конечного итога что-то не особо заметно со стороны, – ответил Герман, с любопытством глядя на него.
– А ты позамечай! Мы защищаем родину от врагов! Откуда такая ненависть к собственной родине?
– Объявили себя родиной, а людей врагами, – процедил Герман, – и их же телами от них же защищаете собственные интересы…
– Вот ты говоришь: за нами нет контроля. А ведь за нами ого-го какой контроль! Вон, спроси у своего брата. Я его специально вызвал. Спроси его, он только поступил в академию, а сколько ему уже приходится писать отчетов? Сколько заполнять анкет? Сколько ему уже пришлось выучить инструкций, спроси, спроси у него!
– И всё это необходимо, – сказал Ника. – Для контролирующих органов наша работа должна быть совершенно прозрачной. И я готов служить.
– Ну еще бы. Никочку допустили к делу государственного значе-ения, – пропел Герман, вытягивая губы трубочкой. – Никочкино чувство собственной важности теперь охраняется ведомственной охраной…
– Не надо пытаться поддеть его, – сказал отец. – Его психологическая устойчивость всегда была на высоте. И он прав. Мы – строители системы. Мы держим ее на своих плечах, и это не так-то просто – обеспечивать ее устойчивость, особенно когда всякие... лоботрясы пытаются ее качать. Просто так, от нечего делать! Как будто это не их благополучие от нее зависит!
– Их благополучие? Точно не ваше? – прошипел Герман, и впервые сегодня Ника услышал в его голосе настоящую эмоцию. – Их дети мрут на вашей бездарной войне! А мы – учимся в элитных академиях!
– Герман, – сказал отец, – а ведь я тоже человек. Мне тоже может быть больно. Да, мне есть что терять. И я не иду на войну. Потому что моя война – здесь. И, может быть, ты не поверишь, но в этой войне тоже бывают потери. Знаешь, сколько потерь? Знаешь, каких людей мы теряем? Знаешь, сколько раз было, что я хватал себя за руки, табельное прятал от себя, боясь ночью спустить курок на нервяке, ты, неблагодарный мальчишка! Ты думаешь, я по земле не хожу? Хожу по той же самой земле, уверяю тебя…
Но брат уже успокоился. Расслабленно обмяк в кресле и сказал равнодушно:
– Ага. Только заборы повыше. И волкодавы позлее.
