— Ветер попутный, столкнем повозку в воду, — обратилась Дуня к подружке.
Глашка выпрягла коней, загнала их в реку. Но повозку с кибиткой они затащили в воду с трудом. Колеса увязали в прибрежном иле и песке. Наконец повозка поплыла сама, ее подгоняло ветром к берегу, где засели Митяй, Гунайка и Вошка. Девки ухватились за гривы коней, поплыли вслед по-казачьи. Переправились с одной кибиткой они довольно быстро.
— Те две повозки мы, Глаша, бросим, — отфыркивалась Дуня, разболокаясь.
Разделась до гола и Глашка.
— Пойдем купаться, поплаваем!
— Мне кажется, кто-то глядит на меня. Уж не попали ли мы в засаду? Прыгай, Глаш, в кибитку к пистолям, — прошептала Дуня.
Глашка была сообразительной.
— Я полотенце возьму, — нырнула она в кибитку.
Дуня повыгибалась еще немножко под солнцем, потом присела, схватила одежду и молниеносно прыгнула за войлочный полог кибитки. Сразу же прогремели два выстрела. Одной пулей порвало ухо Гунайке, другой пробило плечо Митяю Обжоре.
— Девки! Вы с ума сошли! Мы ить свои! Мы казаки! — заорал Митяй, поднимаясь из-за кустов. — Вы грудю мою изрешетили пулями!
Дуня оделась не торопясь, вышла сердито.
— Доигрались, болваны?
— Перевяжи, полечи, Дунь, — засопел Митяй.
— Как вы нас усекли? — допытывался Гунайка.
— По следам крались. Да уж больно ходко вы шли, не могли догнать. А где казаки? Ринулись брать Хиву? Вас оставили на переправе? — затараторила Глашка.
— Как мой братик, Федоска? — спросила Дуня.
— Не братиком болеешь, а Ермошкой, — съязвил Гунай.
— Подставляй свое порванное ухо. Лохмотья придется обрезать. Будешь говорить, поди, что в бою пострадал?
— Вы пойдете на Хиву? Али с нами станете ждать Нечая?
— Будем ждать здесь, с вами! — утвердила Дуня.
...Нечай взял Хиву одним броском, без потерь. Город сразу оцепенел от ужаса. Казаки грабили дворец Араб-Мухаммеда, лавки, хватали красавиц, рубили всех, кто сопротивлялся и не нравился. Ермошка захватил трех жен хана, посадил их на арбу и ездил по городу. Федоска Меркульев скакал на коне, размахивая саблей. Прокоп Телегин набрал три воза ковров. Ермилка Бураков поселился у богатого грека, женился на юной гречанке с полного согласия ее почтенных родителей. Ваня Душегуб, Афоня Коровин и Хорунжонок рыскали по городу, собирая в мешок золотую посуду. Тараска Мучагин и Андрюха Бугаенок охотились за булатными клинками, выворачивали в очагах богатеев медные котлы. Три дня и три ночи буйствовали, гуляли и терзали Хиву казаки.
Нечай маслился с полонянками в ханских покоях. В третий вечер к нему стала рваться хивинка в парандже.
— Не пустю! Мабуть, ты хошь зарезать атамана! — оттолкнул ее Прокоп Телегин.
— Пусти, Прокопушка, — сняла с лица покрывало молодица.
— Энто ты, Кланька! — оторопел Прокоп.
— Я, горемычная...
— А мы располагали, что ты в гареме турского салтана...
— Я и была в гареме. Здесь, у хана. Меня скопец укрыл от вас в подземной тюрьме. Да я и сама не хотела вам глядеть в глаза.
— А где другие девки наши?
— Мила Монахова и Василиса Душегубова в Персии. Малаша Оглодай и Оля Лапша в Стамбуле. Пашу Добрякову, говорят, увезли в Кабул... А что нового у нас на Яике? Меркульев и Хорунжий атаманствуют?
— Меркульев атаманит. Хорунжий погиб. Промежду прочим, Клань, сынок Меркульева Федоска здесь, с нами. И Хорунжонок с Нечаем.
— Видела я их, узнала. Пошто детей взяли в набег?
— Для забавы. Мы их заслоняем от боя.
Нечай встретил Кланьку холодно, будто она и не была никогда его невестой. Не поклонился во здравие как знакомой. Сразу стал спрашивать:
— Што тебе потребно? Хошь, чтобы мы взяли тебя на Яик? Я смилуюсь. Повелю кормить в обозе. Но дома у тебя никого нет в живых. Все померли.
— Я страдаю без тебя, Нечай. Мне жить так неможно.
— Не потребна ты мне, Кланька. Тебя басурманы обнюхали. Я гребую.
— Ты же нежишься, Нечай, с ханскими женами из гарема. Они тоже обнюханы. Почему же не брезгуешь?
— Они, Клань, не были мне обещаны. Они умоются — и чистые!
— Я должна была умереть, но струсила, не нашла сил. Убей меня, Нечаюшка. Искуплю вину такой смертью.
— Не каждую вину можно искупить смертью. Да ты, Клань, и не имеешь вины смертной. Не могу я тебя убить. Я не изувер. И рука не поднимется.
— Дай мне саблю, Нечай. Я сама убьюсь, чтобы верность тебе доказать. Наставлю острие в грудь, разбегусь и упаду.
— Возьми ятаган на ковре. Немножко-то я тебя жалею.
Кланька приняла клинок, поплелась понуро к выходу. У шитой золотом занавеси она остановилась.
— Прощай, Нечай! И послухай моего совета: беги скорее с ватагой своей из Хивы. Еще в первый день взятия Хивы ускакал к хану гонец. У Араб-Мухаммеда большое войско. Погубишь ты казаков. Три солнца ведь потерял!
— Потребно уходить, — осоловело задумался Нечай. — Эй, Прокоп! Ударь тревогу. Пущай казаки нагружают телеги и арбы добром награбленным. Завтреча утром выступаем из города. Пора нам к переправе.
— У нас добыча так велика, атаман, что мы не найдем лошадей для повозок.
— Запрягайте быков и ослов!
— Но такой обоз тихоходен.
— Нам ить токмо за переправу уйти, Прокоп.
— И то верно, атаман...
За пологом кто-то визгнул по-щенячьи.
— Что там? — встал Нечай с шелковых ханских подушек.
Прокоп вышел, глянул.
— Кланька зарезалась.
— Ну и дура! — плюнул Нечай.
...И вышел обоз из Хивы. Восемьсот быков и двести сорок ослов тащили за собой телеги, арбы, повозки с шатрами, рухлядью, посудой и полонянками. Как будто не было на Яике юниц и баб. Почти каждый казак вез по две-три полонянки. Пыль, рев скота и ослов, смех и плач хивинок, пьяные крики казаков сливались в одно ползущее по земле облако ужаса.
«У переправы потребно отпустить половину пленниц, — подумал на третий день пути Нечай. — Они много жрут! Из-за них то и дело возникают остановки, ссоры. Они спаивают казаков, воруют золото, исчезают по ночам. Но, слава богу, переправа рядом! Уйдем за реку, и мы — вне опасности! Давно не было у казаков великой удачи!»
Гунайка и Вошка заметили вдали облако пыли. Они сидели высоко на дереве, на сооруженном между ветвей настиле. Это была их сторожевая вышка, с добрым запасом хвороста и сухого камыша для тревожного костра. Митяй Обжора не дежурил на вышке, потому как не мог залезть на дерево с простреленным плечом. Он дремал в челне. Глашка и Дуня сидели у пушечки, прятались от солнца за бочками с порохом. В котле варилась тюря с барсучьим жиром.
— Нечай идет от Хивы с обозом!
Митяй Обжора выскочил из челна. Дуня и Глашка полезли на бочку с порохом.
— Ничего не вижу! — вздохнула Дуня.
— Да, энто наши казаки, — подтвердил Вошка.
— Что вы молчите? — сердилась Глашка.
— Рассказывайте, что видно! — просил нетерпеливо и Митяй.
Вошка и Гунайка молчали, иногда тревожно переглядывались.
— Говорите, а то продырявлю ваши корчаги, — пригрозила Дуня пистолем.
Гунайка стал объяснять:
— Там войско скачет в погоне за нашим обозом. Но казаки ничего не видят, спят на арбах. Верховой стражи у них нет. А сила на них скоро обрушится несметная. И мы не успеем уйти!
Вошка и Гунайка спрыгнули с дерева и побежали к челнам. Дуня взобралась на сторожевую вышку, ударила кресалом о кремень, запалила тревожный костер. Гунайка захватил челн и поплыл один. Вошка не выдержал, сел в другую лодку, резанул веслами по воде. Митяй закричал:
— Дунь! Глаш! Садитесь в челн! Там же тьма басурманская! Сейчас всех порубят и до нас доберутся.
Дуня видела, как ханская конница стремительно обтекала двумя потоками обоз Нечая. Казаков окружали и отсекали им путь к переправе. Повозки их тащились кучно, в десять-двенадцать рядов. На одной арбе спал, раскинув руки, в белой исподней рубахе Нечай. На соседней повозке обнимался с молодыми полонянками Ермошка. Прокоп Телегин потягивал вино из диковинного кувшина. Из многих повозок торчали нелепо ноги, косматые чубы. Казаки дремали, спали на ходу. Лишь изредка раздавалось щелканье кнутов:
— Но! Пошла, скотина! Цоб! Цобе!
Кони казаков были приторочены уздечками к арбам, повозкам. И никто не увидел тревожный костер, запаленный Дуняшей. Хивинское войско летело стремительно с обнаженными саблями на спящих казаков.
— Глаша! Стреляй из пушки! —заплакала Дуня.
— В кого? — удивилась ордынка.
— Стреляй! В небо стреляй! — выпалила Дуняша из пистоля.
Глаша ткнула запалом пушечку. Грохот выстрелов разбудил некоторых нечаевцев. Они увидели дым костра на вышке. А Ермошка все еще целовал своих полонянок. Нечай, наконец, учуял опасность, вскочил на коня, рявкнул:
— В сабли, казаки!
И началась ужасная бойня. Нечаевцы хотели пробиться к переправе, где были челны, пушечка. Но их осыпали градом стрел, сбивали с коней копьями, рубили булатными саблями. Все войско Араб-Мухаммеда было в шеломах и кольчугах, шло в бой стройными рядами. И упал Прокоп Телегин под ударом ханской булавы. Ермила Буракова сбили таранно. Изрубили Ваню Душегубова и Афоню Коровина. Истыкали стрелами Тараску Мучагу. Нечай крикнул Ермошке и Андрюхе Бугаенку:
