их «сучье-суповой» славе. Рез в расстегнутой (вроде для стеба, а вроде и нет) рубахе и Ло со своей улыбочкой и всегдашними, тогда еще не очень отросшими усами.
Хай, ребята. Нашарить дистанционное. Пощелкать инфраредом в темноту. Щелк: эспрессоматик. Щелк: обогреватель помещения.
Под подушкой непривычные формы паспорта, нечто вроде антикварного игрового картриджа, жесткий темно-синий пластик, текстурированный под кожу, золотое тиснение: герб с орлом. Мягкая бежевая пластиковая папочка с «эр-магеллановскими» билетами, полученная в молле от агента компании.
Ехать так ехать, как сказал попугай, когда кошка потащила его за хвост.
Она глубоко вздохнула. Материнский дом сделал то же самое, но вроде как неуверенно, хрустнув своими деревянными, озябшими от утреннего мороза костями.
Да, такси подъехало точно в назначенное время, все равно как по волшебству, и – нет, таксер не гудел, в точном соответствии с указаниями. Это Келси объяснила, как такие вещи делаются. Кроме того, Келси коротенько опросила Кья по основным обстоятельствам ее жизни и тут же сообразила подходящую легенду для ее отлучки из дома: десять дней на Сан-Хуанах[50] у Эстер Чен, чья богатенькая мать-луддитка настолько боялась электромагнитного излучения, что жила в своем, сооруженном из пла`вника и крытом дерном замке не то что без телефона, но даже без электричества.
– Скажи, – посоветовала Келси, – что ты хочешь устроить себе информационный пост, хоть на то время, пока утрясаются дела с новой школой. Ей это понравится.
Так то и вышло. Мать давно ворчала, что Кья проводит до безобразия много времени «в этих твоих гляделках и наперстках».
Кроткая, умненькая Эстер вроде бы и въезжала в музыку «Ло/Рез», но почему-то относилась к ним куда с меньшим энтузиазмом, чем следовало бы, не торчала на них. Кья любила Эстерку и успела уже однажды воспользоваться гостеприимством миссис Чен в ее уединенном островном убежище. К сожалению, Эстеркина мать заставляла девиц носить специальные бейсбольные шапочки, сшитые из какой-то там ЭМИ-непробиваемой ткани, чтобы их молодые мозги хоть немного отдохнули от неощутимой, но ничуть от того не менее тлетворной электромагнитно-информационной скверны.
Кья жаловалась Эстерке, что они выглядят в этих шапочках как «кепки»[51].
– Не будь расисткой, Кья.
– А я и не расистка.
– Ну, классистка.
– Да нет, тут же все дело в эстетике.
И вот теперь, закидывая в жаркий, как духовка, салон такси свою единственную сумку, она подумала о матери, спавшей сейчас за этими темными, промерзшими окнами, под грузом своих тридцати пяти лет и веселенькой, в цветочек, перины, которую Кья купила ей в «Нордстроме», и тут же почувствовала себя паршивкой, вруньей. Когда Кья была маленькая, мама носила длинную косу, увешанную на конце ракушками, ну прямо волшебный хвост какого-то мифического животного. Кья ловила эту штуку и громко хохотала. И дом тоже выглядел как-то грустно, словно жалел о ее отъезде, белая краска на девяностолетней кедровой вагонке шелушилась, обнажая серую, предыдущую. «А вдруг я никогда сюда не вернусь?» – подумала Кья и зябко поежилась.
– Куда? – спросил водила, негр в нейлоновой пуховке и плоской клетчатой шапочке.
– «Си-Так»[52], – сказала Кья и откинулась на спинку.
Разворот, и – мимо древнего «лексуса», соседи выставили его в своем подъезде, взгромоздили на большие бетонные блоки.
С такого ранья в аэропорту было не просто неуютно, а даже вроде жутковато. Какая-то такая пустота, что-то такое над тобой нависает, что-то большое, полое и грустное. Коридоры и уходящие по ним люди. Соседи в очереди, люди, которых ты никогда прежде не видел и никогда больше не увидишь. Кья переложила билет и паспорт из правой руки в левую, поправила на плече ремень сумки. Ей очень хотелось кофе. Кофе был дома, в «Эспрессоматике», вторая, так и не выпитая чашка. Нужно было хоть вылить его, а чашку вымыть, а то ведь плесенью зарастет.
– Да?
У контролера была полосатая рубашка, галстук с косой полоской «эр-магеллановских» логотипов и тускло-зеленый нефрит в нижней губе. Интересно, он вынимает эту штуку на ночь? И как тогда выглядит его губа? Кья решила, что уж она-то никогда такого с собой не сделает. Она подала ему свою бежевую папочку. Мужик раскрыл папочку, вытащил билет и вздохнул, всем своим видом показывая, что она и сама могла бы это сделать.
Прошелся по билету сканером.
– «Эр-Магеллан» один-ноль-пять до Нариты, с экономическим обратным.
– Да, все правильно, – услужливо подтвердила Кья, но мужик вроде не оценил ее стараний.
– Паспорт.
– Пожалуйста.
Мужик взглянул на паспорт так, словно в жизни не видел ничего подобного, а потом запихнул его в прорезь своей конторки. У прорези были алюминиевые закраины, сильно ободранные и обклеенные прозрачным скотчем. Скотч кое-где отставал и на этих местах густо облип с оборота грязью. Мужик смотрел на невидимый Кья монитор. Вот возьмет сейчас и скажет, что ей лететь нельзя. Кья снова вспомнила ту чашку кофе. Даже остынуть-то не успеет.
– Двадцать три «дэ», – сказал мужик, глядя, как из другой прорези выползает посадочный талон. Он взял высунувшийся из первой прорези паспорт и вернул его Кья вместе с билетом и талоном. – Выход пятьдесят два, синий зал. Багаж сдаете?
– Нет.
– Пассажиры, прошедшие проверку, могут быть подвергнуты безболезненной и безопасной, не нарушающей целостности организма процедуре взятия образцов ДНК.
Мужик выпалил это залпом, как одно кошмарно длинное слово; пассажиры и сами все знали, но по закону он обязан был их предупредить.
Кья спрятала паспорт и билет во внутренний карман парки, оставив в руке только посадочный талон, и пошла искать синий зал. Чтобы добраться до него, ей пришлось пройти вниз и воспользоваться одним из этих поездов, которые вроде как из лифтовых кабинок, только ползут не сверху вниз, а вбок. Через полчаса она уже прошла проверку и недоуменно разглядывала пломбы, навешанные на все застежки ее сумки. Что-то вроде колечек из ярко-красной резинистой карамели. Кья никак этого не ожидала, она рассчитывала найти в зале отправления платный терминал, подключиться и сообщить подружкам, что пока все в порядке. Когда она летала в Ванкувер пожить у дяди, никаких там пломб не навешивали, но это же, считай, и не международный рейс, во всяком случае теперь, после соглашения.
Подъезжая на резиновой движущейся дорожке к пятьдесят второму выходу, она уже издалека увидела яркую синюю мигалку. Небольшой барьерчик, солдаты. Пассажиры все подходили и подходили, а солдаты выстраивали их в очередь. Все они были в камуфляже и выглядели немногим старше, чем ребята из ее последнего класса.
– Вот же мать твою, – сказала ехавшая впереди женщина, блондинка с роскошными – и, конечно же, удлиненными за
