Перебросившись с Угрюмовым несколькими словами, Сарбалахов зашёл за перегородку.
— Ааныс, выйди отсюда. Молодых в брачную ночь принято оставлять одних. Ведь такой у нас, якутов, обычай.
— Он мне не зять!
— Что ты, Ааныс?.. Отец уже выпил рюмку, соединяющую дочку с ротмистром.
— Пил он, а не я, — возразила мать, теснее прижимая к себе Кычу. — Пока жива, не отдам дитя…
— Не очень-то выставляйся своей жизнью! Есть у нас под рукой мастер этого дела, он не поморщится.
— Мама, милая, иди. Я сама…
Ааныс поднялась и тут же упала на свою кровать.
— Ты меня за человека не считала, брезговала даже смотреть в мою сторону, — прогудел над Кычей Сарбалахов. — Отплатил я сполна за твою гордыню. Разборчивая невеста, говорят, на плешивого нападает. Х-ха! Выйди, старая! Прихвати постель…
Сарбалахов сильно дёрнул её за плечо. Ааныс закричала, как под ножом.
— Ты что, спятила?! Чего орёшь?
Вполголоса ругаясь, Сарбалахов отошёл и натолкнулся на Угрюмова. Ротмистр, уже без кителя, весь взвинченный, топтался как беговая лошадь на старте.
— Ну?
— Мать не хочет выйти из чулана. Вы не обращайте на неё внимания.
— Добрый вечер, мадемуазель Кыча.
Кыча в шубе сидела молча, прижавшись к стене. На лице лишь затравленно горели глаза.
— Раздевайтесь, Кыча. В одежде — неудобно. Стесняетесь? Ничего, это на первых порах… Некоторые женщины предпочитают, когда их раздевают мужчины. И вы, может…
— Не подходите!
— Ка-ак не подходить?! Я вам муж… Куда и зачем я пойду от собственной жены? И чего вы боитесь? Родители ваши согласны. Ведь мы не тайком… Или страшно впервые? Не бойтесь, милая.
Рассудив, что объяснений достаточно, Угрюмов перешёл к действиям — протянув руки, он нагнулся над девушкой. Кыча, напружинив ноги, внезапно ударила ими ротмистра в грудь. Попятившись, ротмистр чуть не упал.
— Ах так? Есть женщины, которым нравится поломаться. Знаю я и таких!
Угрюмов схватил Кычу за левую руку и потянул её к орону, когда заметил в правой её руке уже занесённый и направленный в ударе нож. Ротмистр успел вывернуть её руку, и выпавший нож звякнул об пол. Угрюмов отшвырнул Кычу к стене.
Ааныс закричала дурным голосом и вцепилась в его спину. Ротмистр, не оборачиваясь, толкнул её прочь, поймал вскочившую Кычу, повалил на орон и сверху донизу разорвал на ней платье.
— Суонда! Суон-да-а! — отчаянно закричала Кыча.
Весь превратившийся в глаз и ухо, Суонда в два прыжка очутился за перегородкой, оторвал от Кычи Угрюмова и, схватив его в охапку, вышвырнул, как сноп, из чулана к камельку. И встал, загородив собою вход в чулан.
— Стреляйте! Стреляйте же в него! — в поиске револьвера хватаясь за бок, закричал упавший ротмистр.
Харлампий заклацал затвором, досылая патрон в патронник, но Суонда, изловчившись, выдернул за ствол винтовку из его рук. Харлампий, не устояв, растянулся на полу. Страшней медведицы, защищающей детёнышей, взревел, потрясая стены дома, Суонда и застыл, подняв над головой, как дубинку, винтовку, готовый обрушить страшный удар на голову того, кто посмеет шевельнуться. Ротмистр и Харлампий лежали на полу, вобрав головы в плечи. Сарбалахов сделал движение выхватить из кармана пистолет, но Суонда, заметив это, сейчас же подскочил к нему и, целя прикладом в голову, заорал:
— А-аа-ы-ыы!
Побледнев, Сарбалахов выдернул из кармана руку.
— Суонда! Что с тобой? Успокойся! — Аргылов стал осторожно подходить к Суонде.
А тот, как юла, вертелся на месте, стараясь одновременно уследить за всеми. Увидев, что Харлампий вытягивает из-за голенища торбасов нож, Суонда занёс винтовку над его головой. Улучив момент, Аргылов незаметно схватил свою берданку и спрятал у себя за спиной. Увещевая и успокаивая своего хамначчита, старик Митеряй всё подходил, подходил к Суонде сзади и, подойдя, изо всех сил ударил его окованным в железо прикладом чуть ниже затылка.
Суонда начал медленно поворачиваться лицом к хозяину и вдруг рухнул к его ногам. Ротмистр, Харлампий и Сарбалахов, все трое, набросились на Суонду и стали вязать его.
— А он жив ли? Может, мы вяжем труп? — спросил, останавливаясь, Сарбалахов.
— Живой, живой!
— Он нам нужен живым. Увезём в слободу, мы там с него семь шкур спустим!
Сарбалахов повернул голову Суонды к себе.
— Старик Митеряй, а рука у тебя до сих пор ещё тяжела!
Остывший ротмистр преувеличенно властно распорядился:
— Собирайтесь! — И подхватил с крюка шубу.
Суонду, всё ещё в беспамятстве, потащили к выходу. Ротмистр злобно плюнул в сторону перегородки и вышел.
Кыча изо всех сил забилась в руках матери, пытаясь освободиться.
— Суонда!
Сарбалахов подошёл к перегородке:
— Дочка твоя рвётся поехать с нами? Можем взять с собой.
— Нет! Тарас, почему ты нас мучаешь? Что мы тебе сделали плохого?
— Спроси дочку! Запомни, Кыча: брезговать Сарбалаховым — нажить себе врага! Мы ещё наведаемся…
— Собаки!
Ааныс зажала Кыче рот.
— Покажем ещё, какие мы собаки!
Захлопнулась дверь. Затих вдали удаляющийся скрип санных полозьев. Мать с дочерью, обнявшись, плакали. Аргылов некоторое время стоял, прислушиваясь к ним, что-то хотел сказать, да не нашёл что.
— Тьфу! — сплюнул он, оглядев ружьё. — Сломал об затылок того сатаны… Хорошее было ружьё…
— Суонда! — захлёбываясь слёзами, заплакала Кыча.
— Жив он, голубка моя! Его оглушили. Бог поможет…
Шатаясь, Кыча вышла в переднюю и упала на опустевший орон возле дверей.
С непривычной поспешностью объехав окраинные южные наслеги, Валерий и Томмот возвращались назад в предрассветных сумерках зимнего утра.
Чычахов ехал сзади неторопкой хлынью, ведя за собой двух коней, запряжённых в пустые сани: объехали несколько наслегов, а добыли всего две подводы. Томмот заметил, что Валерий на этот раз действовал без прежнего злого ража и коней этих он скорее выпросил у зажиточных людей, чем отобрал. С тех пор как они побывали в Сасыл Сысы, Валерий заметно изменился. Он стал мрачен, немногословен, что-то его угнетало. А от Томмота всё не отступала мысль: что с красным отрядом Курашова в Чурапче? Если правда, что белые разгромили отряд и захватили пушки, то почему Аргылов так хмур, словно и не рад этой вести. Будто заранее предполагая, что в этой поездке добыча у них будет небольшой, Валерий не стал дожидаться возвращения Лэкеса, уехавшего за сеном. Сказал, что управятся сами. В наслегах заезжали почему-то только к богачам да зажиточным, минуя бедняков, и каждый раз Валерий с хозяином усадьбы старался остаться с глазу на глаз, чтобы о чём-то тайно побеседовать. Томмота же под всяким предлогом высылал из дома. И ещё заметил Томмот: беседы эти были не из приятных: у хозяина дома всякий раз пуганые глаза…
Почти рассвело, когда Валерий остановил упряжку.
— Покорми коней! — бросил он Томмоту, а сам молча отошёл к обочине.
Когда Томмот управился, они уселись рядом на передние сани.
— Что происходит с тобой?
— А что со мной? — огрызнулся Валерий. — Ничего!
— Врёшь! Разве я слепой? На этот раз ты выехал не для сбора подвод, а для чего-то другого. Объясни, что случилось?
— Раз ты всё видишь и понимаешь, то чего ещё тебе надо? — отвернулся Валерий.
— Слушай, Аргылов! Я не тросточка, которую кому угодно можно прихватить с собой. Я не хочу подставлять голову, ничего не зная. Если и лишусь её, то мне надо знать — за что. Если не хочешь, можешь не рассказывать, я молить не стану. Но знай одно: мы больше вместе не будем. Если нет доверия, то лучше ходить врозь.
— Кто тебя привёл сюда? Через кого ты удостоился этого доверия? Отвечай!
— Ещё неизвестно, кто кого привёл, — спокойно возразил Томмот.
— А куда ты собираешься идти? Без меня…
— А хоть к Топоркову, не отвергнет, думаю, если приду к нему.
Не дожидаясь ответа, Томмот остановил коня и направился к своим саням.
Поехали дальше.
«Больше вместе не будем… — негодовал Валерий. — Ишь, наглец, как заговорил! Мало ли ты чего захочешь? Последнее слово останется за мной. А пока будешь ходить в упряжке! «Ещё неизвестно, кто кого привёл». Смотри-ка ты! Хамначчитское отродье… Грозит, что пойдёт к Топоркову! Конечно, тот его не отвергнет, такой лёгкий на подъём да бесстрашный парень — подарок хоть кому. А вдруг и в самом деле… Кроме него, нет у Валерия ни одного надёжного человека. Не успеешь оглянуться, как тут же тебя продадут с потрохами. А этот из тех, про которого говорят? «У доброго коня — плётка одна, у доброго молодца — слово едино». Расставаться с ним никак нельзя, а тогда что же — выложить ему всё?»
Валерий придержал коня.
— Чычахов, иди сюда! Поговорим…
— Мы уже поговорили. Холодно, давай погоняй!
Валерий кинул лошади клок сена и пошёл к Томмоту.
— Не сердись! — заулыбался он ещё издали и, подойдя, сел рядом. — Был неправ, таясь от тебя. Велено было молчать…
