В суждениях о хтонизме Зевса тоже играет не последнюю роль различие между тем, что говорят у Гомера герои и что говорит о Зевсе сам Гомер. Хтонизм в прямых речах героев во многих случаях может расцениваться как сознательная стилизация у Гомера под древний хтонизм.
б) Аполлон и Артемида. Аполлон у Гомера, в противоположность ходячим представлениям о нем, один из самых страшных, злых и аморальных демонов. Его хтонизм прямо бьет в глаза при чтении Гомера. То он насылает чуму на ахейцев и шествует "ночи подобный" (Илиада, I, 43–53). То он подкрадывается сзади к Патроклу и оглушает его насмерть (XVI, 789–795, 849). То он глумится над Ахиллом, издевательски обманывая его перед поединком с Гектором (XVI, 600–605) и тем вызывая у Ахилла беспощадную критику своего поведения (XXII, 15–20). Гера называет его "другом нечестивцев и всегда вероломным" (XXIV, 55–63). Это именно он дает лук Пандару (II, 827), и именно он вместе с Артемидой внезапно умерщвляет своими стрелами ни в чем не повинных людей (XXIV, 758 слог, Одиссея, III, 279–281, VII, 64 слог, VIII, 226–228, XV, 409–411). Это именно он с Артемидой убивает детей Ниобы (Илиада, XXIV, 603–607). Артемида тоже является убийцей Ариадны (Одиссея, XI, 324 слог), матери Андромахи (Илиада, VI, 428), Ориона (Одиссея, V, 122–124) и некоей женщины в вымышленном рассказе Одиссея (XV, 477–479). Аполлон и Артемида являются у Гомера прежде всего богами смерти и вероломного убийства. Как отличны эти гомеровские персонажи от позднейших общепризнанных красавцев!
в) Афина Паллада и Арес. Афина — совоокая. Значит, когда-то она сама была совой. Когда она вступает на колесницу Диомеда, то эта последняя трещит под огромной тяжестью богини (Илиада, V, 837–839). Кричит она вместе с Ахиллом на троянцев так, что те отступают только от одного этого крика (XVIII, 214–224). Одним своим дыханьем она отподит копье Гектора от Ахилла (XX, 438), в сражении она пользуется непобедимой эгидой, шкурой когда-то вскормившей Зевса козы, или других мифических существ (II, 446–449). Диким хтонизмом веет от изображения этой эгиды Афины (Илиада, V, 738–742):
Плечи себе облачила эгидой, богатой кистями,
Страшною; ужас ее обтекает венком отовсюду,
Сила в ней, распря, напор, леденящая душу погоня,
В ней голова и Горгоны, чудовища, страшного видом….
Страшная, грозная, Зевса эгидодержавного чудо.
Титанически-киклопический характер Афины особенно выступает в "Илиаде" в сравнении с "Одиссеей", где она суетится около Одиссея на манер любвеобильной матери. Это, конечно, не мешает тому, чтобы Афина Паллада превращалась и в разных людей (I, 105, VII, 19 слог, XIII, 221 слог, XXII, 205 слог, XXIV, 502 слог), и в ласточку (XXII, 239 слог), и потрясала эгидой над женихами (297 слог), и летала по воздуху на своих крылатых сандалиях (I, 96–98), и избивала своим копьем неугодных ей героев (99-101), и проделывала магические операции для украшения Одиссея и Пенелопы.
Арес — одна из самых красочных фигур гомеровского эпоса. Из всех олимпийских богов — это наиболее дикое существо, несомненно, негреческого происхождения, очень плохо и слабо ассимилированное с олимпийской семьей. У Гомера он, конечно, уже сын Зевса. Но это явно позднейший мотив, продиктованный постоянным стремлением эпоса объединять в одно целое греческие и негреческие элементы мифологии. На самом деле это максимально-хтонический демон на Олимпе. И это не только бог войны, самой безобразной, самой беспорядочной и самой бесчестной войны, но прежде всего и сама война, само сражение или поле сражения. "Завязать сражение" — "завязать Ареса" (Илиада, II, 381). Когда хотели сказать "прекратить войну", говорили "прекратить Ареса" (XIII, 630). Вместо "безумствовать на войне" говорили "безумствовать от Ареса" (IX, 241). "Плясать Ареса" — с особенным пылом сражаться в битве" (VII, 241). "Тягаться (или судиться) ради (для) Ареса" — это сражаться двум войскам (II, 384, XVIII, 209). Самая битва называется "делом Ареса" (XI, 794). Арес отождествляется с копьем (XIII, 442–444) и даже раной (567–569). В выражении "битва Ареса" (II, 401) родительный падеж "Ареса" едва ли является просто genet. possessivus. Скорее это какой-то genet. originis, или materiae, или explicativus. "Руки Ареса" (III, 128) есть тоже, конечно, не что иное, как война. Во время сражения Ареса насыщают кровью (V, 289, XXII, 267). Вот почему и Афина (V, 32) и Аполлон (456) называют его "запятнанным кровью". В столь высоко развитом поэтическом языке, каким является язык Гомера, все подобного рода выражения обыкновенно толкуются как простая метонимия. Но уже не раз указывалось, что это гораздо больше, чем метонимия, что это есть воскрешение страшных воспоминаний о диком прошлом, когда действительно демон войны не отличался от самой войны и когда само сражение понималось как дикое демоническое предприятие, а может быть, даже и священнодействие. Для нас это, несомненно, хтонический корень олимпийской мифологии, потому что эта последняя в лице Зевса в крайне резких выражениях осуждает всю эту дикость войны для войны (V, 889–898).
Очень интересен эпитет Ареса alloprosallos (V, 831, 889), что значит "перебежчик" или, лучше сказать, "переметник". Мыслится, что во время сражения Арес все время перебегает с одной стороны на другую, поддерживая ту, которая ослабевает, т. е. воюя ради самой войны. Арес окружен у Гомера тоже страшными демонами: Деймосом — Ужасом, Фобосом — Страхом и Эридой — Распрей (IV, 439 слог), кровавой Энио (V, 592), Кидоймосом — Смятением и Керой, демоном смерти (XVIII, 535). Когда говорится о сверкании глаз у разъяренного Гектора, то эти глаза сравниваются и с Горгоной, и с Аресом (VIII, 349), т. е. глаза Ареса и Горгоны мыслятся одинаковыми. Он не только "могучий" (XIII, 5), но и "ужасный" (XVII, 210 слог) (XIII, 521 — deinos, XVIII, 209 — stygeros). Он безумствует" (Одиссея, XI, 537), он — человекоубийца (Илиада, V, 31, 455, VIII, 348) и "потрясатель народов" (XVII, 398). Когда Ареса ранит разъяренный Диомед, он вопит, как 9 или 10 тысяч воинов, и вместе с тучами взлетает на Олимп (V, 859–867). А когда Афина ранила его камнем в шею, и, зазвеневши своими доспехами, Арес повалился на землю, он занял целых семь плефров (плефр — 325 метров). Хтонический облик Ареса ясен. Олимпийская переработка заметна здесь меньше всего. Кроме того, что он сын Зевса, он еще любовник Афродиты, которая помогает ему на поле сражения. Да и сила его мыслится не такой уж необоримой: его связали, например, Алоады, От и Эфиальт и продержали в бочке 13 месяцев, так что там он и погиб бы, если бы его не спас Гермес (V, 388–391), — тоже хтонический мотив, поскольку нехтонические олимпийские боги мыслятся уже бессмертными.
г) Гефест, Афродита, Гермес. Прежде чем стать богом кузнечного дела и вообще богом огня, Гефест, конечно, сам был огнем. И поэтому метонимия Гефест-огонь тоже отнюдь не просто метонимия, но реминисценция давно прошедших времен фетишизма. "Пламя Гефеста" (Илиада, IX, 467 слог и Одиссея, XXIV, 71) тоже говорит не просто о принадлежности огня Гефесту, но скорее о тождестве огня и Гефеста как в выражениях "битва Ареса", "волны Амфитриты". В "Илиаде", II, 426 вместо "поджаривания мяса на огне" прямо говорится о поджаривании на Гефесте. Это чистейший фетишизм.
Но и с переходом на ступень анимизма Гефест тоже не очень долгое время, если вообще не на все времена, остался полухтоническим существом. Уже самое рождение Гефеста мыслилось не вполне нормальным. Гесиод в своей "Теогонии" (927 слог) говорит о том, что Гера родила его без участия Зевса в отместку за то, что он без нее родил Афину Палладу. Здесь, несомненно, какая-то особая мифическая концепция вроде той, по которой эта же Гера рождает (Гом. гимн. II) Тифона, после простого ударения ладонью по земле. Правда, у Гомера Гефест уже сын Зевса и Геры. И об этом говорится много раз. Но следы какого-то особого происхождения Гефеста ясно видны в его собственном рассказе о том, что Гера испугалась при его появлении на свет его уродства и, стыдясь его хромоты, сбросила его с неба на землю, где его подобрали Фетида и Евринома и поместили в глубокой пещере Океана (Илиада, XVIII, 394–405). По другой версии сам Зевс, схвативши Гефеста за ногу, сбросил его с Олимпа на Лемнос за его вмешательство в родительские дела, и на Лемносе он был принят некими синтийцами (I, 586–594). Все это, и его рождение, и его уродство, и его сбрасывание с неба, является несомненным хтонизмом и противоречит строгому героическому образу олимпийцев.
Афродита у Гомера наименее хтонична. Она даже несет на себе черты не просто героизма, но уже позднего героизма, т. е. периода разложения. Может быть, единственной хтонической чертой является ее ранение (Илиада, V, 330–354), полученное от смертного героя Диомеда. Но, как это часто бывает у Гомера, хтонизм в данном случае поднесен в стиле бурлеска, так что это уже не хтонизм в собственном смысле слова. Такова же любовная магия и знаменитого пояса Афродиты в XIV песни, 214–218.
Гермес больше похож на прислужника Зевса, чем на его сына, а он его сын от Майи, дочери титана Атланта. Гермес тоже содержит в себе мало хтонического. Необходимо отметить его волшебный жезл, прикосновением которого он может погружать людей в сон и их пробуждать (Одиссея, V, 47 слог, XXIV, 1–4) и его "амбросические "золотые" крылатые сандалии (V, 43–46). То, что он является проводником душ умерших женихов (XXIV, 1-14) — тоже хтонический мотив.
