Она швырнула смятую салфетку на стол и вышла из комнаты.
10
Удивительно, но несмотря на то, что стоял тихий вечер и дул нежный ветерок, море внизу бушевало. Волны с неистовой силой бились об обрывистый берег, взлетали на скалы, крутясь белопенными брызгами, откатывались назад и с удвоенной, яростной силой вновь обрушивались на противостоявшие им скалы. Внизу стоял такой рев, что едва можно было расслышать собственный голос. Но сюда, наверх, доносился лишь тихий рокот, напоминавший шум ветра в листве деревьев.
Солнце, как громадный огненно-красный шар, висело у горизонта над самой поверхностью воды, рисуя на гребнях волн медно-золотистую широкую дорожку, окуная скалы и чахлую рыжую траву на камнях в свет неземной красоты. Светились даже облака, несущиеся по небу. Картина могла бы показаться вульгарной, если бы не суровый, грубый и несентиментальный ландшафт.
Беатрис больше всего любила именно это место острова. Она могла часами сидеть здесь, на мысе Плейнмонт, на юго-западной оконечности Гернси, и смотреть на воду или гулять на ветру, игравшем ее непослушными волосами. Она любила дикость берега и силу моря. Она любила уединение, источаемое этим местом. Плейнмонт казался ей отражением ее собственной сущности: суровой, холодной, твердой. Плейнмонт не знал покоя, он неизменно утверждал себя перед лицом жестокого моря. Здесь не росли ни цветы, ни пальмы. И если солнце было не на закате, то и цветов здесь было всего два — серо-коричневый цвет скал и серо-зеленый — травы. К небу поднимались уродливые каменные башни построенного немцами укрепления. Здесь упорство и решительность соседствовали с меланхолией, печалью и красотой, понимать которую было дано очень немногим.
«В любом случае, — думала Беатрис, — я принадлежу этому месту, нравится мне это или нет».
Она сидела в машине, припаркованной на пыльной грунтовой площадке в десяти минутах ходьбы от Плейнмонтской башни, курила сигарету и рассеянно слушала льющуюся из приемника тихую музыку.
Она сидела здесь уже час, и за все это время мимо прошли только двое гуляющих. Несмотря на красоту захода солнца, он почему-то не привлекал сюда туристов. «Наверное, большинство сейчас ужинает, — подумала Беатрис, — или скорее бродят по песчаным пляжам юга и востока острова, или мечтают на вырубленных в скалах тропинках». Но это к лучшему. Она не хотела, чтобы сейчас ее что-нибудь отвлекало.
Она привезла Хелин к Кевину и извинилась перед ним.
— Мне очень жаль, Кевин. Я понимаю, что невежливо отказываться в последний момент, но я не могу остаться у тебя на ужин. Это невозможно, я… — она умоляюще посмотрела на него, молчаливо надеясь на понимание. — Не сердись, мне надо побыть одной.
— Она поговорила по телефону с Аланом, — вмешалась в разговор Хелин, одновременно красноречиво вскинув брови, — и этот разговор… не доставил ей никакой радости.
— Очень жаль, — произнес Кевин. Он был страшно бледен. Беатрис сразу заметила, что руки Кевина слегка дрожат. — Он опять?..
Она кивнула. Говорить она была не в силах.
— Господи, — сказал Кевин, — какая жалость, — обеими ладонями он попытался пригладить волосы. Они топорщились на его голове, и зрелище это неприятно поразило Беатрис, знавшую, как ревностно ухаживает Кевин за своей внешностью.
— Где Франка? — спросил он. — Она придет одна?
— Кевин, прости, пожалуйста, но Франка тоже не придет, — сказала Беатрис, прикусив губу. Еще днем Франка просила Беатрис передать Кевину, что не сможет прийти, но после разговора с Аланом эта просьба вылетела у нее из головы.
«Мы невозможно ведем себя друг с другом, — подумала она. — Кевин наготовил еды на трех гостей, а теперь остается только с одним».
— Неожиданно приехал муж Франки, — объяснила Хелин. — У них состоялся какой-то не очень приятный разговор, и вечер она проведет с ним.
Мертвенная бледность Кевина стала пугающей.
— Значит, мы с вами остаемся вдвоем, — сказал он, обращаясь к Хелин. — Господи, я-то думал… Я столько всего наготовил, и вот…
— Мне, правда, очень жаль, — сказала Беатрис. — Сегодня ужасный день — во всех отношениях, и для всех нас.
— Для меня — нет, — Хелин лучезарно улыбнулась. Сегодня, по случаю визита, она завернулась в небесно-голубую шелковую шаль, платье заканчивалось тюлевым подолом, напоминая пышные нижние юбки пятидесятых годов. На взгляд Беатрис, Хелин смотрелась гротескно, но сама она была вполне довольна своим внешним видом.
— Меня уже радует вечер с тобой, Кевин, — сказала она. — Мы чудесно проведем время, не так ли? У тебя всегда так уютно и приятно, а еда пахнет просто восхитительно.
Кевин проводил Беатрис до машины и еще раз спросил, не хочет ли она остаться, и она довольно резко отказалась, о чем тут же пожалела. В конце концов, это она поступила невежливо, а не он. Правда, ее удивило, что он так настаивает на ее присутствии. Обычно, он ограничивался одной Хелин, чтобы было удобнее выпрашивать у нее деньги.
«Это, в конце концов, не моя проблема, — подумала она. — Я не могу сейчас думать о Кевине, у меня хватает своих забот».
Она затушила наполовину выкуренную сигарету в пепельнице, открыла дверь машины и вышла. Ей нужен свежий воздух, нужно немного пройтись. Ветер стал прохладным, и Беатрис плотнее запахнула куртку. Пройдя по тропинке, она повернула налево и пошла по лугу к возвышавшимся впереди скалам. Дороги здесь не было, земля была каменистой и неровной, но впереди было море, вокруг скалы, луга и одиночество. В ней снова проснулось ошеломляющее чувство свободы, которую она ощущала всякий раз, оказавшись в этом месте, но заботы продолжали тяжело давить на плечи, и она не могла полностью отдаться своему чувству, не могла забыть тревогу, не могла расслабиться.
Полдня она терзалась сомнениями и боролась с собой — звонить Алану или нет? Все это время ей казалось, что внутренний голос не велит ей это делать. Потом она поговорила с Франкой, и та вообще не смогла понять, что мешает Беатрис позвонить Алану. И она в конце концов подумала: «В чем собственно, проблема? Я хочу поговорить с сыном, узнать, как у него дела. Это же самая обычная на свете вещь, в этом нет ничего особенного».
В четыре часа она позвонила в контору, и секретарша сказала, что на сегодня Алан отменил все встречи и остался дома. Беатрис овладело нехорошее предчувствие. Волнуясь, она набрала его домашний номер. Целую вечность к телефону никто не подходил. Когда она уже собиралась положить трубку, в последнюю секунду Алан наконец отозвался. Сначала она не поняла, что это он, но потом поняла, и была обескуражена.
Даже теперь, на этом суровом поле, залитом краснозолотистым светом чудесного майского вечера, она ощущала леденящую боль того момента. Она помнила каждое слово, каждую паузу, каждый вздох того разговора.
— Кто это? — проблеяла трубка, и Беатрис снова повторила: — Алло?
— Кто это? — снова спросил голос на другом конце провода, и в эту секунду у Беатрис сжалось сердце.
— Алан?
— Да. Кто это?
— Это я, Беатрис, твоя мама. Алан, ты заболел? Ты так странно говоришь.
Она знала, что он не болен, но продолжала изо всех сил цепляться за искорку безумной надежды.
Он ответил не сразу. Казалось, ему было трудно собраться с мыслями и сосредоточиться.
— Мама?
— Да. Алан, как твои дела? У тебя все в порядке?
— О… конечно… все в порядке… — он говорил отрывисто, рублеными фразами, глотая слоги. — Как… у тебя… дела?
— Алан… — голос ее дрогнул. — Ты выпил?
— О, господи… мама… ты звонишь… чтобы… спросить об этом? — он говорил так невнятно, что она с трудом его понимала.
— Алан! — она решила подбодрить его своим голосом. — Почему ты пил? Сейчас середина дня! Почему ты не на работе?
— Всего… стаканчик виски… — с трудом выдавил он из себя. — Честно… всего один… малюсенький стаканчик.
— Какой стаканчик? Ты выпил несколько стаканчиков. По меньшей мере. Ты же совершенно пьян!
— Че… чепуха, мама… ты слишком не… нервничаешь, — слова давались ему с неимоверным трудом. — Н… не волнуйся. У ме… меня и правда… все… хорошо. Честно…
— Ничего хорошего я не вижу. Иначе ты не стал бы пить днем. Где Майя?
— Майя?
— Да, Майя. Она уже две недели живет у тебя. Где она?
— Она… ее… нет.
— Где она?
— Я… я н-не знаю.
— Не знаешь? А должен бы знать, коли вы живете вместе. Алан, возьми себя в руки, сосредоточься, — в отчаянии она пыталась вырвать из его затуманенного алкоголем мозга хотя бы обрывки воспоминаний. — Где Майя? Вы поссорились?
Алан не понимал, чего она от него хочет, пытался успокоить ее совершенно бессмысленными рассказами о юридическом казусе, которым он занимается уже целый год. Иногда он замолкал так надолго, что Беатрис думала, не уснул ли он у аппарата. Потом он снова принимался что-то мычать, нес совершеннейшую чушь и два раза рассмеялся так визгливо и истерично, что у Беатрис упало сердце. Битый час она провела у телефона, пока, наконец, ей не удалось выяснить, что Майя ушла навсегда, а точнее, он просто вышвырнул ее из дома.
