Она спросила, хочет ли он чаю, но он покачал головой. Она исчезла на кухне, а он сбросил обувь в прихожей.
— А почему на дверной табличке до сих пор имя твоего отца сохранилось? — спросил он, когда она вошла в комнату с одной чашкой в руках. — Чтобы посторонние знали, что в доме есть мужчина?
Она пожала плечами и опустилась в глубокое кресло:
— Да мы об этом даже и не думали. Она там так долго висит, что мы ее уже не замечаем.
— М-м, — Харри сложил руки вместе. — В сущности, я как раз об этом и хотел поговорить.
— О табличке?
— Нет, о дизосмии. Когда не чувствуешь трупного запаха.
— Что ты имеешь в виду?
— Я вчера стоял у себя в прихожей и читал сообщение. Которое мне прислал убийца Анны. С ним в точности как с вашей табличкой. Чувствовать чувствуешь, а мозгом не воспринимаешь. Это как при дизосмии. Распечатка висела там так долго, что я перестал ее замечать. Так же, как и нашу с Сестренышем фотографию. Когда она исчезла, я почувствовал, что что-то изменилось, но не понял, что именно. И знаешь почему?
Беате покачала головой.
— Потому что у меня не было повода посмотреть на все происшедшее под другим углом зрения. Я видел только то, что предполагал увидеть. Но вчера кое-что произошло. Али рассказал, что в тот вечер видел со спины какую-то женщину у входа в подвал. И до меня дошло: я ведь с самого начала, не отдавая себе в этом отчета, исходил из того, что Анну убил мужчина. А ложное предположение заставляет тебя идти по ложному следу, и ты даже не рассматриваешь другие варианты. А благодаря рассказу Али я посмотрел на этот текст новым взглядом.
Беате сделала брови домиком:
— Ты хочешь сказать, что Анну Бетсен убил не Альф Гуннеруд?
— Ты знаешь, что такое анаграмма? — спросил Харри.
— Перестановка букв для…
— Убийца Анны снова оставил для меня патрин. В данном случае анаграмму. Я увидел это в зеркале. Оказалось, текст подписан женским именем. В зеркальном отражении. Я отослал текст Эуне, а тот связался со специалистом, разбирающимся в когнитивной психологии и языке. Он однажды по одному предложению в письме с угрозами сумел определить пол и возраст автора и даже район, откуда тот родом. На сей раз он заключил, что автору от двадцати до семидесяти лет, а вот пол и место, откуда он родом, определить не смог. Иными словами, не шибко он мне помог. Правда, с одной оговоркой. Он все-таки полагает, что, вероятнее всего, письмо писала женщина. На основании одного-единственного слова. Там написано «ваши полисмены» вместо обычного «вы в полиции» или «ваши полицейские». Он считает, что отправитель подсознательно употребил это английское слово, противопоставив себя мужчинам. Ведь «полисмены» может означать только мужчин.
Харри откинулся на спинку стула.
Беате отставила чашку:
— По правде говоря, не готова сказать, что ты меня убедил, Харри. Какая-то неизвестная женщина в подъезде, кодовое слово, означающее женское имя, если прочитать его с конца, и психолог, полагающий, что Альф Гуннеруд употребил слово, больше свойственное женщинам.
— М-м, — кивнул Харри. — Согласен. Но сперва я собирался рассказать, что навело меня на след. И прежде чем поведать тебе, кто убил Анну, я хотел спросить, не сможешь ли ты помочь мне разыскать кое-кого из пропавших без вести.
— Разумеется. Но почему ты ко мне обращаешься? Разве поиск пропавших входит…
— Да, — грустно улыбнулся Харри. — Поиск пропавших — это твоя забота.
Глава 43
Рамона
Харри нашел Вигдис Албу на пляже: обхватив руками колени и вглядываясь в воды фьорда, она сидела в той же нише в скале, где он спал в ту ночь. В утренней дымке солнце походило на свое бледное отражение. Грегор выбежал Харри навстречу, виляя хвостом. Было время отлива, в воздухе чувствовался запах водорослей и нефти. Харри присел на камень у нее за спиной и достал сигарету.
— Это ты его нашел? — спросила она, не оборачиваясь. Харри прикинул, сколько времени она его ждала.
— Их было много, — ответил он, — и я среди них.
Она убрала прядку волос, развевавшуюся на ветру у нее перед глазами.
— И я тоже. Но это было давным-давно. Можешь мне не верить, но когда-то я любила его.
Харри щелкнул зажигалкой:
— А почему мне вам не верить?
— Да верь чему хочешь. Не каждому человеку дана способность любить. Мы — и они, — может, и верят, что могут, но это не так. Они могут выучить жесты, реплики, последовательность шагов — и все. Кое-кто из них даже горазд дурачить нас долгое время. Но меня поражает не то, что они не могут, а то, что не хотят. Зачем напрягаться, чтобы ответить на чувство, им вовсе не знакомое? Ты понимаешь, констебль?
Харри не ответил.
— А может, они просто боятся, — сказала она и повернулась к нему, — боятся посмотреть в зеркало и увидеть в нем карликов.
— О ком вы говорите, фру Албу?
Она снова повернулась лицом к заливу:
— А кто его знает? Может, об Анне Бетсен. Об Арне. О себе самой. Такой, какою стала.
Грегор лизнул Харри руку.
— Я знаю, как убили Анну Бетсен, — сказал Харри. Он смотрел ей в спину, но никакой реакции не заметил. Он зажег сигарету со второй попытки. — Вчера после обеда из криминалистической лаборатории мне передали результаты исследования четырех стаканов с кухонного стола Анны Бетсен. На них и мои отпечатки. Я, очевидно, пил колу. Но никогда в жизни не додумался бы запивать ею вино. А один из винных бокалов оказался чист. И самое интересное, что в стакане из-под колы обнаружены следы гидрохлорида морфина, обычно именуемого морфием. Вам известно, как действуют большие дозы морфия, не так ли, фру Албу?
Она посмотрела на него. А потом медленно покачала головой.
— Неужели? — сказал Харри. — Полный коллапс и потеря памяти с момента приема, сильная рвота и головная боль после возвращения сознания. Иными словами, такие же симптомы, как при глубоком опьянении. И так же, как рогипнол, используется насильниками для усыпления жертвы. А нас изнасиловали. Всех. Не так ли, фру Албу?
Над ними раздался скрежещущий крик чайки.
— Опять вы? — сказала Астрид Монсен, издала короткий нервный смешок и впустила его в квартиру. Они прошли в кухню, и хозяйка сразу засуетилась, стала заваривать чай, поставила на стол торт, купленный в «Кондитерской Хансена», по ее словам, на случай, если кто в гости заглянет. Харри же бормотал какие-то банальности насчет выпавшего вчера снега, сокрушался, что мир сильно не изменился, хотя всем казалось, что он должен рухнуть вместе с башнями Всемирного торгового центра на телеэкранах. И только когда она разлила чай и села, он спросил, как она относилась к Анне. Астрид застыла с открытым ртом.
— Вы ее ненавидели?
В наступившей затем тишине было слышно, как в другой комнате звякнул компьютер.
— Нет, не то слово, — она сжала в руках огромную кружку с зеленым чаем. — Просто она была… другая.
— Какая — другая?
— Ее жизнь. Манера держаться. Она умела быть такой… такой, какой хотела быть.
— А вам это не нравилось?
— Я… не знаю. Нет, наверно, все-таки не нравилось.
— Почему?
Астрид Монсен посмотрела на него долгим взглядом. Улыбка порхала у нее в глазах, словно бабочка.
— Тут не то, что вы думаете, — сказала она. — Я завидовала Анне. Восхищалась ею. Бывали дни, когда я мечтала стать такой, как она. Она была моей противоположностью. И вот я сижу сейчас здесь, а она…
Астрид уставилась взглядом в окно:
— Она одевалась так, будто оставалась обнаженной, и так выходила в мир, эта Анна. Мужчины появлялись и уходили, она знала, что ей их не удержать, и все-таки любила. Она не умела писать маслом, но выставляла свои картины на всеобщее обозрение. Со всеми она разговаривала так, будто имела основание считать, что она им нравится. И со мной тоже. Случались дни, когда мне казалось, что она украла характер, которым по идее должна была обладать я. Но я знала — нам вместе в этом мире места нет, и мне следует дожидаться своей очереди. — Она снова засмеялась нервным смехом. — Но вот она умерла. И тогда обнаружилось, что я ошиблась. Я не могу стать ею. И никто не может стать ею сейчас, — она перевела взгляд на Харри. — Нет, я не ненавидела ее. Я ее любила.
Харри почувствовал, как у него застучало в затылке.
— Вы можете рассказать, что же все-таки произошло в тот вечер, когда вы подобрали меня на лестнице?
На губах у нее загуляла улыбка, точно свет в неисправной люминесцентной лампе, а в глазах заплясали счастливые огоньки. У Харри появилось ощущение, что он был плотиной, которую едва не прорвало.
— Вы были ужасны, — прошептала она, — но не отвратительны.
Харри поднял бровь:
— М-м. Когда вы меня подняли, от меня разило перегаром?
Она удивилась, как будто такая мысль ей вообще в голову не приходила:
