— Автомат на, — вернул ей оружие Голд. — А уйдем чуть позже — пусть спариваться начнут, тогда тут такой гвалт поднимется, что дела никому ни до кого не будет. Костров стало больше, как бы не заметили нас.
Это да. Один за другим разгорались костры, белые балахоны летели на землю, как опадающие лепестки, и дальнейшие действия этих существ не вызывали никаких сомнений.
— Тебе не надоело все время быть тем, кто постоянно прав? — нехорошо глядя на Голда, спросила Настя. — Наверное это жутко противно — все всегда знать наперед.
— Это моя работа, девочка, — безынтонационно ответил ей Голд. — Я просто ее хорошо делаю. И не надо держать на меня зла. Прости за банальность, но я и в самом деле делал так, как будет лучше. Если бы у нас было хотя бы тридцать процентов шансов на то, что мы выбьем верхушку секты и спасем малышей, я бы первым открыл огонь. Но у нас их не было. Не веришь мне, спроси у Свата, он тебе то же самое скажет.
— Если бы Азиз взял «детка», — сказал вдруг зимбабвиец, — тогда да. Тогда я прикрыть отсюда, вы заходить оттуда. Дети не спасать, но кого надо убить. Без «детка» — нет. Человек-ум прав.
О как он Голда. «Человек-ум».
— Ну если даже ты так говоришь. — Настя брезгливо посмотрела на бурую кашу под ногами. — Слушайте, они там уже развлекаются по полной. Идем, а? Воняет же!
— Свое не пахнет. И вообще, ведете себя не как в засаде, а как на трибуне стадиона. Болтовня, истерики, железом брякаете, вон, заблевали все. Хорошо хоть хот-догов не требуете. Диверсанты из вас, как из травы компот, — пробурчал Голд, глядя на поляну. — Ладно, по одному. Настя, ты первая.
Следом за ней двинулся Азиз, после — Павлик, который за все это время ни сказал ни слова, и я. Голд был последним.
С испанцем я угадал. Джебе успел вовремя, когда он уже фактически собрался расстрелять тех, кто был с правой стороны поляны.
— Почему вы не спасли их? — как-то даже жалобно спросил у меня он. — Вы же были на хорошей стрелковой позиции?
— Еще один, — устало вздохнул я. — Настя, давай по-честному? Мы объяснили тебе, ты растолкуй все ему.
— Надо было ехать втроем, — сказал мне Голд, когда мы удалились от поляны на достаточное расстояние. — Ты, я и твой мавр. Ну еще Джебе взять, этот не рефлексирует. Он за автомат-то взялся не на эмоциях, а исключительно из прагматических соображений, как хороший солдат. На твое лицо посмотрел просто и надлежащий вывод сделал. Так вот, Азиза у лодок оставили бы, а сами быстренько туда сбегали. И никаких истерик. И с Амиго этим… Знал ведь про то, насколько он импульсивен, и дал тебе оставить его одного. Ладно хоть Джебе успел вовремя, а то неизвестно, чем бы это все закончилось.
— Хорошо, что Галки с нами здесь не было. — Я представил, что она устроила бы тут, особенно с учетом ее повышенной эмоциональности. — Точно воевать пришлось бы.
— Это факт. — Голд явно был рад, что я никак не выказываю неприязнь к нему, как видно, его задели мои слова.
Впрочем, а почему я должен его после этого недолюбливать? Потому что все вышло так, как он и обещал?
— Черт! — Амиго снова растянулся на земле, споткнувшись о корень, возможно, тот же самый.
— Беда, — вздохнула Настя, которая явно находилась в растрепанных чувствах. По какому из поводов, не знаю. То ли до сих пор сокрушалась, что никого там не убила, то ли детей жалела, то ли по поводу своей несдержанности и лишних слов скорбела. Надо будет выяснить, нечего ей это в себе носить. Хотя, может, она вообще имела в виду неуклюжесть Амиго, а я ей повышенную чувствительность приписываю?
А еще я не знаю, то ли довести до сведения всех, какие тут нравы, то ли нет. Склоняюсь к «нет». Кто его знает, что людям на ум взбредет? А от этих чертей к нам послы должны пожаловать, так, не дай бог, их на эмоциях еще пришибут и тем самым спугнут дичь.
— Значит, так, — остановил я людей недалеко от того места, где мы оставили лодки. — Никто ничего о том, что мы видели, знать не должен. Никто и ничего. Да, был обряд. Да, приплывала редкостно страшная тварь. Но о жертвоприношении — ни слова.
Амиго как-то презрительно скривился.
— Нет, парень, это не потому, что я не нашел в себе силы и смелости выстрелить, — приблизился к нему я. — Как раз мне было сложнее найти в себе силы этого не сделать, поверь.
— Это так, — подтвердила Настя у меня из-за спины. — Просто ты молодой еще. И я молодая, потому глупостей наговорила, а еще больше надумала. Голд, ты на меня зла за это не держи, хорошо?
Вот тут я впервые и увидел Голда совсем уж растерянным. Не удивленным, а именно растерянным. Надо думать, этот первый раз был и последним. Он молча кивнул и неверяще улыбнулся.
— Так что всем молчать, — повторил я. — А еще — вы все будете здесь совсем скоро. Все. Сказать для чего?
— Я буду молчать, — откликнулся Амиго немедленно. — Клянусь.
— Ты обещал, — наконец хоть что-то сказал Павлик. — И если ты не сдержишь свое слово, Сват, то я перестану тебя уважать.
Мальчик становится мужчиной. Это хорошо.
Голд сел со мной в одну лодку, в нее же забралась Настя, на весла сел Азиз.
— Я знаю, о чем ты хочешь у меня спросить, — сказал Голд минут через пять. — И не ты один. Так что давай сначала об этом, а потом уже обсудим, кто что видел. Я не о жертвоприношении, я о другом.
— Это был твой ребенок? — немедленно отозвалась Настя. — В том мире? Он тоже попал в такую секту?
— У подобных мне, девочка, в том мире не было детей, — негромко ответил Голд. — Такова была цена за то, чему нас учили и к чему допускали. Не только это, конечно, было платой, мы еще много чего были лишены. Но это не означает, что у меня совсем не было родственников. Например племянницы, славной девушки, умницы и красавицы.
— И что? — спросил я у него. — Что с ней случилось?
— Она попала вот в такую же секту, — ровно продолжил Голд. — Моя сестра, ее мать, в ней души не чаяла, мужа у нее не было, растила она ее одна. Сестра была мягким и добрым человеком, но, когда поняла, куда вляпалась моя племянница, она пошла к одному моему другу, из моего же ведомства, меня самого тогда не было в городе. Тот принял меры, но главарей секты они не взяли, а те, в свою очередь, поняли, откуда дует ветер, и, что вполне естественно, захотели отомстить. Это вообще очень злопамятная публика. И с фантазией.
Голд помолчал минуту и зачерпнул рукой воды из реки.
— Лика убила свою мать, мою сестру, она ударила ее ножом сорок три раза, я потом акт экспертизы видел, — как-то очень буднично сказал он нам. — А потом вспорола себе живот, так они ей приказали. Вот только делать она это не умела толком, а потому прожила еще два дня, как раз столько, сколько понадобилось мне, чтобы застать ее живой. От нее я все и узнал. И самое удивительное, она гордилась тем, что сделала. Не сожалела, не говорила: «Теперь я понимаю, что была дурой», — а гордилась. Только одно ее печалило — что она не умерла сразу, нарушила приказ.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
