— И вы позволяете мне ей сообщить ваш ответ?
— Сделайте милость, раз она об этом просила. стр.404
— Василий Иваныч! благодарю вас за такой искренний ответ.
Глаза Низовьева стали влажны.
— Вам же лучше! — не удержался Теркин.
Но радость Низовьева была так сильна, что он ничего не заметил на этот нескромный возглас, вздохнул и сказал еще раз:
— Благодарю вас.
— А тот?.. чичисбей… как вы его называете… Так при ней и состоит? И ей не зазорно?
В вопросах Теркина звучало более удивление, чем насмешка.
— Это так… Для курьеза… От скуки!.. Я понимаю ее, Василий Иваныч… Она близка к перелому, когда женщина делается беспощадной… жестокой…
— И вы хотите ее примирить?..
— Хочу! Хочу!.. И вы меня воскресили!
Оба стояли друг против друга в позе людей, покончивших полюбовно важное дело.
— На здоровье! — воскликнул Теркин. — Но позвольте, Павел Иларионыч, мы совсем отдалились от нашего главного предмета.
— Какого? Цены моей лесной дачи? Да стоит ли к этому возвращаться? Вам угодно иметь скидку?
Извольте.
"Вот оно что! — сказал себе Теркин, и краска заиграла на его щеках. — Ты пошел на скидку оттого, что я тебе свою бывшую любовницу уступил! Нет, шалишь, барин!"
Резко меняя тон, он отодвинулся назад и выговорил громко, так что его могли слышать и в зале:
— Нет, зачем же, Павел Иларионыч? Стоять на цене так стоять… Для меня дело — прежде всего. Не угодно ли вам поехать со мной в дальний край дачи; мы вчера не успели его осмотреть… Коли там все в наличности, я буду согласен на вашу цену.
И глазами, глядя на Низовьева почти в упор, он добавил:
"Я не таковский, чтобы мне куртаж предлагать из-за женского пола".
Тотчас после того он подошел к двери, растворил ее и крикнул:
— Антон Пантелеич! извольте послать за ямскими лошадьми и собирайтесь с нами смотреть дачу.
Низовьев смущенно промолчал. стр.405
XVII
Саня слушала, как замирал удаляющийся гул голосов, под своим любимым дубком. Заря потухала.
За рекой поднималась дымка тумана. Оттуда тянуло запахом поемных лугов. Ей дышалось легко-легко, и голова была возбуждена. И не на тот лад, как всегда, после сиденья в комнате тети Марфы за лакомствами и наливками.
Сегодня все шло по-другому. К обеду приехали покупатели. Накануне были большие разговоры между отцом и теткой Павлой Захаровной. С ними запирался и Николай Никанорыч. Целую неделю она с ним не оставалась наедине, да его не было и в усадьбе. Только сегодня за обедом он совсем бесцеремонно касался ее ноги, а сам в это время смотрел на отца и продолжал разговаривать с покупщиком. В первый раз Сане сделалось ужасно стыдно: хорошо, что никто не заметил. Стыдно и как будто унизительно. В его обхождении с ней было что-то чересчур нахальное… Значит, он на нее смотрит точно на свою вещь…
Все равно она от него не уйдет… Захочет целоваться с ней — будет целоваться. Доведет ее до всего, что только ему вздумается.
А любит ли он ее? Может быть, только морочит, как дурочку? Он знает, что красив и должен нравиться.
Красив — да! Очень красив! Но почему же нынче за обедом тот приезжий покупатель, Василий Иваныч Теркин, — выговорила она мысленно, — казался ей не то что красивее, а интереснее? Нужды нет, что тетка Павла Захаровна говорила про него, что это какой-то «выскочка» мужичьего рода, что этакие зазнаются и надо им всегда "по носу давать"… Однако и тетка сидела тихонькая и оказывала ему всякое внимание; с него начинали обносить кушанья, отец беспрестанно угощал его вином, и все с ним обходились как с настоящим барином, даже почтительнее, чем с предводителем.
Держит он себя так приятно, и в глазах у него что-то есть особенное. К ней он за обедом обращался, стал ее сразу звать "Александрой Ивановной", точно будто давно знает ее имя и отчество. Выговор у него немножко простой, не совсем барский… Но это ей скорее понравилось.
И такой «богатей»! стр.406
Она подумала словами тети Марфы… Ворочает миллионами! И так про него говорит Николай Никанорыч.
На него Василий Иваныч как будто не очень ласково смотрит, а тетя перед ним рассыпается.
И выходит — он сильнее всех. Отчего? Оттого что у него деньги? Так ведь он не сам скупает леса, а для какой-то «компании». Ему доверяют такие дела. Стало, он — честный и умный.
Тетя Марфа говорила ей, что отцу "до зарезу" нужно продать лес, а может быть, пойдет в продажу и усадьба.
Кто же купит?.. Все он, все этот «выскочка», как называет его тетя Павла? Что же он будет делать с таким большим домом, если поселится здесь? Женится?
Пожалуй, уже женат? Кажется, нет: что-то она припоминает из рассказов Николая Никанорыча.
И выходит, что ей не придется жить здесь барыней. Вдруг как и ничего не останется от обоих имений?.. Неужели Николай Никанорыч от этого и стал так обращаться с нею? Давит ногу под столом, точно свою собственность, а смотрит совсем в другую сторону… Бесприданницы ему не нужно… Он может влюбить в себя и не такую дурочку, как она.
И опять вопрос зашевелился в ней: любит он или так только играет с нею, добивается чего-то?
Ей стало стыдно сильнее, чем за обедом, и как не бывало ни разу прежде, особенно после угощений в комнате тети Марфы. Сегодня она не выпила ни глотка наливки. Ведь она приучалась к сладкому хмелю. Нянька Федосеевна стала это замечать и еще третьего дня стыдила ее, что из нее хотят сделать «негодницу» и добиться того, чтобы отец выгнал ее… Она раскричалась на няньку и даже — в первый раз — затопала ногами. А вдруг как это правда?
Саня отошла от дерева и остановилась около запущенной куртины, где рос кустик белых маргариток.
Ей захотелось сорвать цветок. Это была садовая маргаритка, когда-то пересаженная из горшка; белые матовые лепестки шли продольными полосками с обоих краев, и желтый пухлый пестик круглился своей головкой.
— Любит, не любит! — стала выговаривать Саня и маленькими шажками прохаживалась взад и вперед вдоль куртины.
— Не любит! стр.407
Она бросила оборванный цветок, сорвала другой и начала считать старательнее, делая чуть слышные придыхания:
— Любит, не любит!..
Ей еще стыднее и обиднее!.. Она наклонилась над кустом, где на стеблях сидело еще несколько цветков.
Может быть, всегда должно выйти: "не любит". Она стала пересчитывать лепестки. На одном цветке было четырнадцать, на другом — восемнадцать, на третьем — двадцать: все — четные числа.
— Какая я…
Как же можно гадать, если всегда четное число лепестков!.. Когда выдастся с нечетным числом — должно быть, это так же редко, как орех-двойчатка или пять лепестков на цветке сирени. Начать со слова "не любит" — выйдет непременно «любит», и наоборот.
Никогда еще она не чувствовала себя такой маленькой и беспомощно-глупенькой. Две слезинки заблестели на ресницах. Щеки заметно побледнели. Она была в ту минуту очень хорошенькая. Светлая шелковая кофточка, вся в сборках, по талии перехваченная желтым кожаным кушаком, шла к ней чрезвычайно. Ноги мелькали из-под синей юбки, в атласных туфлях с бантиками… Руки почти до локтей выходили из коротких рукавов с кружевцами.
Она сорвала еще цветок, но больше не ощипывала, а загляделась на свою ручку. Ей она показалась смешной, почти уродливой. Но гость — это она заметила — раза два кинул боковой взгляд на ее руки, когда она держала ими нож и вилку.
Голоса стали приближаться. Саня подошла к тому месту, где верхняя возвышенность парка начинала идти под гору, и, стоя за деревьями, глядела вниз.
Все четверо поднимались по одной из балок, не тропинкой, а прямо по склону пригорка между дубами, направляясь к тому месту, где она стояла.
Впереди шел Теркин, опираясь на палку с ручкой из слоновой кости. На его лицо падала тень от низкой черной шляпы. Она могла свободно смотреть на него и не быть замеченной.
Какие у него большие глаза! И совсем не такие, как у Николая Никанорыча. И борода славная… Немножко с рыжиной. Но это ничего!.. А ростом он чуточку ниже отца… И плечи широкие, весь стан — величавый. стр.408
Позади его Николай Никанорыч кажется жидким. И точно он у него на службе… Отец идет немного сбоку и что-то ему показывает. Лицо у него, как всегда, с достоинством; но перед гостем он — хоть и выше его — тоже старается.
Она так и выразилась мысленно: "старается".
Неужели это все одни деньги делают? А он поднимается по крутому склону большими шагами, грудь держит вперед, разговаривает свободно… Его молодой голос доносится до нее. У него такой вид, что не нынче завтра он должен стать хозяином всей этой усадьбы… Она теперь уверена, что иначе не может случиться.
Позади, как-то подскакивая, карабкается тот приказчик или землемер, что привез с собой Василий Иваныч, — она так назвала про себя Теркина, — пухленький и смешного лица… Он за столом ничего не говорил, а только поглядывал на всех своими веселыми мышиными глазками.
